(публ., вступ. статья и коммент. Р. Бёрда)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2003
ФЕДОР СТЕПУН — чЕЛОВЕК ЭПОХИ СИМВОЛИЗМА
Русский философ Федор Августович Степун (1884—1965) известен как проницательный критик русской литературы, чьи аналитические этюды и воспоминания составляют важнейший источник для изучения эпохи Серебряного века[1]. Менее известны художественные произведения Степуна: автобиографические романы «Из писем прапорщика-артиллериста»[2] и «Николай Переслегин» [3], которые впоследствии легли в основу его обширных воспоминаний [4], и позднейший философский рассказ «Ревность», опубликованный в год смерти автора [5]. Мало изученной остается его деятельность как режиссера в Показательном театре революции в 1918—1919 [6]. Кажется, до сих пор совершенно неизвестным оставалось скромное стихотворное наследие Степуна, примеры которого представлены в настоящей публикации [7].
Важность этих поэтических опытов заключается не столько в их художественных достоинствах, сколько в том, как они проясняют духовные и культурные истоки более известных аспектов творчества Степуна. Ведь Степун снискал известность в России как сторонник «строгой» и «научной» философии, представленной преимущественно русским изданием международного философского журнала «Логос», одним из основателей которого — вместе с Сергеем Гессеном — он являлся [8]. В своих воспоминаниях Степун относит себя к числу «гносеологов, методологов и критицистов»:
Выученики немецких университетов, мы вернулись в Россию с горячей мечтою послужить делу русской философии. Понимая философию как верховную науку, в последнем счете единую во всех ее эпохальных и национальных разновидностях, мы, естественно, должны были попасть в оппозицию к тому доминировавшему в Москве течению мысли, которое, недолюбливая сложные отвлеченно-методологические исследования, рассматривало философию как некое сверхнаучное, главным образом религиозное исповедничество [9].
Правда, основные философские сочинения самого Степуна мало походили на «сложные отвлеченно-методологические исследования» и представляли собой скорее свободные эссе на темы из истории философии (главным образом романтической) и эстетики (особенно театра). К тому же Степун писал положительные рецензии на такие «сверхнаучные» книги, как «По звездам» Вяч. Иванова (Логос. 1910. № 1); в 1912 г. он также печатался в органе «мистического» символизма «Труды и дни»[10]. При этом имя Степуна продолжало ассоциироваться именно с неокантианским и гуссерлианским крылом русской философии, а отсутствие строго философских работ у Степуна критики были склонны относить к факторам более или менее случайным, а не к самому характеру его мышления [11].
Ранние стихи Степуна, присланные в редакцию журнала «Весы» в 1907 г. (то есть за два года до начала его деятельности на философском поприще) и впервые публикуемые здесь, позволяют заключить, что их автор был очень близок именно к лагерю символистов. По стилю стихи Степуна напоминают лирику Бальмонта: музыкальной теме первых двух стихотворений («Мэнуэт», «2-ой Ноктюрн Шопэна» [12]) соответствуют подчеркнутая «напевность» стиха, повторяющиеся женские и дактилические рифмы и импрессионизм лирического сюжета. Доминируют образы, характерные для символизма как международного направления в искусстве: часы, вместо механического тикания исполняющие старинную музыку и намекающие на вечность; интерьер XVIII века, располагающий к легкому и эстетичному гедонизму; гобелены, занавешивающие интимные покои и обещающие разоблачение тайны. В «Chant d’automne» («Осенняя песня») Степун использует излюбленный символистами размер: чередующиеся пятистопные и двустопные ямбические строки, как бы обрывающиеся на полуслове. Впечатление незаконченности усугубляется щедрым использованием многоточий. В «Chant d’automne» и «Мэнуэте» последние строки повторяют первые с небольшими изменениями, таким образом, циклическая структура стихотворения выражает возможность выйти из оков времени и достигнуть состояния вечного покоя. Во втором письме в редакцию брюсовских «Весов» начинающий поэт подтверждает, что его симпатии всецело отданы этому изданию, так что печатать свои стихи в другом журнале было бы для него «очень неприятно». В общем, казалось бы, налицо эпигон декадентствующего символизма, который не заслуживал бы внимания, если бы он не стал впоследствии одним из ярких теоретиков, а потом и историков русского модернизма.
Публикуемые тексты подчеркивают модернистский контекст всего творчества Степуна, далекого от критической философии, но зато чуткого ко всем веяниям русской культуры в начале ХХ века. Не случайно само название его воспоминаний навеяно строкой из стихотворения Вяч. Иванова «Дверь» (в сборниках «Эрос» и «Cor ardens»): «Забудь, / Что зачалось, и быть могло, / Но стать не возмогло». Степун часто цитировал эту строчку вместе с началом ивановских «Деревьев»:
Ты, Память, Муз родившая, свята,
Бессмертия залог, венец сознанья,
Нетленного в истлевшем красота!
Тебя зову, — но не Воспоминанья.
В разделе I печатаются ранние стихи Степуна с сопровождающими их письмами в редакцию «Весов»[13]. Первое письмо отправлено в Москву из Гейдельберга, где Степун учился с 1903 по 1909 год [14]. Второе письмо написано в Москве, вероятно, во время университетских каникул [15].
В разделе II печатаются два немецкоязычных стихотворения, написанных Степуном в 1930-е годы. Машинопись с авторской правкой (один экземпляр «Neschwitz» и два экземпляра «Жbigauer Elegie» с незначительными разночтениями) хранится в его личном архиве в Йельском университете [16].
В разделе III впервые публикуется философский автореферат Степуна [17], также хранящийся в его архиве в Йеле. Здесь Степун наиболее ясно, на наш взгляд, определяет собственную философскую позицию в контексте существовавших в то время философских группировок, причем признает свою принадлежность к группе неокантианцев «насильнической». В то же время Степун продолжает относить незаконченность своей философской системы к факторам случайного порядка.
Тексты писем и автобиография Степуна печатаются в соответствии с современными нормами орфографии и пунктуации, при публикации стихотворений сохранены наиболее характерные особенности авторского написания.
Пользуюсь случаем поблагодарить сотрудников Рукописного отдела Пушкинского дома, К.В. Зенкина и Вольфганга Мюллера (Дикинсон-колледж, США) за помощь в подготовке настоящей публикации.
I
Гейдельберг 12-го III <1907 г.>[18]
В редакцию журнала «Весы»
С настоящим письмом пересылаю три моих стихотворения, по стилю более других подходящие к стилю журнала «Весы».
Если уважаемая редакция и не сочтет возможным напечатать стихотворения, то очень просил бы дать мне во всяком случае, какой-бы то ни было, ответ.
Ф. Степпун [19]
Heidelberg. Gaisbergstr. 79 [20].
Мэнуэт
Каждый день часы старинные —
В зале мэнуэт играют,
И аккорды клавесинные
Средь портретов предков тают…
Под аккорды клавесинные —
В кресле бабушка мечтает
И роброны кринолинные
С нежной грустью вспоминает;
Пируэты мэнуэтные
В своей памяти слагает,
И под звуки бледноцветные
Мирно в кресле засыпает…
Спит… а в рамах позолоченных
Предки чопорно кивают,
И на каблугках <так! — Р.Б.> отточенных —
Церемонно присядают;
На столах фигурки ценные
Мерно головы склоняют,
И узоры гобэленные —
В пышных красках расцветают.
А часы «Empire» — старинные —
В зале мэнуэт играют,
И аккорды клавесинные
Средь портретов предков тают!..
2-ой Ноктюрн Шопэна
В той комнате две свечи зажжены,
Листают ноты трепетные руки…
…Затихло все… и вдруг родились звуки
Тоски мечтательной и горечи полны…
Твоя рука, как в чарой сказке ткет —
— Ворс божественный стоцветного гоблэна;
Мерцают свечи… и с тоской поет
Виолончель — 2-ой Ноктюрн Шопэна.
Chant d’automne
Унылый день тоскливо умирает,
С утра дождит…
Камин в углу, — то будто угасает,
То вновь горит…
Осенний ветр за окном рыдает…
Дождь моросит…
Фонарь на улице, то будто потухает,
То вновь горит.
Ты в полутьме мне Chant d’automne играешь.
С больной тоской;
И мысли серыя, как тучи навеваешь
Своей игрой!..
Осенний день тоскливо умирает
Камин погас…
В унылой комнате аккорд дрожит и… тает.
…«Который час?»
…………………………………………………..
«Не знаю… все равно» — и голос твой рыдает.
В слезах дрожит…
Осенний день тоскливо умирает,
С утра дождит…
Ф. Степпун
<2>
Москва 7го Января 08 г.
Многоуважаемый Сергей Александрович [21],
Зимою я послал Вам из Гейдельберга 5 моих стихотворений [22] с просьбою напечатать их в Вашем уважаемом журнале. Так как я верно не знаю, дошло ли до Вас мое письмо, то я и не знаю — является ли ненапечатание моих стихотворений их безусловным отклонением, и потому и прошу Вас или назначить мне время и место, где я бы мог увидеть Вас и переговорить по этому поводу, или же сообщить мне, если это Вас не затруднит, письменно, какого мнения Вы о присланных вещах и считаете ли Вы возможным напечатать их в «Весах».
Я просил бы дать мне ответ не в слишком продолжительном времени, так как я имею возможность напечатать мои стихотворения в другом журнале, что, говоря откровенно, мне было бы все же, относительно, очень неприятно.
Готовый к услугам
Ф. Степпун
Мой адрес.
Цветной бульвар.
д. Воронцов<а> О. Г. кв. 25
PS. Я написал, что стихотворения отосланы зимою. Насколько вспоминаю теперь, они отосланы лишь летом в Июне или Июле месяце.
II[23]
Neschwitz 4.7—7.8.1938 [24]
Ich seh drei StЪrche-blutbefleckt
Sie frassen ganze Rinder
Nun glaub ich nicht — welch Schlusseffekt
Sie frКssen keine Kinder.
Trotzdem ich selber wie ein Kind
Erweck! ich Mordextasen
Die Federn-Baby’s fangen Wind,
Er pickt, als ob er mich «Abnickt»
Im Nu werd ich «verblasen»
Ich kam hierher als armer Tropf
Als Ъder Grosstadtspiesser.
Stolz trag ich heim den grauen Kopf,
Ich weiss was heisst «Knopfspiesser»!
Ein Ekel ist ein Blatt vor’m Mund:
Gerede wie auf Platten.
Doch sieh — in Neschwitz ward mir kund
Man kann mit Anstand «blatten»
Die BЪcke kamen aus dem Wald,
Die JКger konsultieren.
Man will den schlechten Wildbestand
Durch Liebestod sanieren.
Die BЪcke fЯgen sich dem Plan,
Sie warten lange Stunden.
Ein jeder Bock ist ein Tristan,
Der unter’m Stern des «Grossen Pan»
Das Leben Яberwunden.
Жbigauer Elegie 25.7—25.8.1935 [25]
Nun hilft mir alles nichts — ich mu╡ zur Leier greifen
Zu singen ziemt es mir das stille Жbigau.
Ich kann nicht noch einmal in die «Kulisse» kneifen
PhilisterkrКhe nur — werd ich zum Dichterpfau.
Mein liebes Deutsch macht manches mir zu schaffen
Das RedenkЪnnen hilft dem Reimen nicht
Als Dichter fЯhle ich nur zu sehr in mir den Affen
NachКffen will ich hier ein lyrisches Gedicht.
Doch ist es wohl genug des ZЪgerns und des Bangens
Nicht auf Gro╡-KЯnstlertum kommt es uns beiden an
Nur auf die Sitte des gereimten Dankens
FЯr alles, was uns hier so sЯ╡ und wohl getan.
Das Tiefste sagten stets die Samstag-abend-Stunden
Gefegt der weite Hof, Besorgt das liebe Vieh.
Ein kleines Kind am Teich springt ein Ballet mit Hunden
Man merkt ihm Freude an und Dichterphantasie.
Ich gehe in den Stall — der Kindheit Fernen steigen
Ich hЪre stundenlang die mЯden Pferde kaun
Ich sehe sie zum Klee die schweren KЪpfe neigen
Und hЪr in ihrem Kaun ein wundersam Geraun.
Wir wandern still ums Haus: Saretschhe, Luga, Holscha,
Die Namen klingen traut, die Ebnen grЯ╡en weit.
Ich sehe uns im Zug: Der Zug pfeift schon in «Orscha»
Mein Zug der immer pfeift: Heimweh-Wehseligkeit.
Wir sitzen still am Tisch. Vor uns stehn Brot und HЪnig
Im Himmel steigt der Mond. Natascha liebt ihn nicht.
Doch ich verteid’ge fest: «Er macht so ungewЪhnlich
Das Altbekannt mir, der bleichgesichtge Wicht.»
So ranken sich in mir romantische Gedanken
Doch scherzhaft lob ich mir den «himmlischen Pierrot»
In heil’ger NЯchternheit halt ich mich fest in Schranken.
Und mein Pierrot ist lКngst Nataschas Pikkolo.
Der Sonntag ruht im Glanz. Die Stra╡e jagt ein Wagen
Es tutet leiz von Fern. Es tutet laut im Hof
Zwei Falken auf dem Arm, umwent von alten Sagen
Erscheint zur Vesper Kurz Arnold von Vietinghoff.
Die VЪgel schauen stolz, wie Sphinxe majestКtlisch
In ihren Adern singt freiherrschafliches Blut
Doch merken sie es nicht, wie willkЯrlich Кsthetisch
Freiherr von Vietinghoff mit ihrem Blute tut.
Hier steigen mir zu Kopf gar peinliche Probleme.
Die Elegie tendiert zum fabulЪsen Schlu╡.
Es lie╡e fragen sich: «Sind Falken nicht Embleme?
Ist frei der Freiherr noch? Ist Herrschen noch Genu╡?»
Doch lassen wir auf sich den Fragehunger ruhn
In Gottes Schweigen ruht seit je der Antwort Brot.
Vertrauen wir auf Ihn in unserem Sein und Tun.
Das tut uns sicher gut, das hilft uns aus der Not.
Ich konnte nicht umhin, als Prediger zu schlie╡en
Mein Dichtermut ist jung — mein Pfaffenblut sehr alt.
Doch bau ich fest darauf, da╡ niemand wird verschweben
«Erbmassentheorie in Elegiegestalt».
Fedor Stepun
III
<Автореферат Ф.А. Степуна> [26]
Родился в Москве в 1884 году. Трех лет уехал в деревню, где вплоть до поступления в Московское реальное училище безвыездно жил широкою русскою помещичьей жизнью, что не осталось без влияния на мой образ мысли. По окончании реального училища уехал изучать философию в Гейдельберг. При записи в университет дал подписку, что через несколько семестров предъявлю свидетельство о сдаче экзамена по древним языкам.
Спешить с окончанием университета не было необходимости, потому я кроме философии слушал еще и лекции по истории, государственному праву, политической экономии, истории искусств и литературе. Интересовали меня также богословие и психиатрия.
В 1910 году я защитил докторскую диссертацию на тему «Философия истории Владимира Соловьева» [27].
От философии, изучать которую я приехал в Германию, на 19 году своей жизни, я ожидал разрешения двух весьма важных для меня вопросов: 1) как брак может быть таинством, если чувственная страсть считается грехом, и 2) допустим ли террор в политической борьбе.
Оба вопроса были сразу же отодвинуты на задний план духом господствовавшей тогда в Германии критической философии. Не без инстинктивного протеста я был почти насильнически вовлечен в круг методологических вопросов неокантианства. В последовавшие годы к влиянию Канта присоединилось сильное влияние феноменологии Гуссерля.
Вся моя дальнейшая жизнь ученого и писателя является, однако, доказательством того, что вопросы, с которыми я приехал в Гейдельберг, не погасли во мне. Разрешению первого вопроса посвящен мой философский роман «Николай Переслегин», написанный под явным влиянием «софиологии» Владимира Соловьева. Рано возникший во мне интерес не столько к практической политике, сколько к этике общественной жизни принудил меня в революционные дни активно вмешаться в политические события [28]. Теоретическим сознанием этой моей деятельности являются мои «Мысли о России» (500 страниц), напечатанные в «Современных Записках» [29], и мои статьи в «Новом Граде», а также моя немецкая книга «Das Antlitz Ru╡lands und das Gesicht der Revolution», вышедшая также и на английском языке [30]. Отделять свои статьи не только от <1 нрзб.> немецкого социологического исследования, но и от моей теоретической философии я не могу; считаю мою публицистику конкретизацией и популяризацией своей философии.
Первые напечатанные мною философские статьи представляют собою переработку моих семинарских рефератов; одна из них — «Трагедия творчества» [31] — посвящена немецкому романтику Фридриху Шлегелю, вторая — «Трагедия мистического сознания» — Р.М. Рильке [32]. В обеих статьях чувствуется сильное влияние немецкого романтизма и мистики. Занятия в последние университетские годы Плотином, Эккехардтом и поздним Шеллингом пробудили во мне интерес к Владимиру Соловьеву, ранним славянофилам и подготовили мою встречу с русскими религиозными философами (Бердяев, Булгаков), а затем и с теоретиками символизма (Вячеслав Иванов, Андрей Белый). Внешнею рамкою этого сближения было редактирование мною в числе других международного философского журнала «Логос», выходящего на русском, немецком и итальянском языках, в котором и были напечатаны вышеупомянутые статьи, и сотрудничество в издательстве символистов «Мусагет».
Большая программная статья «Жизнь и творчество», напечатанная только по-русски в русском издании «Логоса» [33], представляет собою попытку некого синтеза исконных импульсов моей философии и воспринятых мною философских влияний. Думаю, что четыре главы этой статьи были бы, если бы война и революция не помешали осуществлению академической карьеры в России, переработаны мною в четыре тома философской системы.
В первой части я полемизирую против распространенного в России, прежде всего в русской религиозной философии, неверного мнения, будто бы Кант своею гносеологией отрезал все пути к постижению абсолютного. Доказывая, что кантовская критика чистого разума протестует лишь против рационалистической метафизики, я расчищал себе подступы к тому типу философствования, который некогда называли философией жизни, а ныне именуется экзистенциализмом.
Во второй главе я исхожу из положения, что решительно все содержания сознания обретаются нами на путях переживания. Описывая затем переживания вне их связи с переживаемым, я различаю два основных типа: переживания, в которых переживающий субъект ощущает себя противостоящим некому объекту; и переживания, в которых переживающий субъект до конца сливается с переживаемым им объектом.
Настаивая на том, что никакие переживания не могут быть поняты в строго научном смысле этого слова, я одновременно утверждаю возможность символического ознаменования (термин, заимствованный у Вячеслава Иванова) [34] переживаний логическими понятиями. Понятие, ознаменовывающее раздвоенные переживания, я именую творческим, понятие, ознаменовывающее целостное переживание, — жизнью.
Подтвердив в третьей главе данное мною феноменологическое описание жизни свидетельствами великих мистиков, я перехожу к научному анализу понятий творчества и различаю в нем два пласта или две сферы. Сферу объективированной культуры, в которую входят философия, наука, все виды искусства, а также и государственно-общественные учреждения, и лежащую как бы под ней сферу жизнетворчества, основными формами которой являются личность, судьба и любовь. В отличие от господствующего мнения, будто бы категория объективности присуща только миру культуры, я утверждаю ее применимость и к сфере жизни, весьма отличной от сферы только субъективных переживаний. Высшею формою жизни в моем построении является любовь, осуществляющая ту встречность между людьми, которая невозможна между их произведениями.
В последней главе, озаглавленной «Миросозерцательное истолкование жизни и творчества», переживания целостной жизни определяются мною как переживания религиозные, как переживания Бога живого. С этой высшей точки зрения сфера творчества понимается мною, с одной стороны, как отпадение от Бога, с другой же, как живая тоска по Нем. «Лишь иссквозив все свое творчество последнею религиозною тоскою, может человек оправдать творческий подвиг свой… Религиозная правда всякого создания человеческого духа заключается, таким образом, не в том, что он утверждает, будто бы овладел Богом, а лишь в том, что он видит и знает, что в созданном им произведении Бога нет, а есть только тоска по Нем» [35].
Таковы уже в 27 лет сформулированные мною основные положения моей философии, живые следы которой можно с легкостью вскрыть во всех моих работах, не исключая и недавно вышедшей моей книги «Theater und Film» [36].
В заключение имею только еще прибавить, что высланный из России в 1922 году, я в 1926 был приглашен на кафедру социологии в Дрезденское высшее техническое училище, а в 1945 занял специально для меня созданную кафедру по истории русской культуры [37].
_______________________________________________________________________________
1) См., в частности: Степун Ф.А. Встречи. Мюнхен, 1962; Stepun Fedor. Mystische Weltschau: fЯnf Gestalten des russischen Symbolismus. MЯnchen, 1964.
2) Северные записки. 1916. № 7—9. Первое отдельное издание — 1918.
3) Современные записки. 1923. Кн. 14, 15, 17; 1924. Кн. 20, 21, 22; 1925. Кн. 25; первое отдельное издание — 1929.
4) В своих романах Степун в основном описывает события собственной жизни, лишь изменив имена; в воспоминаниях же приведены или подлинные имена, или другие псевдонимы. В первом русском издании воспоминаний Степун был вынужден сделать многочисленные сокращения, которые и сохраняются во всех последующих изданиях (мы пользуемся последним: Степун Ф.А. Бывшее и несбывшееся. СПб.; М., 1995); исправленная машинопись полного русского текста воспоминаний Степуна хранится в: Beinecke Rare Book and Manuscript Library, Yale University (New Haven, USA). Gen MSS 172. Box 47. Fld. 1460—1463.
5) Новый журнал. 1965. № 79. С. 25—40. Рукопись рассказа и машинописный текст немецкого перевода хранятся в: Beinecke Rare Book and Manuscript Library, Yale University (New Haven, USA). Gen MSS 172. Box 55. Fld. 1680—1683.
6) Об этом см. единственную на сей день биографию Степуна, уникальный источник информации о его жизни и творчестве: Hufen Christian. Fedor Stepun: Ein politischer Intellektualler aus Ru╡land in Europa. Die Jahre 1884—1945. Berlin, 2001.
7) Исключением являются переводы с немецкого на русский и с русского на немецкий, разбросанные по критическим статьям Степуна.
8) Об истории русского издания журнала «Логос» см.: Безродный М. Из истории русского неокантианства (журнал «Логос» и его редакторы) // Лица. Биографический альманах. Вып. 1. СПб., 1992. С. 372—407.
9) Степун Ф.А. Бывшее и несбывшееся. С. 219, 217.
10) Рецензия опубликована в: Логос. 1910. № 1. Об амбивалентных взаимоотношениях Степуна с символистами и о роли Степуна в издательстве «Мусагет» см.: Бывшее и несбывшееся. С. 210—226; Безродный М. Из истории русского неокантианства. С. 385—393; Bird Robert. Vjac╓eslav Ivanov in Beinecke Rare Book and Manuscript Library // Studia Slavica. 41 (1995). P. 312—314.
11) См., например: Лосский Н.О. История русской философии. М., 1994. С. 340—342, 346 (Степун как «сторонник трансцендентально-логического идеализма»); Зеньковский В.В. История русской философии. Л., 1991. Т. 2. Кн. 1. С. 252—253 («его единственная книга, посвященная философии <…> свидетельствует о тонкости мысли, живом философском пафосе, — но его высказывания слишком коротки, чтобы составить определенное суждение о его взглядах»); Малахов В. Степун (Степпун) Федор Августович // Русская философия: Малый энциклопедический словарь. М., 1995. С. 490—492 («“Систематические” построения Степуна (к которым он, впрочем, после 1923 г. не возвращается) уязвимы для критики»). Философские работы Степуна подверглись жестокой, но во многом справедливой критике при их перепечатке в журнале «Логос» (1993. № 4. С. 267—273). Ср. также автореферат Степуна (ок. 1953 г.), опубликованный в разделе III.
12) Тема стихотворения «2-ой Ноктюрн Шопэна» могла быть навеяна стихотворением Германа Гессе «Nocturne» («Chopins Nocturne Es-dur. Der Bogen»), которoe Степун мог знать в немецком оригинале или в русском переводе Л. Иванова (Вестник иностранной литературы. 1905. № 2. С. 117—118). Оба названия произведения Шопена («2-ой ноктюрн» и «Ноктюрн Es-dur») относятся к одному и тому же произведению (opus 9/2, 1830—1831) для фортепиано. Согласно любезному сообщению К.В. Зенкина, к 1907 г. имелось множество переложений этого произведения для разных инструментов (у Степуна его исполняет виолончель).
13) Письма и стихи Степуна хранятся в фонде С.А. Полякова в Рукописном отделе ИРЛИ (Пушкинский дом): Ф. 240. Оп. 2. Ед. хр. 167. Л. 1—4 (письмо от 12.III.1907 с приложенными стихами). Оп. 1. Ед. хр. 88. Л. 1—2 (письмо от 7.I.1908).
14) Об учебе и жизни Степуна в Гейдельберге (а также и о многих иных связях между Степуном и немецкими интеллектуалами) см.: Treiber Hubert. Fedor Steppuhn in Heidelberg (1903—1955). Жber Freundschafts- und SpКtbЯrgertreffen in einer deutschen Kleinstadt // Heidelberg im Schnittpunkt intellektueller Kreise. Zur Topographie der «geistigen Geselligkeit» eines «Weltdorfes». 1850—1950. Heidelberg, 1991. S. 70—118.
15) Точную хронологию событий, описанных в «Бывшем и несбывшемся», крайне трудно установить, но, скорее всего, периоду, охваченному датами двух писем, посвящены с. 126—131 цит. соч.
16) Beinecke Rare Book and Manuscript Library, Yale University (New Haven, USA). Gen MSS 172. Box 54. Fld. 1647.
17) Исправленная машинопись; Beinecke Rare Book and Manuscript Library, Yale University. Gen MSS 172. Box 54. Fld. 1647.
18) Год установлен предположительно по второму письму.
19) Степун изменил написание своей фамилии в первые послереволюционные годы; в эмиграции он сменил прежнее немецкое написание «Steppuhn» на соответствующее русскому «Stepun». Родители назвали сына Фридрихом, и это имя значится еще на немецкой диссертации Степуна (Steppuhn Friedrich. Wladimir Ssolowjew. Inaugural-Dissertation zur Erlangung der DoktorwЯrde der hohen philosophischen FakultКt der Rupprecht-Karls-UniversitКt zu Heidelberg. Leipzig, 1910). Русификация имени была обозначена как одна из причин отстранения Степуна от преподавательской должности в Дрезденском техническом училище в мае 1937 г. (Beinecke Rare Book and Manuscript Library, Yale University (New Haven, USA). Gen MSS 172. Box 68. Fld. 2079; письмо опубликовано в: Treiber Н. Оp. cit. S. 97—98). Ср. также: Hufen Ch. Fedor Stepun. S. 694—698.
20) Об адресах Степуна в Гейдельберге см.: Treiber Hubert. Fedor Steppuhn in Heidelberg. S. 74.
21) Сергей Александрович Поляков, издатель «Весов».
22) В фонде С.А. Полякова обнаружено только три стихотворения; возможно, что это ошибка памяти, так же как и неточные указания Степуна на дату отсылки первого письма.
23) Neschwitz — родовое имение друга Степуна, барона Арнольда фон Фитингоф-Риш (Professor Dr. Arnold Freiherr von Vietinghoff-Riesch, 1895—1962), естествоиспытателя, орнитолога, писателя, после войны профессора Гёттингенского университета; см.: Vietinghoff-Riesch Arnold. Letzter Herr auf Neschwitz, ein Junker ohne Reue. Limburg, 1958 (о Степуне см. S. 66, 206—211); Hasel K. Arnold, Frh. v. Vietinghoff-Riesch. Letzter Herr auf Neschwitz // Forst und Holz. H. 23. 1991. S. 668—671. См. также обширную переписку Степуна с Фитингофом и его женой Эдитой, охватывающую период с 1944 по 1960 г., в: Beinecke Rare Book and Manuscript Library, Yale University (New Haven, USA). Gen MSS 172. Box 36. Fld. 1232—1234 (1940—1960). Жbigau — село близ Нешвица в Саксонии (недалеко от Дрездена). Названия русских местностей в стихотворении «Жbigauer Elegie», скорее всего, навеяны похожими названиями местностей близ Нешвица, а именно Saritsch, Loga, Horscha. См.: Handbuch der historischen StКtten Deutschlands. Achter Band: Sachsen. / Hrsg. von Dr. Walter Schlesinger. Stuttgart, 1965. S. 244, 349.
24) Мы не даем перевод стихотворения «Нешвиц», поскольку, вероятно, машинопись его искажена, а текст построен на немецких каламбурах. По этим же соображениям мы не стремились приблизить орфографию и знаки препинания к общепринятым нормам.
25) Юбигауская элегия
Теперь мне ничто не поможет, я должен взяться за лиру,
Мне следует воспеть тихий Юбигау.
Я больше не могу бежать за «кулисы».
Хоть я сейчас и филистерский ворон, я буду поэтическим павлином.
Мой любимый немецкий язык позволяет мне творить.
Дар речи не помогает рифмовать.
Как поэт я чувствую слишком сильно в себе обезьяну.
Я здесь буду имитировать лирические стихи.
Но хватит теперь колебаться и бояться.
Для нас это не дело великого художества.
Только из традиции рифмованного благодарения
За все, что здесь нам так мило и охотно сделали.
Здесь в часы субботних вечеров всегда говорили глубочайшие вещи.
Вымели далекий двор, накормили милый скот.
Маленькое дитя в пруду танцует балет с собаками.
Можно заметить радость и поэтическую фантазию.
Иду в конюшню — дали детства возникают.
Я долго слушаю, как усталые лошади жуют.
Я вижу, как их головы склоняются к клеверу,
И слышу в их жевании чудесный шепот.
Мы тихо бредем домой: Заречье, Луга, Холша <?>.
Названия звучат грустно, степь приветствует.
Я вижу нас в поезде: поезд скоро прибудет в «Оршу».
Мой поезд вечно прибывает: тоска по дому и горестное блаженство.
Сидим мы тихо за столом. Пред нами хлеб и мед.
В небе восходит месяц. Наташа его не любит.
Но я его защищаю: «Он делает таким необыкновенным
То, что я знаю давно, бледноликий шалун».
Так растут во мне романтические раздумья.
Шутливо хвалю я себе «небесного Пьеро».
В священной трезвости я сдерживаю себя.
И мой Пьеро давно Пикколо для Наташи.
Воскресенье покоится в блеске. Улица бежит за машиной.
Гудит тихо издалека. Гудит громко во дворе.
Два сокола на руке, подобно как в древних сагах.
К вечеру ненадолго появляется Арнольд фон Фитингоф.
Птицы выглядят гордо, величественно, как сфинксы.
В их жилах поет благородная кровь.
Но они не замечают, как своевольно эстетически
Барон фон Фитингоф обращается с их кровью.
Тут возникают в голове очень сложные проблемы.
Эта элегия склоняется к сказочному исходу.
Можно задаться вопросом: «Не символы ли эти соколы?
Волен ли барон еще? Приятно ли ему еще владеть?»
Но мы должны подавить желание задавать вопросы.
Суть ответа покоится в Божьем молчании.
Мы доверяем ему в жизни и в делах,
Что, верно, полезно для нас, избавляет нас от нужды.
Я не мог заключить иначе как пророк.
Мое желание писать еще молодо, моя поповская кровь очень стара.
Но строю я на том, чтобы никто не мог осмеять
«Теорию генотипа в образе элегии».
26) Beinecke Rare Book and Manuscript Library, Yale University (New Haven, USA). Gen MSS 172. Box 58. Fld. 1782. Датируется по содержанию приблизительно 1953 г.
27) См. примеч. 15.
28) В 1917 г. Степун служил товарищем военного министра Б. Савинкова, редактировал газету «Армия и флот свободной России».
29) Статьи под названием «Мысли о России» были опубликованы в следующих номерах «Современных записок»: 1923. Кн. 14, 15, 17; 1924. Кн. 19, 21; 1925. Кн. 23; 1926. Кн. 28; 1927. Кн. 32, 33; 1928. Кн. 35.
30) Stepun Fedor. Das Antlitz Ru╡lands und das Gesicht der Revolution. Bern; Leipzig, 1934; The Russian Soul and Revolution / Trans. Erminie Huntress. L., 1936.
31) Степун Ф.А. Трагедия творчества: (Фридрих Шлегель) // Логос. Кн. 1. 1910. С. 171—196. Вошла в состав книги: Степун Ф.А. Жизнь и творчество. Берлин, 1923.
32) Степун Ф.А. Трагедия мистического сознания: (Опыт феноменологической характеристики) // Логос. Кн. 2/3. 1911/1912. С. 115—140. Вошла в состав книги Степуна «Жизнь и творчество».
33) Степун Ф.А. Жизнь и творчество // Логос. Кн. 3/4. 1913. С. 72—126. Вошла в состав книги Степуна «Жизнь и творчество».
34) Ср. статью Иванова «Две стихии в современном символизме» (1908 г.) в кн.: Иванов В.И. Собр. соч. Т. 2. Брюссель, 1974. С. 537—561.
35) Ср.: Логос. Кн. 3/4. 1913. С. 126; Степун Ф.А. Жизнь и творчество. С. 208.
36) Stepun Fedor. Theater und Film. MЯnchen, 1953.
37) Последний абзац написан карандашом на обороте последнего листа.