Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2003
Полищук Р. Роман-Мираж. Истории о любви и ненависти. — М.: ТЕКСТ, 2002. — 273 с. Полищук Р. Любить хочется. —Екатеринбург: У-Фактория, 2003. — 624 с.
Читая новую книгу прозы Рады Полищук, погружаешься в странный мир героев, замкнутых на себя, на свои переживания, которые мучительно гипертрофированны именно в силу этой замкнутости.
Мы привыкли (и вполне справедливо), что человек — существо историческое, дитя конкретного времени, никуда от этого не деться. А персонажи Рады Полищук никак не воспринимают внешние обстоятельства, словно для их “историй” не существует большой Истории. Эта особенность мировосприятия героев Полищук проводится писательницей столь последовательно, что даже такое событие, как смерть Сталина, описывается без упоминания имени вождя.
Леньку в тот день должны были принимать в пионеры. И вдруг “вместо радости — слезы, вместо красного галстука — красно-черный бантик, вместо торжественной линейки — траурный митинг…”. Ленька испытывает не только разочарование: “И обида, и злость, и досада, бессильные, неизвестно к кому обращенные”. Более того, когда директриса упала в обморок, “Ленька громко расхохотался”.
В контексте всей книги этот эпизод воспринимается как знаковый: вступает в жизнь поколение, в сознании которого советская власть кончилась задолго до того, как это произошло в действительности. Жила-была революционная страна, возмечтавшая создать нового человека. И что-то в этом роде создала. От Павки Корчагина до Павлика Морозова. С годами идеология настолько выветрилась, что появились своеобразные потерянные поколения — опустошенные, оглушенные, решительно лишенные каких бы то ни было (истинных или ложных) идеалов, целей, религии, стремления приподняться над собой. Природа пустоты не терпит, и в определенное время, как из-под земли, появились “новые русские”. Энергичные, сытые, целеустремленные.
Так вот — героям Рады Полищук довелось жить после “нового человека” и до “нового русского”. Своеобразный исторический промежуток, напоминающий тот, о котором сокрушался Есенин: “Какой скандал! Какой большой скандал! Я очутился в узком промежутке…”
В этой атмосфере, выключенной из общественных, научных или философских страстей, герои Рады Полищук весь свой душевный потенциал, весь свой темперамент, всю свою жизненную силу переключают на личные, порой иррациональные отношения. Несчастная участь этих людей — еще один грех пережитой нами искусственной системы, вознамерившейся насильственно сконструировать новую жизнь. И оставившей после себя свистящий вакуум.
Илья Кукулин в своем отзыве “Психопатология любовной жизни” (Ex libris НГ. 2002. 5 сентября.) полагает, что “отбор событий” в прозе Рады Полищук, “ее “женскость” — осознанная и радикальная эстетика” и что “страшна и неотвязна готовность человека к одиночеству”. Согласившись с первым утверждением, поспорю со вторым: это правда, но не вся. Не стоит черты конкретного времени возводить в вечные категории.
Говоря о Леониде (повзрослевшем Леньке из рассказа “Соло для вороны”), Рада Полищук прибегает к образу, который имеет далеко не “местное” значение: “Его обнаженная душа, как выпотрошенная курица, зияла неестественной и неприличной пустотой… “Распалась связь времен” — слова были чужие, а ощущение от них до одури свое… Тут и начали проявляться первые признаки контузии”.
Точное слово для состояния большинства героев писательницы — контузия. А еще —“летаргический сон сознания”. Лев Аннинский в эссе о прозе Рады Полищук (Дружба народов. 2002. № 3.) заметил, что “сольная партия, которую исполняет Рада Полищук в современной прозе, в старой прозе была бы немыслима”: в героинях Полищук Аннинский видит драматическую свободу современной женщины, а “чисто литературным секретом” писательницы считает “терпкое изящество текста, сплетаемого над магмой дикой природности. Заклинание ада игрой в рай”. Пусть так.
Но, полагаю, Полищук не думала ни об этом, ни о том, что я говорю, а цельно и предельно искренне выразила то, что хотела выразить. То, что ее преследовало, мучило. Не истолковывая, не обобщая. Это, кстати, и есть первейшее дело писателя.
Вот что говорит сама Полищук о своей прозе: “Я ничего не делаю специально, чтобы угодить читателю или издателю. Первопричина всего — жизнь, которая, в самом деле, трудная игра, сыграть ее по предлагаемым правилам не каждому по силам. И я пишу тревожную, напряженную прозу потому, что очень сложно переживаю человеческие отношения во всех их проявлениях. И всякий раз проживаю судьбу своих персонажей, как свою собственную”.
В импульсивности творчества Рады Полищук коренятся и достоинства ее и недостатки. К недостаткам я отнес бы соблазн порой слишком подробно комментировать душевные состояния героев. Гораздо убедительней, когда это передается образно: “Однажды то ли задремав в автобусе, то ли задумавшись, Лидия Михайловна проехала свою остановку. Но, выйдя из автобуса, не сразу заметила это. Лишь подойдя к тому месту, где должен был стоять ее дом, и увидев, что его нет, ужасно испугалась. Она подумала, что дом тоже ушел от нее” (“Осенние дожди”).
Признаюсь, не сразу угадал я незаурядные возможности Рады Полищук—писательницы, хотя мне приходилось писать и о ее первой пронзительной книжке “Угол для бездомной собаки. Повесть о женщине в монологах” (М.: Советский писатель, 1991). Может быть, потому не сразу, что писательское дарование “затмевали” организаторский и издательский таланты Рады Полищук: она — издатель, главный редактор и составитель российско-израильского альманаха “Диалог”. Когда она успевает писать — понятия не имею, но публикации множатся и все чаще обращают на себя внимание. Сегодня у Рады Полищук — более 60 публикаций в российских и зарубежных изданиях. В ней как бы уживаются два автора: молодая женщина, современная москвичка, умная, наблюдательная, живо откликающаяся на впечатления бытия (напомню прелестное эссе о поэте Евгении Рейне “Абсолютно гениальный рассказ”). И другая, чьей душе “тысячи лет” — вещунья, библейская плакальщица, хранящая страдальческую память своего народа, бесконечно одинокая, осиротелая душа (для меня наиболее сильное произведение этого плана — повесть-притча “Пасынки судьбы”).
Прошедший 2002 год был удивительно счастливым для писательницы Рады Полищук — вышли почти одновременно три книги прозы. Кроме “Романа-миража”, еще две — под одним названием “Любить хочется” (в большой и малой серии современной прозы издательства “У-Фактория”, Екатеринбург). Между первой книгой прозы и этими новыми Рада Полищук в 2000 году написала (и сделала все для того, чтобы эта книга увидела свет) удивительно теплую, тонкую, проникновенную книгу “С Разгоном о Разгоне. Беседы. Раздумья. Воспоминания” — “обо всем, о чем осмелилась спросить, обо всем, что он мне доверил”, подчеркнула она в предисловии к книге. Александр Бовин назвал эту книгу “малой энциклопедией нашей истории и нашей жизни” (Литературная газета. 2001. № 4.). Об этой книге писали и еще наверняка напишут исследователи литературы.
Но три новые книги прозы Рады Полищук — повод отдельный и замечательный. Рада Полищук пишет только о любви. Но ее прозу нельзя назвать любовными романами. Это и мучительные, на грани любви и ненависти отношения двух сестер (“Роман-мираж, или Сестры”), и жутковатая многолетняя влюбленность близнецов — брата и сестры Альки-Ильки (“Долгая мука ожидания”), матери и дочери в почти сюрреалистическом рассказе “Продается мать”, мужа и жены, мужчины и женщины в “неправильных любовных треугольниках”, как называет их сама писательница. Достоверность и откровенность отличают прозу Рады Полищук, всякий раз ей удается погрузить читателя в глубь его собственных сокровенных переживаний.
Я уже упоминал эссе “Абсолютно гениальный рассказ” о Евгении Рейне. Есть в новой книге “Любить хочется” изящный цикл текстов в том же жанре — “Благословенное мое Переделкино”: тут и о “домовом Переделкина” Михаиле Рощине (прозвище это с легкой руки Полищук, кажется, уже прижилось), о недавно ушедшем из жизни Семене Липкине, “патриархе, мудром старце, ребе…”, о “скучающем” в Переделкине Михаиле Козакове, об Александре Городницком, и снова о Разгоне — в “Последних встречах”. Пишет Рада Полищук только о тех, с кем связывают ее добрые человеческие отношения, и потому эти портреты воспринимаются как одушевленные картины.
Вошел в книгу “Любить хочется” и рассказ Рады Полищук об отце, который хочу отметить особо. Это боль, запечатленная в слове; я не знаю в литературе другого такого реквиема по самому близкому, родному человеку. Отважиться на подобную обнаженность чувств — страшный творческий риск. Но вот оно состоялось — это произведение, я его считаю весьма значительным, оно называется “Обнявшись над бездной где-то на свете (О папе моем прощальное слово)”.
Будь моя воля, я бы включил его в “Антологию русского рассказа ХХ века”.
Рада Полищук вступила в самый зрелый возраст для прозаика. Она еще заставит о себе говорить. Я имею в виду критиков, которые замечают только тех, кто входит сегодня в модный набор имен.
Кирилл Ковальджи