(Вечер русских переводов Чарльза Буковски. Москва, клуб «ОГИ», 7 апреля 2003 г.)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2003
Вечера переводов и переводчиков для клуба “Проект ОГИ” — не редкость. Вспомним хотя бы ажиотаж вокруг вечера Харуки Мураками с участием его культового переводчика Дмитрия Коваленина. 7 апреля 2003 года там же, в “ОГИ”, состоялся очередной вечер, посвященный на этот раз поэту и прозаику Чарльзу Буковски (1920—1994). Кстати, хотя самому Буковски, или, как его называют, Буку, многократно доводилось выступать на литературных вечерах — с посмертными чествованиями ему не повезло. В России такой вечер состоялся впервые — но и в США подобное мероприятие, кажется, было всего одно [1].
Организатором этого вечера, а также следующего, посвященного еще одному американцу — прозаику Хьюберту Селби-младшему [2], — была Елена Калашникова, известная в первую очередь как автор огромного цикла интервью с современными переводчиками в “Русском журнале”.
Программа вечера в “ОГИ” сводилась к чтению переводов из Буковски. Выступили четверо: Виктор Коган и Макс Немцов (читали переводы прозы), Станислав Львовский и Кирилл Медведев (переводы стихов). В перерывах и под занавес звучал любимый композитор Буковски — Малер. Все прочитанные на вечере тексты доступны либо в книжных изданиях, либо в Интернете. Буковски, замечу, вообще автор очень “сетевой” по своей поэтике (хотя, когда он приобрел известность в 1970-е годы, никакого Интернета еще не было): скупость средств, лаконичность, какая-то вызывающая простота.
Впрочем, те же качества обеспечивают его текстам и успех при восприятии на слух в публичном пространстве — по крайней мере, у завсегдатаев “ОГИ”. Литературный вечер есть непосредственное взаимодействие трех элементов: автора, его текстов и читателя. Последний, перейдя в качество слушателя, невольно выверяет свои представления об авторе по камертону его “настоящего”. Что “настоящим” является именно тот человек из плоти и крови, который выступает в данный момент перед аудиторией, сомнению не подлежит. Куда парадоксальнее ситуация, когда на слух воспринимается не оригинал, но перевод — и с голоса не изначального автора, но переводчика (разница сформулирована еще Фетом — “пишут, как хотят, а переводят, как могут”). Русский текст, автором которого в выходных данных значится Вальтер фон Фогельвейде (или Ирвин Уэлш, или Назым Хикмет), вдруг обогащается обликом, голосом, интонацией толмача. Но в глубине души зритель помнит — это все равно не истина в последней инстанции, “подлинный автор” все равно остается скрытым. Таким образом, незаметно рушится одна из великих читательских иллюзий — иррациональная вера в адекватность перевода оригиналу. Правда, и выступающий не просто бубнит русский текст — а, сознательно или невольно, воспроизводит невербальными средствами свое ощущение от подлинника.
Некоторые авторы радикально меняются в зависимости от того, кто из медиумов-переводчиков доносит до нас их слова. В подобных случаях, по моим ощущениям, коллективные чтения переводов невозможны. Других же можно опознать даже по подстрочнику. Теплая реакция публики на предъявленных ей четырех участников — четырех достаточно разноликих “буковски” — доказывала: есть некая “идея Буковски”, не зависящая ни от манеры чтения, ни от русских слов, которыми она в том или ином случае выражена. Аплодисменты были одинаково громки, зал — полон, люди знали, на что пришли, а потому обошлось без возмущенного шелеста занавесок [3].
Успех вечера в “ОГИ” — лишнее подтверждение гипотезы о том, что в данный момент Россия переживает “бум Буковски”. По-русски в последние годы изданы его рассказы и романы (“Голливуд”, “Женщины”, “Хлеб с ветчиной” и др.), а недавно (2001) вышла и книга его стихотворений “Блюющая дама”, целиком переведенная Кириллом Медведевым (кстати, такие сборники — современный поэт глазами одного переводчика — до самого недавнего времени [4] были очень редки; впрочем, это связано скорее с равнодушием издателей к той зарубежной поэзии, которую нельзя выдать за “классику для каждого”). Характерно и появление сайта www.benedictus.narod.ru, посвященного творчеству Буковски и Венедикта Ерофеева.
Впрочем, сами участники вечера не согласны с мнением о популярности Буковски в современной России. Макс Немцов сказал в интервью: “Впечатление изобилия создается, так как на рынке есть несколько разных версий разных переводчиков. Это, кстати, хорошо — у вдумчивого читателя будет возможность сравнивать. Если же брать по названиям, книг Буковски издано не очень все же и много (одна из главных причин — невменяемость его агентов). В основном это проза — а на стихи, которых у Буковски было много, издатели как-то не очень ведутся… В общем, если смотреть на вещи реалистически, у нас сейчас бум не Буковски, не Берроуза — а Мураками с Коэльо”.
И все же именно тот факт, что издатели выпускают “разные версии” одних и тех же книг (явно не из альтруистической заботы о нуждах вдумчивого читателя), доказывает: Буковски стал именем и, как теперь говорят, брендом. Еще одним знаком стало возникновение в петербургском издательстве “Фортуна” серии “Книги Бука”, которую открыл сборник рассказов “Возмездие обреченных” (под одной обложкой — произведения самого Бука и его литературного учителя Джона Фанте).
Однако напряжение в отношениях российской аудитории с Буковски ощущается, и связано оно, по моим ощущениям, именно с его обманчивой “русскостью”. Его рьяно пытаются то причислить к лику пророков от алкоголя, вроде поверхностно понятого Венедикта Ерофеева, то вменить ему в вину все “модные подоночьи хиты” (по выражению одного рецензента) российских прозаиков последнего времени [5]. И всякий раз — безуспешно.
“Для меня Буковски оказался таким… утопическим русским поэтом, он занял нишу какого-то автора, которого местная традиция не произвела и вряд ли уже произведет, — разъясняет Кирилл Медведев. — Разве что “лианозовцы” — Игорь Холин, Всеволод Некрасов… Но на российской почве подобная линия неизбежно клонится к иронической травестии, то есть происходит некоторое спасительное отстранение… Американская же поэтическая традиция с ее молодым уитменианским пафосом подобного выхода не предполагает”.
Самые бросающиеся в глаза черты Буковски — автобиографичность, “физиологическое неприятие лжи и помпезности” (по выражению Сергея Анисимова), пресловутая прямота — при более внимательном рассмотрении оказываются литературными приемами. Только приемами? Или, наоборот, Приемами с большой буквы? Парадокс — как все у Буковски и сам Буковски. Парадокс оказывается вечным боем переводчика с автором, боем, где победа бессмысленна. “Выход не предполагается” — не только выход в травестию, а выход вообще — в том-то и есть единственный выход. И именно поэтому, по справедливому замечанию Макса Немцова, только у Буковски “слово “пизда” звучит воистину нежно”.
Светлана Силакова
1) Макс Немцов в статье о Буковски “И не пытайтесь…” (http://vladivostok.com/Speaking_In_Tongues/BUK.HTM) описывает этот вечер так: “Через неделю после его смерти на улицах Лос-Анджелеса собрались его друзья и поклонники. Хотя уместнее было бы собраться в баре, у кирпичной стены, заляпанной граффити, собрали из строительных лесов сцену — алтарь, — поставили свечи, цветы. С пленки зазвучал голос Чарльза Буковски. К микрофону выходили поэты, читали плохие и хорошие стихи, вспоминали… А приблудная лос-анджелесская дворняга мочилась на барабан”.
2) Хьюберт Селби-младший (р. 1928) — автор нашумевшего романа “Последний поворот на Бруклин” (1964). По-русски в переводе Арк. Кабалкина вышел в 2002 году.
3) Малый зал “Проекта ОГИ”, где чаще всего происходят литературные чтения, отделен от коридора не дверью, а плотными занавесками, поэтому вместо “хлопка дверью” применительно к этому залу лучше говорить о шелесте материи.
4) Положение стало меняться после того, как все то же издательство “ОГИ” в 2001 году начало выпускать серию книг “сложной” иностранной поэзии (редактор серии — Г. Дашевский). Другие прецеденты — книга стихотворений Томаса Венцлова в переводах с литовского В. Гандельсмана (М.: ОГИ, 2001) и книга стихотворений Эугениюса Алишанки в переводах (опять же) с литовского С. Завьялова (СПб.: Симпозиум, 2002).
5) Намек на скандальную книгу прозы Сергея Сакина и Павла Тетерского “Больше Бена” (М., 2001), герои которой называют себя “подонками”.