(Рец. на кн.: Камоэнс в русской литературе. М., 2002)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2003
КАМОЭНС В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ: Век восемнадцатый — век двадцатый / Сост. и автор вступ. статьи Т.В. Балашова. – М.: Рудомино, 2002. — 245 с. – Тираж не указан.
Тема “Камоэнс и русская литература” появилась в отечественной компаративистике задолго до появления этой книги, более тридцати лет тому назад, и стала предметом многочисленных исследований. Сейчас мы обладаем большим эмпирическим материалом, пригодным не только для того, чтобы фиксировать факты восприятия творчества великого португальского поэта тем или иным русским поэтом или критиком, но и для того, чтобы проследить эволюцию этой рецепции, интерпретировать ее. К ней мы можем, используя методы сравнительного литературоведения, подойти и типологически. Здесь, имея перед собой три века истории русской литературы, мы должны принять во внимание одно важное обстоятельство: временем наиболее продуктивного общения русской литературы с Камоэнсом были русский классицизм, Просвещение и, бесспорно, золотой век нашей поэзии. Но это, за исключением редких случаев, не было общением непосредственно с Камоэнсом, а скорее общением с его тенью через французские переводы, а перевод — это хорошая или плохая, но все же копия. Если французская, немецкая и английская литературы входили в сознание русских поэтов и критиков через оригинал, а переводчик мог рассматривать себя или как подражателя, или как соперника, как в случае с В.А. Жуковским, то их освоение и превращение уже в факты русской культуры упрощалось, и трансформация идей и образов происходила легче. С творчеством Луиса де Камоэнса все обстояло сложнее. В редких случаях это было общение с португальским Камоэнсом. Однако здесь следует обратить внимание на один очень важный момент, который обычно упускается из виду и который, несмотря на отсутствие знакомства с “португальским” Камоэнсом, замененного знакомством с Камоэнсом “французским” или “немецким”, неожиданно превращает такое общение в культуросозидающий фактор. Через переводы и осмысление Камоэнса французскими просветителями и немецкими романтиками вместе с интерпретацией творчества Камоэнса, его личности и роли в литературе в русскую литературу вошли и мыслительные построения и эстетические оценки, а через немецких романтиков (Ф. Шлегель) и типологические построения, которые были на ту пору высшим достижением европейской мысли. Таким образом, русская литература обладала несколькими системами призм, через которые можно было смотреть на португальского поэта.
Это демонстрирует нам в рецензируемой книге серьезная и достаточно полная подборка текстов (от Ломоносова до Веселовского), в которых упомянуто имя Луиса де Камоэнса в русской литературе. Тут собраны, наконец, самые важные тексты, необходимые для изучения рецепции Камоэнса в России. Речь, конечно, идет о XVIII и XIX вв., наиболее интересных для осмысления роли великого португальского поэта в России. Бесценный для компаративиста материал собран в книге воедино и, конечно, нуждается в серьезной историко-филологической интерпретации. Более того, он должен быть переведен на португальский язык, поскольку до сих пор в Португалии, из-за слабого развития русистики в этой стране, факты продуктивной рецепции Камоэнса в России вызывают удивление. Надо сказать, что этим ограничиваются достоинства книги Т.В. Балашовой.
Есть неписаный закон филологических работ — и компаративистика здесь не составляет исключения — давать обстоятельные ссылки на работы своих предшественников, независимо от того, разделяешь ли их концепции или нет. Научная этика обязывает указывать работы, в которых предшественники уже обращались к теме “Камоэнс в русской культуре”, тем более что эти работы давно известны не только в России, но и за рубежом. Трудно себе представить, что Т.В. Балашова, читая статью Ольги Овчаренко “Луис Важ де Камоэнс — поэт португальского народа”, не увидела в компаративистской части этой статьи ссылки на работу Б.Л. Канделя “CamoРns dans la litterature russe” (Revue de litterature compare. 1970. № 4. Оct.—dОc. P. 509—531). Это было первое, глубокое, научно выверенное исследование истории “русского Камоэнса”. Изучение темы было начато блестяще, что подтверждает издание статьи в самом авторитетном журнале Европы по компаративистике. В статье Канделя, наряду с виртуозной техникой компаративистского исследования продемонстрировавшей все, о чем было сказано в начале нашей рецензии, имеется обширная библиография. Она-то и лежит в основе составленной Т.В. Балашовой антологии. Но о работе Канделя во вступительной статье не сказано ни слова. Так что составитель выглядит в данной книге первооткрывателем, с чем ни один из исследователей, занимающихся Камоэнсом, согласиться не может. В 1984 г. Португальская Академия наук опубликовала “Лузиады” Камоэнса. Это издание было подготовлено в связи с 400-летием со дня рождения Камоэнса и 200-летием основания Академии наук в Лиссабоне. Третий том этого издания “Os Lusiades. Estudos sobre a projecНao de Camo~es em culturas e literaturas estrangeiras”, насчитывающий более 550 страниц, представляет собой коллективную монографию, в которой приняли участие известные лузитанисты, занимавшиеся компаративистикой. Инициатива такого рода издания принадлежала Жасинто до Прадо Коэльо, выдающемуся португальскому филологу XX в., вице-президенту Португальской Академии наук. Автору данных строк посчастливилось принять в нем участие. Книга была посвящена восприятию творчества и личности Камоэнса в литературах Европы и Америки (Бразилии и США). Естественно, в ней была и глава о восприятии Камоэнса в русской культуре. Общим для авторов монографии было стремление увидеть, как творчество и личность великого поэта португальского Возрождения воспринимается классицистами, просветителями, романтиками, позитивистским веком, символистами и т.д., увидеть изменчивость рецепции, то новое, что привносит то или иное направление в литературе в восприятие мира Камоэнса. Такой подход — непременное условие научной компаративистики, которая, анализируя факты рецепции, учитывает эстетические принципы и критерии литературных направлений. Поэтому книгу, о которой здесь идет речь, можно было бы назвать “Камоэнс и мировая литература”. И в этом контексте русское восприятие Камоэнса — интереснейший ее фрагмент, имеющий много общего с французским, английским и немецким восприятием. Кстати, статьи о Камоэнсе во французской, английской, немецкой, итальянской и испанской литературах очень многое объясняют в том, как Камоэнс вошел в сознание русских писателей.
От Т.В. Балашовой можно было ожидать серьезного отношения к тому материалу, который собран в книге, серьезного анализа текстов. Но этого не произошло. Т.В. Балашова ограничилась небольшим эссе на 7 страниц с претенциозным названием “Три столетия: радуга Камоэнса на небосводе русской словесности”. Писать о трех столетиях на нескольких страницах — дело поистине героической отваги или безответственного авантюризма. Оставим читателю оценивать метафорический стиль изложения проблемы автором: “Легендарный португальский рыцарь эпохи Возрождения, великий Луис де Камоэнс… Изменчива траектория его движения в океане русской культуры. Каждый из веков — от первого упоминания имени Камоэнса Ломоносовым в “Кратком руководстве к красноречию” (1748) до встреч со знакомым португальцем в поэзии современной России — приготовил сюрпризы и парадоксы” (с. 9). Что же это за сюрпризы и парадоксы? В антологии представлены тексты, в которых есть хоть какое-то упоминание о Камоэнсе: от М. Ломоносова до А. Городницкого, и не подготовленный к испытанию сюрпризами и парадоксами читатель просто теряется в жанровом разнообразии текстов. Эстетические трактаты сменяются стихотворениями, где упомянут Камоэнс, письмами, сентенциями, биографиями великого португальца, разборами поэмы Камоэнса из книги о Жуковском — все представляет собой мозаику текстов, завершающим звеном которой стали стихи Р. Ангаладяна и песня А. Городницкого “Гробница Камоэнса”. Вот, собственно, и все сюрпризы. В статье Т.В. Балашовой дан перечень авторов, писавших о Камоэнсе, и вскользь сказано о проблемах, волновавших русскую литературу в связи с рецепцией творчества Камоэнса. Но тщетно будет вопрошать читатель, чем же отличаются взгляды на Камоэнса Ломоносова и Хераскова от взглядов Тютчева и Жуковского. Автору вступительной статьи и составителю не приходит в голову, что у современного читателя может возникнуть вопрос, почему А.С. Пушкин относит “Лузиады” к романтической поэзии. Никакого интереса не проявила Т.В. Балашова и к тому, какими источниками пользовались Катенин, Лыкошин, когда писали о Камоэнсе. Не задает она себе вопрос, почему Ф.И. Тютчев ставит Камоэнса как поэта выше Торквато Тассо, почему точка зрения Тютчева полностью совпадает в этом сравнении с мнением о португальском поэте Ф. Шлегеля, высказанным последним в его “Лекциях по истории древней и новых литератур”, прочитанных в Вене в 1812 г., где развиваются принципы романтического историзма в подходе к литературе. Безразлична Т.В. Балашова и к проблеме, почему неизвестный автор в статье “Камоэнс. Из опыта о эпических стихотворцах” акцентирует свое внимание на эпическом (историческом) плане “Лузиад” и осуждает Камоэнса за введение в поэму плана мифологического, который соединен в поэме с португальской историей. Совмещение этих планов в поэме волновало великих людей того времени, в частности Гегеля, осуждавшего Камоэнса за это, и Ф. Шлегеля, который находил это естественным и необходимым для создания новой мифологии. От тавтологической вступительной статьи возникает ощущение, что ее автор просто незнаком с тем, что сделано компаративистами уже много лет назад и что интересует филологов, когда они изучают творчество Камоэнса. В изложении Т.В. Балашовой взгляды русских писателей и критиков на Камоэнса выглядят однообразными, одномерными и примитивными. О драматической поэме В.А. Жуковского “Камоэнс” в статье сказаны самые общие слова без какой-либо попытки проанализировать поэму. А ведь можно было бы показать, как в поэме через действие героя дается в общем виде сюжет “Лузиад”, что характер героя, его личность идентичны не только созданному им произведению, но и истории португальского народа. Анализируя драматическую поэму Жуковского, трудно не заметить, как легенды о жизни Камоэнса трансформируются у Жуковского в рождение поэта-пророка, в романтическое представление о поэте, преодолевающем конфликты бытия чудом творчества. Первая песнь Камоэнса — это наитие, мистический прорыв в недостижимые обыденному сознанию сферы. Жизнь Камоэнса у Жуковского — жизнь пророка, путь настоящих страданий. Невозможно не заметить и эсхатологическую тему, которая пронизывает представление Жуковского об истории, и, наконец, идею трансфигуративного бытия, образующую стержень второй части поэмы, где развивается идея, что поэзия служит нравственно-религиозному идеалу, что она “есть Бог в святых мечтах земли”. Если Т.В. Балашова думает, что позднеромантическая концепция искусства у Жуковского есть “кредо великого Луиса де Камоэнса”, то она глубоко ошибается. Серьезно опровергать эту точку зрения смысла не имеет. Говоря об отличии “Камоэнса” Хальма от “Камоэнса” Жуковского, Т.В. Балашова почему-то безоговорочно принимает точку зрения Афанасьева, что от текста Хальма у Жуковского не осталось почти ничего. Это неверно. В необоснованности суждений такого рода автор вступительной статьи могла бы убедиться, если бы сличила тексты Хальма и Жуковского. “Камоэнс” Жуковского во многом остается переводом. Серьезный филолог все-таки иногда должен вспоминать заповедь: “Доверяй, но проверяй”. В книге нет и намека на комментарий, который обязателен для такого рода изданий, иначе они теряют всякий смысл и интерес. Единственное, что составителю удалось соблюсти, — это хронологическое расположение материала. Тем самым обязательная филологическая работа оказалась невыполненной.
Мы могли бы привести еще очень много примеров легковесности подхода Т.В. Балашовой. Но сказанного достаточно, чтобы понять, что сюрпризом и парадоксом в данной книге является вступительная статья и легковесное, поверхностное отношение к интереснейшей проблеме компаративистики. Она сводит на нет всю работу по извлечению текстов, которые подбирались по очень простому принципу: в них обязательно должно было присутствовать имя Камоэнса. Составитель не сделала ни одной попытки найти у русских поэтов развитие камоэнсовских мотивов. А это в русской поэзии есть, что особенно ценно. Достаточно вспомнить хотя бы “Дух бури” А. Бестужева-Марлинского (тема Адамастора), образ Элизиума в элегии Е. Баратынского “Запустение”, трансформацию мотивов Камоэнса в его же последнем стихотворении “Пироскаф”. Автор вступительной статьи и составитель могла бы возразить, что стремилась сделать только антологию, что интерпретационная статья и комментарии в таких изданиях не нужны. Тогда на какого читателя рассчитана книга? Большинство текстов не легки для понимания и требуют серьезной подготовки, а рядовой читатель найдет песню Городницкого в одном из его сборников. Кроме того, антологии всегда требуют комментария.
В книге присутствует фрагмент из комедии Л. Зорина “Покровские ворота”, где интеллигент Хоботов цитирует Людочке строки из Камоэнса, сообщая ей, что Камоэнс потерял глаз, а Сервантес руку. Измученный Маргаритой Павловной Лев Евгеньевич Хоботов, как явствует из текста пьесы, редактировал “вступиловки” к книгам романских поэтов, выходившим в советских издательствах, как он говорил — издавал романских поэтов; бывало, издавал он и англосаксов, видимо, с меньшим успехом. Если я не ошибаюсь, Т.В. Балашова долгое время отдавала свои силы изучению французских поэтов XX в. и не проявляла никакого интереса к португалистике и сравнительно-литературным исследованиям. Конечно, невозможно запретить известному филологу расширить круг своих интересов и обнародовать результаты своего труда. Но когда мы сталкиваемся с явной некомпетентностью, закамуфлированной высокопарной “вступиловкой”, мы должны противиться такому “расширению”. Очень жаль, что знакомство читателя с русским Камоэнсом не состоялось, жаль еще и потому, что с полиграфической точки зрения книга издана прекрасно.