Семь писем Бориса Пильняка Алексею Ремизову (подготовка текста, вступ. статья и примеч. Дагмар Кассек)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2003
Хотя Борис Андреевич Пильняк (1894—1938) является одним из самых известных писателей своего времени, было бы преувеличением назвать его творчество досконально изученным. Есть много вопросов, касающихся и биографии, и поэтики писателя, которые до сих пор остаются малоразработанными. В данной публикации мы коснемся одного их них.
Эпистолярное наследие Б.А. Пильняка представляет собой важную часть творчества, изучение которой в настоящее время только начинается. Сохранилось почти 700 писем Б. Пильняка. После 1978 года около восьмидесяти из них были опубликованы в разных журналах и сборниках [1]. Значительную часть — примерно 270 писем — подготовил к печати сын писателя, Борис Борисович Андроникашвили-Пильняк (1934–1996), еще в начале 1990-х годов. Однако в связи со сложной ситуацией в издательской сфере издание было осуществлено — с актуализированными внучкой писателя, К.Б. Андроникашвили-Пильняк комментариями — лишь в начале 2002 года [2].
Пильняк вел активную общественную и литературную жизнь. Сохранились письма известным писателям (В.Я. Брюсову, М. Горькому, Е.И. Замятину, Е.Д. Зозуле, В.В. Иванову, К.А. Федину, К.И. Чуковскому, М.М. Шкапской) и “политикам от литературы” (А.В. Луначарскому, А.К. Воронскому), издателям и редакторам журналов и газет, в которых Пильняк публиковался (А.А. Альвингу, П.Н. Зайцеву, Д.А. Лутохину, В.С. Миролюбову, И.И. Скворцову-Степанову, А.М. Чернышеву, А.С. Ященко), и партийным деятелям (Л.М. Кагановичу, А.И. Микояну, К.Б. Радеку, И.В. Сталину и др.).
Особый интерес представляют неопубликованные письма Пильняка А.М. Ремизову из собрания Томаса Уитнея, переданного им несколько лет назад в дар Центру русской культуры колледжа Амхерст [3]. Лишь два из них (от 2 апреля 1923 года и 15 сентября 1924 года), впервые опубликованные в 1974 году [4], вошли в указанное выше издание [5]. Сохранившийся корпус писем охватывает период с января 1922-го по февраль 1931 года и состоит из 27 писем Пильняка Ремизову, но только одного письма Ремизова Пильняку [6]. Косвенно подтверждается и существование по меньшей мере семи несохранившихся писем Ремизова Пильняку [7]. С этим связано впечатление некоторой односторонности переписки писателей.
Личное знакомство Алексея Михайловича Ремизова (1877—1957) и Бориса Пильняка состоялось, по всей вероятности, в сентябре 1920 года в Москве, где Ремизов побывал во Дворце искусств [8]. Как вспоминает М.И. Миллиоти, Пильняк, “только что приехавший откуда-то с Волги” [9], и Ремизов, который “учит”[10] Пильняка писать, тогда довольно тесно общались. Об этом также свидетельствует наличие у Пильняка грамоты Обезвелволпала, о получении которой он сообщил в письме Н. Ашукину три месяца спустя: “А.М. Ремизов даровал мне грамоту (лавровую), подписанную собственнохвостно царем Асыкою: — / Хвостобрей Великой и Вольной Обезьяней / Палаты и Кавалер — / Бор. Пильняк”[11].
Вторая встреча Пильняка и Ремизова произошла, скорее всего, весной 1921 года в Петрограде, где Пильняк находился в конце апреля — начале мая 1921 года[12]. Хотя встреча документально не подтверждена, можно о ней предполагать, поскольку Пильняк, как он пишет Ашукину за несколько дней до отъезда, получил “очень занятное письмо от Ремизова”[13]. В это время, как известно, Ремизов, измученный неустроенностью в послереволюционном Петрограде и возрастающим давлением цензуры, уже думал об отъезде за границу, который был осуществлен 5 августа 1921 года[14].
Несмотря на то что времени для непосредственного общения обоих писателей было достаточно мало, Ремизов в Пильняке, по-видимому, сразу ощутил литературный талант и считал его одним из самых интересных авторов новой России. В интервью, которое Ремизов дал в Ревеле, где находился проездом, он утверждал: “Есть и сейчас в России подлинные таланты. К числу их принадлежит украинец Зощенко, сын известного художника, проникнутый духом Гоголя. Талантлив и петербуржец Никитин. Но выше их в литературных кругах советской Росчи <так!> ставят молодого писателя москвича Вогау, пишущего под псевдонимом Пильняк. Некоторые утверждают, что Европа была бы потрясена, если бы удалось ознакомить ее с описаниями крестьянского быта во время советского режима, принадлежащими перу Пильняка <…>”[15] Через два месяца, 1 декабря 1921 года, Ремизов писал в своей статье “Kрюк” о нарождавшейся советской литературе: “<…> Русское литературное большое гнездо и малые гнезда живы, живут и яятся <так!> <…> Самый изобразительный и охватистый — большак — Б.А. Пильняк (Вогау), он и старше всех, уж книгу издал, сидит в Коломне под Москвой у Николы на Посадьях, корову купил. На Пасху снялся в Петербург — А.М. Горький вывез! — привез роман и повесть “Ивана-да-Марью””[16]. Не исключено, что Ремизова, который, как хорошо известно, с особой симпатией и интересом относился ко всему странному и неординарному, привлекли и провинциальные картины быта в произведениях Пильняка.
Намерение Пильняка поехать за границу, в Германию, привело к дальнейшему сближению обоих писателей[17]. Ремизов, вероятно, принимал участие в подготовке поездки и оказывал Пильняку помощь в пути, когда надо было получить немецкую визу в Ревеле (см. письмо № 1). В Берлине он приютил Пильняка в течение всего его пребывания там (с 11 февраля по 28 марта 1922 года) и способствовал знакомству начинающего писателя с “Русским Берлином”. Они вместе проводили время, вместе подписывали разные письма[18]. 17 февраля Пильняк вместе с Кусиковым выступил на собрании берлинского Дома искусств в русском кафе “Ландграф”[19]; а в феврале “на квартире И.В. Гессена состоялся вечер Пильняка и Толстого”[20]. Пильняк побывал на заседаниях и литературных вечерах [21], присутствовал 20 марта 1922 года на вечере в помощь петроградским писателям, на котором Томас Манн читал фрагменты своего эссе “Гёте и Толстой” [22], и возможно, принимал участие в вечере Дома искусств с Белым, Ремизовым, Толстым, Минским в кафе “Флора Диле” 24 марта 1922 года [23].
Ремизов весьма доброжелательно относился к Пильняку, приезд которого, как известно, стал катализатором литературной и общественной жизни русских эмигрантов в Берлине и привел к резкой поляризации мнений [24]. Так, например, А.В. Тыркова-Вильямс написала И. Бунину 25 марта 1922 года: “Встретили мы в Берлине у Ремизовых Пильняка-Вогау. Ему 27 лет. Он рыжий, некрасивый, манеры фельдшерские, хотя сын врача и кончил коммерческий Институт. От его рассказов на меня повеяло таким одичанием, что страшно стало. Стала я читать его повести (талантливые), еще страшнее” [25]. Воспоминания С. Грэма представляют несколько иную картину: “Я встречался и с Алексеем Ремизовым. В отличие от Бунина, он тепло и дружески относился к советским писателям, и — особенно к романисту Борису Пильняку <…>” [26]
Свое пребывание в Берлине Пильняк вспоминает в написанном сразу после возвращения оттуда очерке “Заграница” [27]. Он пишет о бездомной русской эмиграции, об одиночестве и тоске по России и о том, что ему, “как дикарю, было приятно чувствовать себя сытым, чистым, свободным от нужды <…> Мне нравилось сидеть часами по кафе и смотреть, как полуобнаженные женщины танцуют “фокстроты” и “джимми” <…> Но скоро я узнал, что в Европе неблагополучно. Я узнал, что эти “тустепы”, “уанстепы”, “джимми” — зловещи: ими проплясывается вся духовная культура Европы” [28]. Много он пишет в этом очерке о Ремизове. На первых страницах — о своем берлинском общении с Ремизовым: “В Берлине я поселился с Ремизовыми, Алексеем Михайловичем и Серафимой Павловной. Был как-то воскресный денек — там в Берлине, в конце февраля <…> Алексей Михайлович и я <…> наткнулись на маленькую коробочку слоновой кости; Алексей Михайлович сказал, что в коробочке — русская земля, я подумал, что это какая-нибудь обыкновенная — Алексея Михайловича — аллегория; я открыл коробочку — там был обыкновеннейший русский суглинок — русская земля <…>” [29] В другом месте Пильняк пишет о его творческой манере: “<…> Ремизов не пишет, а делает слова (вы помните руки, всегда красные, в карандашной пыли. — Когда смотришь на них, видишь, в них зажаты слова, и эти слова имеют все: Ремизов не пишет, а делает, не пером, а руками <…>)” [30]
Представляется, что в своем очерке Пильняк выделил две существенные черты, важные и для его собственных мировоззрения и творчества и одновременно сближающие обоих писателей. Это подчеркнутая привязанность к России [31], которая материализовалась в ремизовской коробочке с русской землей, и кропотливый писательский труд: Пильняк интенсивно и кропотливо стилистически и лексически обрабатывал собственные тексты и даже опубликованные произведения считал неоконченными. Свидетельства тому — многочисленные рукописные и печатные редакции одного и того же его произведения, наличие которых нередко ставит составителя современных изданий в весьма сложную ситуацию выбора — какой текст считать каноническим и класть в основу нового издания.
После возвращения Пильняка из Берлина эпистолярное общение писателей становится все более интенсивным. В переписке 1922 года речь, в основном, идет об издательских делах, о помощи, которую Пильняк оказал Ремизову в получении отобранных при выезде из Советской России рукописей [32], о послереволюционной русской литературе, о столкновениях Пильняка с цензурой, о работе издательства артели “Круг” и произведениях, которые создавались непосредственно в это время.
В центре внимания Пильняка в письмах 1922 года находилась написанная после возвращения из Германии повесть “Третья столица”; и локализация размышлений об этом произведении именно в письмах к Ремизову, как нам кажется, не случайна: повесть зиждется на идее противоборства между Востоком и Западом, которая была положена еще в основу романа “Голый год”. Проблема приобрела особую актуальность и новые обертоны после посещения Берлина. Глубокая привязанность к Востоку, олицетворением которого является Россия, здесь в духе Шпенглера противопоставляется изображению машинного Запада: “Россия, Европа: два мира” [33].
Повесть “Третья столица” впервые упоминается в письме от 10 апреля 1922 года. В мае 1922 года Пильняк сообщает: “…“проявляю” то, что осталось от поездки за границу” [34]. В июне он характеризует повесть как “единственное настоящее, что мною написано, о загранице, о России, о мире” [35]. И посвящение столь значимой для Пильняка в тот период повести А.М. Ремизову (“Эту мою повесть, отнюдь не реалистическую, я посвящаю Алексею Михайловичу Ремизову, мастеру, у которого я был подмастерьем” [36]), конечно, говорит о многом. Позднее и сам Ремизов высказывался о своем существенном влиянии на творчество Пильняка: “Мой ученик. В Берлине в 1922 году, не покладая рук, отделывал свои рассказы под моим глазом. Я отучал его от школьной грамматики, научил встряхивать фразу, переводя с искусственно-книжного на живую речь; перевертывать слова и разлагать слова — перевертывать, чтобы выделить и подчеркнуть; разлагать — слова излучаются и иззвучиваются. Отвадка от глагольных и ассонансов: в прозе от них месиво, как гугня в произношении. О “щах” и “вшах” ничего тогда не говорил, сам сидел в них по уши” [37].
Посвящение повести Ремизову, высказывания последнего и воспоминания современников [38] послужили поводом для многочисленных сравнений двух писателей, двух авторских индивидуальностей. Мысль о том, что Пильняк продолжил традиции новой русской прозы, сложившейся в начале ХХ века и связанной с именами Андрея Белого, А. Ремизова и Е. Замятина, стала общим местом. Все же эта тема, безусловно, заслуживает отдельного рассмотрения [39], хотя выдвинуть неопровержимые доказательства общности двух поэтик, разумеется, достаточно сложно. И по сей день редко появляющиеся исследования поэтики Пильняка, в частности системы языковых изобразительных средств его орнаментальной прозы, подтверждают, что развитие творческого метода Пильняка 1921—1929 годов было своеобразным и вполне самостоятельным [40].
Сам Пильняк в начале 1920-х годов не только открыто назвал себя “подмастерьем” [41], но и говорил о том, что сочинения и отдельные издания произведений Ремизова являлись для него образцом: “Весной Ремизов говорил мне, что Алянский (“Альконост”) взял бы у меня — для маленькой книжечки. <…> Мне очень важно, чтоб книга была издана под старину (так она и писана), приблизит<ельно> так же, как “Заветные сказы” Ремизова” [42]. Однако несколько лет спустя, 22 января 1925 года, он писал английскому переводчику по этому поводу: “…я очень отличен и от Белого, и от Ремизова, моих друзей и учителей, которые дали мне мастерство по-своему строить и обрабатывать материал” [43].
На наш взгляд, не следует интерпретировать тему “ученичества и мастерства” слишком буквально; предпочтительнее понимать ее образно, как это делал, например, К. Федин, который в письме И. Соколову-Микитову от 19 сентября 1922 года писал: “…стою на распутье Пильняка—Белого—Ремизова и Бунина—Чехова—Толстого” [44]. Как нам кажется, мы здесь имеем дело со сходством, воспринятым современниками именно в контексте подобного противопоставления направлений, в то время как внутри этих направлений сохраняются достаточно разные и самопротиворечивые творческие индивидуальности.
В рамках всего корпуса переписки Пильняка и Ремизова письма 1922 года занимают значительный объем; на этот год приходится 16 писем из 27 сохранившихся. После 1923 года (семь писем) количество их резко сокращается (сохранились два письма 1924 года, по одному за 1925 и 1931 годы). Письма, написанные Пильняком после 1922 года, являются интересными и очень ценными источниками, касающимися ранее неизвестных обстоятельств поездки Б. Пильняка в 1923 году в Англию. Из письма, написанного 5 января 1925 года, мы узнаем о планах несостоявшейся поездки во Францию, последнее письмо — 1931 года — было написано во время пребывания Пильняка во Франции проездом по пути в США.
Письма Б. Пильняка А. Ремизову полностью будут опубликованы в собрании писем Бориса Пильняка, работа над которым в данное время завершается. Представленные здесь семь писем из этого собрания публикуются впервые. Письма печатаются по современной орфографии с сохранением индивидуальных особенностей авторских орфографии и пунктуации, а также некоторых особенностей, характерных для языкового употребления 1920-х годов. Описки и механические искажения исправляются без оговорок. Слова, сокращенные автором, раскрываются в угловых скобках, если того требует понимание смысла документа. Названия изданий, книг и произведений заключаются в кавычки, если даже их нет в подлиннике. Письма публикуются в хронологическом порядке и имеют общую нумерацию. При публикации сохраняются особеннности авторского расположения строк.
Мы выражаем глубокую благодарность К.Б. Андроникашвили-Пильняк за ценную помощь при подготовке публикации.
1) См., например, публикации писем Б. Пильняка В. Броневскому (Советское славяноведение. 1973. № 4. С. 101—102; Broniewski Wl-adysl-aw. Od blizkich i dalekich. Korespondencija do Wl-adysl-awa Broniewskiego 1915—1939. Т. 1. Warszawa, 1981. С. 128, 140, 187—188); В. Фигнер (Встречи с прошлым. Bып. 4. М., 1982. С. 378); А. Воронскому (Из переписки с советскими писателями. Из истории советской литературы 1920—1930-х годов [Литературное наследство. Т. 93]. М., 1983. C. 554—555, 567—571); А. Ященко (Русский Берлин 1921—1923. По материалам архива Б.И. Николаевского в Гуверовском институте / Публ. подготовили Л. Флейшман, Р. Хьюз, О. Раевская-Хьюз. Paris, 1983. С. 187—202); В. Брюсову (В. Брюсов: Исследования и материалы. Ставрополь, 1986. С. 127—128); В. Миролюбову и Д. Лутохину (Русская литература. 1989. № 2. С. 213—234); К. Федину (Литературная учеба. 1990. № 2. С. 79—82); М. Горькому (Русская литература. 1991. № 1. С. 180—189); К. Чуковскому, В. Ютанову, И. Белоусову, М. Шкапской (Б.А. Пильняк. Исследования и материалы. Межвузовский сборник научных трудов. Вып. 1. Коломна. 1991. С. 118—127); Дж. Фримену (Флейшман Л. Материалы по истории русской и советской культуры. Из архива Гуверовского института. Stanford, 1992. С. 158—190); Е. Замятину, И. Сталину (Знамя. 1994. № 9. С. 123—153); Альвингу и Чернышеву (Независимая газета. 1994. 12 окт. С. 7); родителям, Левшакову, Московскому Товариществу Писателей (Pilnjak B. Ehrlich sein mit mir und Russland. Briefe und Dokumente. Frankfurt a. M., 1994. S. 23—25, 115—117, 191—192 [на нем. яз.]); А. Рыкову и И.И. Скворцову-Степанову (Очерки истории советской цензуры. Минск, 1995. С. 65—77); К. Радеку (Вопросы литературы. 1998. № 3. С. 294—295); К. Чуковскому (Литературное обозрение. 1999. № 3. С. 66—74); В. Иванову и др., родителям, Нобори-сан, Я. и Р. Берзиным, Ида Кохэй (Cahiers du Monde russe. 42[1], janvier—mars 2001. P. 139—158).
2) Пильняк Б. Мне выпала горькая слава… Письма 1915—1937. М.: Аграф, 2002. В дальнейшем издание цитируется как “Пильняк. Письма 1915—1937” и указывается цитированная страница.
3) Выражаем глубокую признательность за предоставление использованного здесь материала и разрешение его опубликовать Центру русской культуры колледжа Амхерст и его директору профессору С. Рабиновицу.
4) Lowe D. Unpublished Letters from Pilniak and Ivanov-Razumnik to Remizov // Russian Literature Triquartely. 1974. № 8. P. 491—494 (Amherst Center for Russian Culture. The A. Remizov and S. Dovgello Papers. Box 1. F. 9).
5) Кроме этого частично опубликовано письмо Б. Пильняка А. Ремизову от 10 сентября 1923 г. (Грякалова Н.Ю. Бессюжетная проза Бориса Пильняка 1910-х — начала 1920-х годов // Русская литература. 1998. № 4. С. 17—18). Документ печатался по второму экземпляру машинописи из ИРЛИ и был воспроизведен с неточностями в расположении строк. Оригинал находится в Центре русской культуры колледжа Амхерст.
6) Письмо от 24 июня 1924 г. (см.: Обатнина Е. Царь Асыка и его подданные. Обезьянья Великая и Вольная Палата А.М. Ремизова в лицах и документах. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2001). С. 291—292. Местонахождение [“ИРЛИ. Новые поступления”] указано ошибочно; документ находится в частном собрании).
7) Кроме сохранившегося письма (см. примеч. 6), в письмах Б. Пильняка Н. Ашукину (10 декабря 1920 г., 7 апреля 1921 г.) и А. Ремизову (22 января 1922 г., 25 мая 1922 г., 2 апреля 1923 г., 20/21 мая 1923 г.; июнь 1923 г. [Дьяконову]) упоминаются семь писем А. Ремизова Б. Пильняку. Возможно, было еще письмо Ремизова Пильняку от 24 мая 1923 г. (см. примеч. 3 к письму Б. Пильняка Ремизову от 12 июня 1923 г. № 5).
8) См. письмо А. Ремизова И. Рукавишникову от 17 сентября 1920 г. (Особняк на Поварской [Из истории Московского Дворца Искусств]. Сообщение А.Л. Евстигнеевой // Встречи с прошлым. Вып. 8. М., 1996. С. 134).
9) Там же. С. 130.
10) Там же.
11) Письмо от 10 декабря 1920 г.; цит. по изд.: Пильняк. Письма 1915—1937. С. 87. Все письма, упомянутые здесь и в примечаниях и не вошедшие в названное издание, будут опубликованы в полном собрании писем Бориса Пильняка, работа над которым в данное время завершается. Там же будет указано местонахождение всех оригиналов.
12) См. удостоверение, выданное Пильняку Петроградской комиссией КУБУ, подписанное Горьким (РГАЛИ. Ф. 1692. Оп. 1. Ед. хр. 25), и запись за 30 апреля/1 мая 1921 г. в дневнике К. Чуковского (Дневник 1901—1929. М., 1997. С. 163).
13) Письмо Н. Ашукину от 7 апреля 1921 г. (Пильняк. Письма 1915—1937. С. 97).
14) Грешичкин С.С. Архив А.М. Ремизова // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома за 1975 г. Л., 1977. С. 25.
15) Из беседы с А.М. Ремизовым. Ревель, 19.9 // Руль (Берлин). 1921. № 262. 27(14) сент. С. 4.
16) Новая Русская Книга. 1922. № 1. С. 7.
17) После приезда из Берлина Пильняк писал о Ремизове: “Надо знать, надо видеть его — и тогда нельзя его не любить, никому” (См.: Заграница // Встречи с прошлым. Вып. 7. М., 1990. С. 193).
18) Например, М. Горькому (вместе с А. Ремизовым и А. Белым от 16 февраля 1922 г. // Новый мир. 1991. № 1. С. 186) и И. Гессену в Комитет помощи русским литераторам (ок. 2 марта 1922 г. // РГАЛИ. Ф. 1570. Оп. 1. Ед. хр. 37. Л. 259); также есть приписки А. Ремизова в письме Б. Пильняка А. Даманской (от 2 марта 1922 г.).
19) Руль. 1922. № 382. 17(4) февр. С. 5.
20) Русский Берлин 1921—1923. По материалам архива Б.И. Николаевского в Гуверовском институте. С. 31.
21) Так, например, А. Белый пишет Иванову-Разумнику в письме от 11 марта 1922 г.: “<…> только что вернулся с заседания в кафе Ландграф, где С.Г. Каплун, проф. Ященко, Пильняк, А.М. Ремизов и др. <…>” (Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. Публикация, вступ. ст. и коммент. А.В. Лаврова и Дж. Мальмстада. СПб., 1998. С. 238).
22) См.: Chronik russischen Lebens in Deutschland 1918—1941 / Hrsg. von. K. SchlЪgel. Berlin, 1998. S. 97.
23) Ibid. S. 98.
24) См. об этом: Русский Берлин 1921—1923. По материалам архива Б.И. Николаевского в Гуверовском институте. С. 187—190.
25) Казнина О. Русские в Англии. М., 1997. С. 380.
26) См.: Каратеева Т. Б. Пильняк и С. Грэм // Борис Пильняк. Исследования и материалы. Вып. III—IV. Коломна, 2001. С. 26.
27) Очерк “Заграница” был закончен 9 апреля 1922 г. См.: Встречи с прошлым. Вып. 7. М., 1990. С. 189—195.
28) Там же. С. 194—195.
29) Там же. С. 189.
30) Там же. С. 192. Впервые это описание встречается в письме М. Шкапской от 14 февраля 1922 г. (Пильняк. Письма 1915—1937. С. 144).
31) Так, например, Ремизов написал: “…русскому писателю без русской стихии жить невозможно” (Русская книга. 1921. № 9. С. 30). Пильняк вызвал неудовольствие советской власти заявлением о том, что “поскольку коммунисты с Россией, постольку и я с ними”, что ему в первую очередь интересны судьбы России, а судьбы “Р. К. П.” безразличны (Пильняк Б. Отрывки из дневника // Писатели об искусстве и о себе. М.; Л., 1924. С. 77–89). В 1924 г. Пильняк писал в рассказе “Расплеснутое время”: “…мне выпала горькая слава быть человеком, который идет на рожон. И еще горькая слава мне выпала — долг мой — быть русским писателем и быть честным с собой и Россией”.
32) См. об этом письма А. Ремизова разным писателям, в том числе М. Гершензону от 3 января 1922 г. (Река времен. Кн. 3. М., 1995. С. 168—169).
33) Пильняк Б. Третья столица. М., 1992. С. 78. Как известно, в романе “Машины и волки” (1924) дихотомическая структура всего произведения отражается даже в названии.
34) Из письма А. Ремизову от 25 мая 1922 г.
35) Пильняк. Письма 1915—1937. С. 178.
36) См. письмо Б. Пильняка А. Ремизову от 29 июня 1922 г. См. также: Пильняк Б. Третья столица // Круг. Кн. I. М.; Пг., 1923. С. 203.
37) Ремизов А. Встречи. Paris, 1981. С. 134.
38) Например, воспоминания М.И. Миллиоти: “Алексей Ремизов считает Пильняка талантливым, но малоразвитым, без внутренней культуры и старается его напичкать. Выйдет ли из этого толк — пока я не знаю, но интуитивно чувствую, что не долго будет помнить этот Пильняк все, что с такой заботой вкладывает в него Ремизов. Мне кажется, что скоро, скоро он оперится и вряд ли будет вспоминать с благодарностью своего учителя. <…>” (Особняк на Поварской [Из истории Московского Дворца Искусств]. Сообщение А.Л. Евстигнеевой // Встречи с прошлым. Вып. 8. М., 1996. С. 131).
39) См., например: Орлицкий Ю.Б. Графическая проза Бориса Пильняка // Б.А. Пильняк. Исследования и материалы. Межвузовский сборник научных трудов. Вып. II. Коломна, 1997. С. 83—91.
40) “…Проза Пильняка 1921—1929 годов представляет собой новую орнаментальную прозу, которая отличается высокой степенью прагматического и эмоционально-смыслового воздействия на читателя, создаваемого за счет насыщенной, переживаемой сверхобразности, а также использования нетрадиционных на фоне предшествующей литературной традиции семиотических, образно-речевых средств и композиционных приемов” (Карпенко И. Система языковых изобразительных средств орнаментельной прозы Б. Пильняка. [Автореферат дисс.]. М., 1993. С. 15).
41) Кстати, Пильняк сделал это в самом начале своего пребывания в Берлине (см. письмо Б. Пильняка М. Шкапской от 14 февраля 1922 г. // Пильняк. Письма 1915—1937. С. 144), куда он прибыл только 11 февраля 1922 г. Пожалуй, эту самохарактеристику нельзя все-таки считать результатом непосредственной совместной работы Ремизова и Пильняка над произведениями последнего, о которых впоминает потом Ремизов.
42) Письмо Б. Пильняка М. Шкапской от 16 сентября 1921 г. (Пильняк. Письма 1915—1937. С. 129).
43) Письмо Б. Пильняка Фицу Фомичу (F. O’Dempsey) от 22 января 1925 г.
44) Письмо К. Федина И. Соколову-Микитову от 19 сентября 1922 г. (Федин К. Собр. соч.: В 12 т. Т. 11. М., 1986. С. 30).
№ 1[1]
Ревель,
Широкая, 15.
22 янв. 1922 г.
Алексей Михайлович, дорогой!
Вчера я послал Вам телеграмму. Я сижу в Ревеле с моим попутчиком-товарищем, поэтом москвичом Александром Борисовичем Кусиковым [2]. И у него, и у меня паспорта, выданные Советским правительством, те, которые теперь дают в Москве частным лицам, едущим за границу по их частным делам. У нас нет Германской визы. В Германское Посольство (здесь в Ревеле) мы пойдем завтра, там я покажу то письмо от “Слова” [3], которое получил в Коломне вместе с Вашим [4], — скажу, что это издательство вызывает меня. Предупредите издателей, чтобы они со своей стороны похлопотали. Пожалуйста [5].
В Ревеле мы почти неделю, устал я здесь очень, — но это пустяки: главное же то, что я выехал из России почти без денег, а здесь живу совсем без денег, поэтому мне особенно надо скорее попасть в Берлин, т.к. все мои рукописи я везу с собой. Вообще, едем анекдотически.
Мне очень много надо Вам рассказать — и свое, и то, что просили передать. Перед отъездом из России, несколько дней я провел в Питере, видел всех [6]. — Как, как Вы себя чувствуете в Берлине? — казалось бы, я должен был бы почувствовать себя здесь “в рубашке”, а я чувствую себя — “во фраке”. Со мной уже напроисходило целый ряд анекдотов, и голова пухнет от тем, которые я и использую у себя на-Посадьях. — Как мне хочется повидать Вас!
Целую Вас крепко. До России доходили слухи, что Вы не забыли меня за границей: спасибо Вам.
Поцелуйте ручку Серафимы Павловны.
Ваш Бор. Пильняк.
А тесен мир, в сущности!
Визу похлопочите нам обоим. Я телеграфировал Эренбургу [7], “Скифам” (Шрейдеру [8], — он может хлопотать через “Независимых” [9]).
Цель нашей поездки:
устройство своих (оставшихся в Москве коллег, ибо мы везем много рукописей) изданий и организация взаимоотношений между германскими издательствами и русск<ими> писателями, оставшимися в России.
Б.П.
1) Amherst College. Amherst Center for Russian Culture. The A. Remizov and S. Dovgello Papers. Box 1. Folder 9: “Русские письма”. — Подлинник, рукопись.
2) Наст. фамилия Кусикян, Александр Борисович (1896—1977), лирик, один из основателей имажинизма. С 1917 г. жил в Москве. В январе 1922 г. вместе с Пильняком отправился за границу, остался там (работал в редакции “Накануне”) и с 1926 г. жил в Париже.
3) Возможно, имеется в виду издательство Гессена “Слово” в Берлине, дочернее предприятие издательства “Ульштейн”.
4) Письмо не сохранилось. См. вступительную статью.
5) А. Ремизов обратился с письмом к С. Постникову: “Дорогой Сергей Порфирьевич! В Ревель приехал (с разрешения) кавал<ер> обез<ьяньего> зн<ака> Борис Андреевич Пильняк (Вогау). LaitКn 15 (Широкая). <…> Остерегите Пильняка, ч<то>б<ы> не попал в какую трущобу издательску. У него такие замечательные есть вещи” (ГА РФ. Ф. 6065. Оп. 1. № 71. Л. 5. Опубл. в: Обатнина Е. Царь Асыка и его подданные… С. 283).
6) 7 января 1922 г. Б. Пильняк получил визу в эстонском посольстве в Москве (см.: Зайдельсон Е. По следам письма Бориса Пильняка // Таллинн. 1989. № 5. С. 114). 13 января 1922 г. Александр Кусиков и Борис Пильняк читали свои новые произведения в петроградском Доме литераторов (см.: Вестник литературы. 1922. № 2/3. С. 36—37): “…Пильняк прочитал новый рассказ “Мятель”. После чтений завязался оживленный обмен мнениями, в котором приняли участие П.К. Губер, К.А. Федин, М. Шкапская, Л. Лунц и др., а также оба гостя” (Летопись Дома литераторов. 1922. № 3. С. 8).
7) Илья Григорьевич Эренбург (1891—1967). О письмах или телеграммах Б. Пильняка И. Эренбургу сведений нет. В Берлин Пильняк привез для Эренбурга рукописи М. Шкапской. См. письмо И. Эренбурга М. Шкапской от 11 февраля 1922 г., в котором говорится: “Пильняк сидит еще в Ревеле, и рукописи Вашей я еще не получил” (Попов В., Фрезинский Б. Илья Эренбург. Хроника жизни и творчества. Т. 1: 1891—1923. СПб., 1993. С. 238).
8) Очевидно, Александр Абрамович Шрейдер (1894 или 1895—1930), философ, журналист, один из лидеров левых эсеров. В 1917 г. работал в редакции “Знамени труда” (сначала орган петроградского комитета ПСР, затем ПЛСР), с 1921 г. — заграничный представитель ПЛСР (см.: Минувшее: Исторический альманах. Вып. 2. Paris, 1986. C. 66—67), организовал вместе с Е.Г. Лунбергом осенью 1921 г. на сохранившиеся в Швейцарии деньги левоэсеровской партии при берлинском издательстве “Скифы” журнал “Вестник всех искусств” (см.: Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. Публикация, вступ. ст. и коммент. А.В. Лаврова и Дж. Мальмстада. СПб., 1998. С. 236). Возможно, с этим и связано обращение к нему Пильняка.
9) Возможно, имеется в виду “Партия независимых” (см.: Chronik russischen Lebens in Deutschland 1918—1941 / Hrsg. von K. SchlЪgel. Berlin, 1998. S. 584).
№ 2[1]
Коломна, У Николы, Страстной недели
понедельник — Генуезск<ой> конференции день 1-й[2],
— 10 апр. 1922 г.
Дорогой мой, родной мой мастер и забеглый политком [3]!
Завтра в 5-20 по-берлински и 8-20 по-московски — ровно 2 недели [4], как я уехал от Вас. Мне выпало в этом году встречать две распутицы, вместе с Россией встретили меня снега, весенняя распутица, грязь невероятная, до сиротливости. — Москва отбылась кремлем, Воронским, домами Советов, Союзом Писателей, расспросами бесконечными и ощупываниями моих добров. Узнал у Воронского, что через Воронского — Аросева — Вам — рукописи Ваши посланы [5], Петру Никаноровичу Зайцеву наказал — рассказ печатать, а книгу придержать (так ли?), в Союзе рассказывал о Берлинцах и делах берлинских (в Союзе как раз в тот вечер читал М.М. Пришвин [6], — поклон ему низкий — и поклон от него нижайший Вам и Серафиме Павловне), чулки, шоколадки и мыло — сам не удосужился отнести и поручил барышне одной верной — отнесла. Москва поразила меня грязью и миллионами (извозчик — 2 м., хлеб бел. — 800 тыс., папиросы — 150 т. пачка, гонорар за лист — 20—30 миллионов). С издательскими моими делами — поистине ерунда (держу в секрете от Гржебина Зиновия, — Гржебин — Товий [7] — Московский взял все на себя, ибо он издает мою книгу потому что она целиком продана на корню): том “Иван-да-Марья” (с повестью “Ив<ан>-да-Марья”) на днях выходит, только называться будет “Смертельное манит”[8] (270 страниц), — в этот том входит и “При дверях” (как быть с “Огоньками”, — не прислать ли другой рассказ? — увидите Левинсона [9], спросите!), вышел (или выходит) “Голый год” [10] — а отрывки из него, здесь в Москве, только-только набираются. Печатное дело очень оживленно, — а поэтому (ведь все 4 года революции я понемногу продавал и забывал, что и куда продаю) весь мой письменный стол завален издательскими недовольствами, ибо одна и та же вещь — продана — продана, — а издателю не нравится, — и мне тоже не нравится, ибо иные мои сочинения оказались в таких местах, которых я во сне не видал. — Все это я пишу Вам вот почему, Алексей Михайлович: — поторопите Гржебина с изданием “Голого года” (по договору, он должен выйти не позже 21-го мая [11]) и не сдавайте ему “Николы-на-Посадьях” [12], — я порешил быть по отношению к нему безупречным и хочу, поэтому, сначала привести мои издательские дела в ясность, — тогда я пришлю список рукописей, какие пойдут в книгу, да и рукописей дошлю. — Я пишу, и у Вас, не дай бог, останется впечатление, что я разбойником стал: совсем нет, к моему счастью у всех писателей такая же каша, а издатель недоумевает благодушно (вроде Вишняка [13]), ибо читатель книгу берет, как сом — без разбора. Журналов, книг, бестолковщины — до черта. — – Вы извините, что я так подробно пишу про себя (этакий эгоцентризм!), — но это письмо, скорее деловое, — поэтому: — одновременно с этим письмом я шлю Вам очерчишко, — перешлите его Ключникову [14] для “Накануне” [15], — и не говорите Постникову [16]: настроение в России такое, да и положение, — а я оказался вожаком какой-то новой литературной плеяды (потчуют меня здесь), — что ничего не остается, чем сменовеховствовать (хоть и секретно); Ключникову же скажите, что буду высылать каждый понедельник, а он чтобы выслал “Ару” [17], поскорей. С продовольствием очень плохо. — Алексей Михайлович, пожалуйста, собирайте все мое и обо мне, — а издателей (у них есть возможности) просите посылать мне книги с моими вещами.
О Вас, Алексей Михайлович, все думают здесь хорошо, ждут Вас, встретят Вас триумфатором. Полагаю, существовать здесь можно (морально же, гораздо легче). Передайте Толстому и Микитову, что и их ждут [18]. Дроздова [19] грозятся не пустить (не говорите никому). Быт за те три месяца, что я отсутствовал — изменился чрезвычайно, считают не миллионами, а миллиардами (на Фоминой я получаю от Гржебина — пол-миллиарда [20]), — но это не главное, — что? — не уловил еще. Быть может, что наряду с людоедством и голодным вымиранием возрождаются фабрики, заводы, что в целом ряде (к примеру, издательская деятельность) начинаний революция перешла от слов к делу, и из-под зимы прежних четырех лет русская земля рожу показала — совсем нежданную.
Коломна меня прикрыла тишиной, горой писем, мелкими заботами по хозяйству, о скотине (у коровы нашей родился теленок, а живет он вместе с нами — в кухне), о хлебе, о сапогах кухарке. Писать хочется очень. Все эти дни пишу, главн<ым> обр<азом>, письма, тот фельетон, что шлю сейчас — не в счет, написал про Берлинское житие (про Вас, Толстого, Белого, прочее, С<околова>-Мик<икитова>) пол-листа, для “Узла” [21] (журнал такой). Завтра, послезавтра уйдут на письма, — а там засяду за повесть [22], надолго, книжками обложился. Завтра вечером уезжаю в деревню, грязи потоптать. Третьего дня ходил с комиссией по собиранию церковных ценностей: целая эпопея!
Поклонитесь от меня, Алексей Михайлович, всем моим приятелям, Пинегина [23] и Пунов [24], и Залитов [25] — не забудьте. Попросите их писать мне, — я напишу скоро. Увидите лысого Кайзера [26], — скажите, что я пришлю ему к середине июня.
Серафима Павловна! — всего, всего хорошего Вам.
Спасибо Вам обоим за все хорошее, что
сделали Вы мне.
Ваш Бор. Вогау
Отвечайте!
Я напишу Вам, не дожидаясь Вашего письма, — как свалятся делишки.
Москвичи просили низко кланяться Вам. Рукописи Ваши, если они не дошли еще до Вас, — у Аросева (Рига, Альбертовская, 11, Общежитие русской Миссии, кв<артира> 8, Александр Яковлевич).
Напишите мне, как меня поминают.
1) Amherst College. Amherst Center for Russian Culture. The A. Remizov and S. Dovgello Papers. Box 1. Folder 9: “Русские письма”. — Подлинник, рукопись.
2) Международная конференция по экономическим и финансовым вопросам с участием 28 стран и Советского Союза, проходившая с 10 апреля по 19 мая 1922 г. в Генуе.
3) Обращение следует понимать в контексте Обезвелволпала. “Ремизов разыгрывал роль “канцеляриста”, а в годы революции — “забеглого политкома”” (см.: Обатнина Е. “Обезьянья Великая и Вольная Палата”: Игра и ее парадигмы // НЛО. 1996. № 17. С. 202).
4) Пильняк уехал из Берлина 28 марта 1922 г.
5) Аросев писал Ремизову (письмо недатированное, зеленым карандашом отмечена, по-видимому, дата получения “25 февр. 1922 г.”): “Написал в Москву в Н<ародный> К<омиссариат> И<ностранных> Д<ел> (с приложенной копией списка): просьбу вернуть рукописи. Разумеется, это протянется долго, т.к. А. Ремизов имел несчастье связаться с известным грабителем <нрзб.> Орг’ом [Альберт О., бывший председатель Оптационной комиссии Эстонской республики и эстонский консул в Петрограде. — Д.К.]. Сей муж как — — выкачивает наше рабочее золото… Надо подальше от него. Это же обстоятельство [знакомство с Оргом] играет роль весьма отрицательную и в вопросе о возвращении А. Ремизова в нашу землю” (Amherst College. Amherst Center for Russian Culture. The A. Remizov and S. Dovgello Papers. Box 1. Folder 9: “Русские письма”). См. также письмо А. Воронского А. Ремизову: “…рукописи, отобранные у Вас, вернее у Вашего доверенного, — возвращены Вам через Рыкова и посланы. Получили Вы их? Прощу известить меня. Я их с большим трудом нашел у Каменева. Как они туда попали и почему, не знаю” (там же).
6) Вместе с письмом в архиве хранится газетная вырезка с названием “Труды и дни писателей в России…” (Amherst College. Amherst Center for Russian Culture. The A. Remizov and S. Dovgello Papers. Box 1. Folder 9: “Русские письма”. Л. 56), в которой говорится: “Мих<аил> Мих<айлович> Пришвин — гость московский — читал перед Пасхой в Союзе Писателей свою новую повесть “Хабар-бар”. На том же вечере впервые по возвращении в Москву выступил Бор. А. Пильняк (Вогау) со своими путевыми впечатлениями “От Берлина до Москвы”, а также с веселым рассказом из берлинской эмигрантской жизни — “Мифический Соломон””. Пришвин и Ремизов в 1918 г. в Петрограде были соседями (см.: Алексей Ремизов. Дневник 1917—1921 // Минувшее. Вып. 16. М.; СПб., 1994. С. 529, 530).
7) В письме Б. Пильняка А. Ремизову от 25 мая 1922 г. упоминается некто Товий Наумович Гржебин, по-видимому, родственник и сотрудник Гржебина в Москве. В статье Л.М. Хлебникова (Из истории горьковских издательств: “Всемирная литература” и “Издательство З.И. Гржебина” // ЛН. Т. 80: В.И. Ленин и А.В. Луначарский. Переписка, доклады, документы. М., 1971. С. 668—703) упоминание “З.И. и Т.Н. Гржебиных” ошибочно расшифровывается как “З.И. Гржебин” и “Т.Н. Гржебина”, в то время как жену З.И. Гржебина звали Мария Константиновна. Сына Гржебина также звали Товием (см. редакторское вступление к изданию: Опыты. 1994. № 1. С. 5).
8) Имеется в виду издание: Смертельное манит. Рассказы. М.: Изд-во З.Н. Гржебина, 1922.
9) Алексей Григорьевич Левенсон, который возглавил русское книгоиздательство “Огоньки” в Берлине (см.: Chronik russischen Lebens in Deutschland 1918—1941 / Hrsg von. K. SchlЪgel. Berlin, 1998. Р. 68; в этой “Летописи русской жизни” сообщается об открытии русско-болгарского издательства журналистом из Харькова А.Г. Левенсоном), в котором была издана “Метелинка” Пильняка (Берлин: Огоньки, 1923).
10) Голый год. СПб.; Берлин: Изд-во З.И. Гржебина, 1922.
11) Речь идет о берлинском издании “Голого года”, петроградское издание вышло “на Фоминой”, т.е. в конце апреля 1922 г. (см. письмо Б. Пильняка А. Ремизову от 22 апреля 1922 г.).
12) Имеется в виду рукопись сборника “Никола-на-Посадьях”. Рассказы. Кн. 3. М.; Пб.: Круг, 1922.
13) Абрам Григорьевич Вишняк (1895—1943), основатель и руководитель издательства “Геликон”, которое возникло в Москве в 1918 г. и было возобновлено в 1921 г. в Берлине. В этом издательстве выходил журнал “Эпопея”, где был напечатан рассказ Пильняка “Метель” (Мятель // Эпопея. 1922. № 1. С. 87—122).
14) Юрий Вениаминович Ключников (1886—1937), редактор газеты “Накануне”.
15) В газете “Накануне” (Берлин) вышли “Город Ростиславль” (1922. № 2. 28 марта), “Ростиславль” (1922. № 7. 2 апреля), “Россия, родина, мать” (1922. Лит. приложение № 1 к № 29. 30 апреля), “Отрывок без названия” (1922. Лит. приложение № 3 к № 40. 14 мая), “В охотничьей избе” (1922. Лит. приложение № 5 к № 51. 28 мая).
16) Сергей Порфирьевич Постников (1883—1964), литератор, библиограф, активный член партии эсеров.
17) Возможно, шуточный синоним слова “гонорар”, произведенный от сокрашения “Американская ассоциация помощи голодающим в России” (ARA, American Relief Association, 1919—1923, с 1921 г. работала в РСФСР).
18) А.Н. Толстой вернулся в августе 1923 г., И.С. Соколов-Микитов — в августе 1922 г. (см.: Воспоминания Г. Алексеева [публикация Е.И. Горской] // Встречи с прошлым. Вып. 7. М., 1990. С. 176; Русские писатели. ХХ в. Биобиблиографический словарь. Т. 2. М., 1998).
19) Отказ, по-видимому, был связан с политической ориентацией Дроздова, участника Добровольческой армии и сотрудника Освага, эмигрировавшего в 1920 г. Дроздов редактировал выходивший с конца 1921 г. журнал “Сполохи”, задачей которого провозглашалась “безоговорочная демократичность”. Как пишет Л. Флейшман, после “приезда Пильняка в Берлин в Сполохах появляется ряд произведений авторов, живущих в Советской России” (см.: Русский Берлин 1921—1923. По материалам архива Б.И. Николаевского в Гуверовском институте. C. 83). В начале 1923 г. резко изменилась “общественно-политическая позиция” Дроздова, “внезапно примкнувшего к Накануне” (Там же. С. 86). Дроздов вернулся в Москву в декабре 1923 г. (см.: Русские писатели. ХХ в. Биобиблиографический словарь. Т. 1. М., 1998).
20) За издание “Голого года”, см. выше.
21) Имеется в виду очерк “Заграница” (закончен 9 апреля 1922 г.), написанный для журнала “Узел” (см. письмо Б. Пильняка Д. Лутохину от 3 мая 1922 г. в кн.: Пильняк. Письма 1915—1937. С. 165—169), с которым был связан П.Н. Зайцев (см.: Зайцев П.Н. Первая московская литературная газета “Московский понедельник” / Публикация В.П. Абрамова // Минувшее. Вып. 13. М., 1993. С. 62). Очерк остался неопубликованным до 1989 г. (см. вступительную заметку).
22) Имеется в виду повесть “Третья столица”, которая была закончена 29 июня 1922 г.
23) Николай Васильевич Пинегин (1883—1940), живописец, писатель, с 1920 г. в эмиграции, вернулся в 1923 г. в Петроград.
24) Иван Альбертович Пуни (с 1946 Jean Pougny, 1892—1956), живописец, и его жена Ксения Леонидовна Богуславская-Пуни (1892—1971), живописец, график, театральный художник, с 1913 г. замужем за Иваном Пуни, с 1920 г. жила в Германии, с 1923/1924 г. в Париже.
25) Карлис Зале (Залитис; Karlis Zale, 1888—1942), скульптор, и его друг, скульптор Арнольд Дзиркал (Дзиркалис; Arnolds Dzirkalis, 1896 — после 1933). Выражаем признательность латвийскому искусствоведу г-же Айе Браслиной (Рига) за информацию об А. Дзиркалисе.
26) По-видимому, сотрудник издательства “Слово” (см. примеч. к письму Б. Пильняка А. Ремизову от 22 января 1922 г.). См. также список членов ремизовской “Обезьяньей Великой и Вольной Палаты”, в котором упоминается и “Р<удольф?> Кайзер” (Обатнина Е. “Обезьянья Великая и Вольная Палата”: Игра и ее парадигмы // НЛО. 1996. № 17. С. 215). В статье “Eine seltsame Dichterloge” об Обезвелволпале (Die Literarische Welt. 1928. Bd. 39. P. 299—300) имя расшифровывается: “Dr. Kayser, Rudolf, Kav<alier> 1. Grades”.
№ 3[1]
Коломна.
Никола-на-Посадьях.
4-го июня 1922 г.
Алексею Михайловичу Ремизову
и
Алексею Николаевичу Толстому
пишет
блоховод Пильняк.
Дорогие Алексей Михайлович и Алексей Николаевич!
(это письмо я Вам адресую, Алексей Михайлович, — перешлите Алексей Николаевичу: не пишу двух писем, потому что горько писать горькие письма дважды и… сижу без денег, а письмо стоит 400 тысяч—!)
Вдруг, пачкой пришли ко мне “Накануне”, — прочел “Россию, родину, мать”[ 2] — и пришел в восхищение от твоего, Алексей Николаевич, “Жизнеописания (краткого) блаженного Нифонта”[3]. Но прочел, кроме того и газеты —
— и по совести своей пишу письмо в редакцию, которое прошу тебя напечатать в “Накануне”, т.к. точно такое же письмо шлю Ященко, в “Нов<ую> Русск<ую> Кн<игу>” [4] — и лучше, если у Вас, в “Накануне”, появится вперед.
Письмо же в редкацию вот:
Гражданин редактор.
Напечатайте, пожалуйста, это мое письмо. Я больше не буду сотрудничать в газете “Накануне”. Я знаю и верю, что идет, пришла Новая Россия, и на обовшивевшем ее пути, — по новому пути поведет ее новая, народившаяся теперь, биологически теперешняя, общественность. Тем, кто хочет быть с Россией — должен быть в России — должен перепроверить свои вехи, — тем надо знать будни России.
Я приветствую сменовеховство, как искание. Сам я, в сущности, сменовеховец. Но “Накануне” не знает наших будней и просматривает нашу молодую, теперешнюю, революционную общественность, — тактика “Накануне” мне чужда. И это разводит наши дороги.
Я с глубоким уважением отношусь к тем, кто искренне сменовеховствует, как ко всякому искреннему верованию, и думаю, что дружеские мои отношения с товарищами, работающими в “Накануне”, — по-прежнему останутся товарищескими и дружескими.
Россия. Коломна. Никола-на-Посадьях. 4-го июня 1922.
Борис Пильняк-Вогау [5].
“Накануне” в России расклеивается на заборах. То, что делает “Накануне”, давно уже нами сделано, нам не нужно и чуждо. Алексей Николаевич, милый, хороший, — тебе не приятно прочесть это мое письмо в редакцию: не могу иначе. И не напечатать его не могу, ибо вступление мое в “Накануне” — должно иметь — мое же — противодействие.
У нас — голод стих, яблони цветут, соловьи поют — спать мешают, ночи уже белесые, настоящие — июньские. Про тебя, Александр Николаевич, про Алексея Михайловича, Бориса Николаевича и Соколова-Микитова: подробнейшее сочинение писал я, напечатано оно будет на днях (корректуру присылали) в “Узле” [6], — очень все подробно написал, — печаталось оно медленно, т.к. все мои сочинения (!) очень медленно печатаются, всюду, начиная с Берлина, — и вам никому его не пришлю, потому что мне никто ничего не шлет (Алексей Михайлович, попросите хоть Альберта Петровича [7] привезти мне — “Сполохи”, “Эпопею” и прочее, что вышло [8], № 3 — и 4? — “Русск<ой> Кн<иги>” [9]) — — О тебе, Алексей Михайлович, в России говорят очень много, по-настоящему и хорошему, ждут тебя — когда приедешь?! Жаль, что соловьев пропустишь — —
Алексей Михайлович, расскажите Алексею Николаевичу о моих гржебинско-издательских делах, напишите мне совет (Алексей Михайлович, скажите Дроздову [10], чтоб обязательно прислал мне “Татарские Серьги”[11]: очень нужны, как Вам ваши рукописи, бывшие в России: вспомните, как сердце Ваше они занозили, скажите, чтобы прислал, можно ведь почтой).
“Мистического Соломона”[12] — напишу, Алексей Михайлович. За блоховодство спасибо…….
…Сейчас вечер, дождик. Пришла — прибежала Галка, девчонка лет [12], которая за хлеб пасет нашу корову, рассказала:
— иду сейчас мимо больницы, с тетей, — на тумбе баба сидит с ребенком, кормит грудью. Тетя еще сказала: “Не подкинуть ли хочешь?”… Прошли 20 шагов — народ бежит: ребенка подкинули, плачет. Вот какие матери от голоду. Ребенок теперь умрет… Подкидывают — иии!! — Послали за милицией…
Так-то. В соседнем доме — отец-железнодорожник запирает паек (хлеб) от жены и детей (трое детей), дети — воруют у отца, отец подкараулил жену (мать), избил — – посылали за милицией. Через дом — живет сапожник, Каллистратыч; прогнал жену, взял себе — за хлеб — гимназистку 15 (пятнадцати) лет — в любовницы; мальчишки в нее — камнями кидают.
Ну, вот, и сорвалось письмо — писательское настроение. В Питере издается журнал “Экономист” [13], изд<ание> Русского Технического общества: — прекраснейший журнал, — достань его, Алексей Николаевич, почитай.
Напишите мне, пожалуйста, по письмишке. Книг пришлите — присылайте. У меня в России вышли два тома [14], как съезжу в Москву за деньгами — пришлю.
Поклон низкий Серафиме Павловне и Наталии Васильевне [15].
Всего хорошего Вам. В Россию — домой — приезжайте скорее!
Ваш Бор. Пильняк.
Письмо написал вчера [16]. Сейчас время перед обедом. После обеда пойду на почту, потом завалюсь читать, а вечером на велосипеде — один — поеду в лес, на траве поваляться. Все утро писал — сочинял
(Алексей Михайлович, увидите Кайзера [17],
скажите, что к 15 июля — вещь ему я пришлю, только не роман, а повесть, раза в полтора больше, чем “Ив<ан>-да-Марья”, листов на 5—4 1/2)
Приписку эту делаю — вот почему:
Тогда, когда жил Сергий Радонежский, — вот как раз в этот, сегодняшний день, он пришел в Коломну, здесь посадские люди побили его батогами (отсюда, по неверному преданию, и пошло: Коломна: колом-нИ-), — а он на Голой <нрзб.>, на слиянии Оки с Москвою поставил монастырь Голутвин, Голутвинский (д<олжно> б<ыть> слышали?). — И с тех пор каждый год в этот день крестный ход. Сегодня день облачный, ветреный, — то туча, то солнце, как — помните? — в “Войне и мире” в день переправы через Дунай. — И сегодня шел крестный ход. В Коломне — 27 церквей, все трезвонили. Как мой Никола звонит, слышал еще Дмитрий Донской: и сегодня гудел Никола. Крестный ход — за эти годы — был очень большой. Все мужики и бабы из соседних деревень. Шли мимо Николы, пели. Знаешь ли ты, Алексей Николаевич, о нововведении в церквях? — за эти годы у попов не было средств содержать особые хоры, пели сами прихожане, — и сегодня хор пел в несколько тысяч голосов.
— Черт, черт, черт меня побрал бы! Ничего не понимаю!
Целую Вас крепко!
Алексей Николаевич,
Алексей Михайлович, —
— пришлите книг Ваших,
очень хочу прочесть. — —
Алексей Николаевич, тут спрашивали меня, не хочешь ли ты ставить в Москве “Любовь книгу золотую”[18] — ? — напиши. Я писал уже тебе об этом [19].
И еще дело вспомнил.
Алексей Николаевич, — я не знаю, как обстоят мои финансовые счета с “Накануне” — я дал: — 1 рассказ сам в Берлине [20], 3 вещи послал через Алексея Михайловича, 2 — через Москву [21]. В Москве я взял 25 миллионов.
Если я буду должен редакции, — напиши, сколько, я попрошу Гржебина уплатить.
Борис П.
Издательства сейчас в России переживают острейший кризис, деньги с января упали в 30 раз, книги страшно дороги, никто не покупает. Средняя цена романа в 150 стр. — полтора миллиона. Гонорары за лист — 15—75 миллионов.
Марка неделю назад стоила — 1700, теперь — не знаю, сколько.
1) Amherst College. Amherst Center for Russian Culture. The A. Remizov and S. Dovgello Papers. Box 1. Folder 9: “Русские письма”. — Подлинник, рукопись.
2) См. письмо Б. Пильняка А. Ремизову от 10 апреля 1922 г.
3) Имеется в виду рассказ “Краткое жизнеописание блаженного Нифонта (из рукописи книги князя Тургенева)” (Накануне. Лит. приложение № 4 к № 46 от 21 мая 1922 г.).
4) “Письмо в редакцию” с отказом от сотрудничества в газете “Накануне” публиковалось в журнале “Новая Русская Книга” (1922. № 5. С. 43, под названием: “В редакцию Новой Русской Книги”); перепечатано в кн.: Утренники. Кн. 2. Пб., 1922. С. 194—195. Как свидетельствует письмо А. Ремизова к А. Ященко от 14 июня 1922 г., письмо Пильняка было передано Ремизовым на перепечатку и потом послано:
“14 VI
MCMXXII
CHARLOT
Дорогой Александр Семенович
посылаю письмо Пильняка
и два экз. письма его в редакцию {Нов<ая> Рус<ская> Кн<ига>
{ Нак<ануне>
Очень прошу, пошлите в Накануне экземпл<яр> письма Пильняка.
Мне пришлось отдать переписать на машинке: оригинал в моем письме, на обороте оригинала текст совершенно не относяшийся к письму в “Накануне”.
Письмо в Рус<скую> Книгу = Письму в Накануне <…>”
(см. факсимильное изображение этого письма в изд.: Russen in Berlin. Literatur. Malerei. Theater. Film. 1918—1933 / Hrsg. von Fritz Mierau. Leipzig, 1990. Р. 266).
5) Вопроса о возможном выходе из “Накануне” Пильняк первый раз коснулся в письме Ремизову от 28 мая 1922 г.
6) См. примеч. 21 к предыдущему письму.
7) А.П. Пинкевич.
8) Например: Мятель // Эпопея. 1922. № 1. С. 87—122; Смерти // Жар-птица. 1922. № 7; Простые рассказы // Сполохи. 1922. № 10, 12.
9) Рецензия Б. Пильняка на книгу М.М. Шкапской “Mater Dolorosa” опубликована в: Новая Русская Книга (Берлин). 1922. № 3. С. 7—8.
10) См. предыдущее письмо.
11) “Татарские серьги” (сокращенный вариант рассказа “Числа и сроки”) // Сполохи. 1922. № 7.
12) На сообщение “Известий” от 10 июня 1922 г. (с. 5) о том, что он пишет одноименный рассказ, Пильняк отреагировал достаточно резко: “Сообщение “Известий” о сатирическом рассказе “Мифический Соломон” не соответствует действительности. Тов. Пильняк впервые узнал о таком рассказе от “Известий”” (Правда. 1922. 14 июня. № 130. С. 5).
13) Издававшиеся Д.А. Лутохиным журналы “Экономист” и “Утренники” были запрещены летом 1922 г. См. вступительную статью Н.Ю. Грякаловой к публикации: Письма Б. Пильняка к В. Миролюбову и Д. Лутохину // Русская литература. 1989. № 2. С. 213—234.
14) Имеются в виду издания “Голый год” и “Смертельное манит”. См. также письмо Б. Пильняка А. Ремизову от 10 апреля 1922 г. (№ 2).
15) Н.В. Крандиевская (1888–1963), поэтесса, третья жена Толстого (до 1935).
16) Письмо датируется по содержанию 4/5 июня 1922 г.
17) См. предыдущее письмо.
18) Произведение А.Н. Толстого, вышло в Берлине в 1922 г.
19) Писем Б. Пильняка А. Толстому не сохранилось. Об их отношениях см.: Воронцова Г. Об одной командировке Бориса Пильняка // Борис Пильняк: опыт сегодняшнего прочтения. М., 1995. С. 117—125.
20) Очевидно, имеются в виду или рассказ “Город Ростиславль” (Накануне. 1922. 28 марта) или “Ростиславль” (Накануне. 1922. 2 апреля), которые публиковались непосредственно после отъезда Пильняка.
21) На сегодняшний день известны лишь пять публикаций Пильняка в “Накануне” (см. примеч. 15 к предыдущему письму).
№ 4[1]
Коломна.
Никола-на-Посадьях,
10 авг. 1922 г.
Алексей Михайлович, — дорогой, —
я написал Вам штук пять писем [2], — отослал на Ваше имя для Кайзера рукопись “Третьей столицы” (посв<ященную> Мастеру Ремизову), — на днях я видел Н<адежду> Павлович [3], она говорила, что Серафима Павловна писала ей, что “знает теперь Пильняка и плохим”, — вот уже больше месяца нет от Вас писем. — —
— Вы, правда, сердитесь на меня?! за что?! [4]
В Москве вышло 2 моих книги (“Гол<ый> Год” и “См<ертельное> манит” — “Ив<ан>-да-Марья” [5]), в газетах писали, что я — “гвоздь сезона” [6], и лают, и хвалят остервенело, — я получил телеграмму немедленно приехать в Москву (в Москве конфисковали “См<ертельное> манит” [7]), — в Москве меня разыскивали Л.Б. Каменев, Л.Д. Троцкий, Н.И. Бухарин, В.В. Осинский, — [автомобилем кроил Москву, меняя “Паккард” на “Роллс-Ройс”, на “Фиат”], —
— мне предложили организовать издательство [8]. Предпосылки: в России, что бы ни было, революция положила рубеж, императорский период русск<ой> культуры и общественности кончен, идет новая культура и общественность, — как явлениe биологическое [9], оно не связано ни с партиями, ни с политикой, — оно связано лишь с новой Россией, лишь с Россией. Оказывается (так мне объяснили), я и еще несколько (Вс<еволод> Иванов, Вас<илий> Казин, Ник<олай> Асеев [10]) — являемся родоначальниками этой культуры и общественности от литературы. — Я со своей стороны давно уже чувствовал (и чувствую) потребность обособиться, ошколиться, иметь возможность сказать свой общественнический голос — о том, что Россия в России, что Россия не гибнет, что — пусть колониальная политика — мы еще споем! — Посылка:
— Mне предложили организовать артель. Из 7-ми человек она и организовалась, по принципам очень строгим (…получается нечто вроде… “Знания”!), исключительно из “молодых”. Издавать будем книги, журналы и альманахи. Издательство освобождается от цензуры. Мы — полноправные хозяева. Деньги дает правительство. Собак вешать на нас будут массу, — с рукописями: уже завалили. Платить мы будем 175 зол<отых> рублей (сейчас это 250 миллионов, 25 т. герм<анских> марок). —
— Я принять участие — активное — в этом издательстве: согласился. Это, конечно, не “Всемирная Литература” и не иное какое-либо отделение Госиздата. Строится это по принципам — городически — московского “Дв<орца> Искусств” [11]. Если это не будет бездарно, то это будет хорошо. В связи с этим я переезжаю в Москву [12], жить буду, собственно, под Москвой), в 10—15 верстах, в какой-нибудь усадьбе. Надо быть в России, чтобы понять все здешние комбинации. Самый страшный — всем нам — враг: это НЭП, нэповская литература распоясывается только “Синим Журналом”, — иное горит. Да и пора бросать миндальничать.
В связи с этим я и прошу вас: Напишите! Скажете Ваше слово?
Алексей Михайлович, — когда в Россию? Приезжайте! В смысле продовольствия и прочего — а это одно и может задерживать — здесь наладилось, даже Таррагоной торгуют. Приезжайте! Напишите!
Алексей Михайлович, — я послал на Ваше имя рукопись “Третьей Ст<олицы>” [13], — получили ли Вы ее? — напишите. Это беспокоит меня. Отзыв Ваш напишите!
Почему Серафима Павловна сердится на меня, — отпишите!
Уехал ли Микитов? [14]
Целую Вас крепко. В Коломне у меня тихо, пахнет изба моя яблоками, а на березе за окнами лишь тинькают уже — по осеннему — синицы.
Поцелуйте ручку Серафиме Павловне, скажите, чтобы не сердилась.
Ваш Бор. П.
Поклонитесь Фрау Нольте
Перешлите писульку Дроздову.
Напишите, что из моих писаний вышло в Берлине? — Я ничего не видел!
С Гржебиным я собираюсь порывать, — он не выполняет своих обязательств.
1) Amherst College. Amherst Center for Russian Culture. The A. Remizov and S. Dovgello Papers. Box 1. Folder 9: “Русские письма”. — Подлинник, рукопись.
2) Последнее полученное от А. Ремизова письмо упоминается Пильняком в письме от 25 мая 1922 г. Пильняк имеет в виду свои письма от 4 и 29 июня, 16 и 24 июля 1922 г.
3) Надежда Павлович (1895—1980), поэтесса, бывшая невеста Пильняка, с которой молодой писатель расстался летом 1915 г.
4) См., например, недатированное письмо С.П. Ремизовой-Довгелло к З.Н. Гиппиус: “Сначала был здесь Пильняк — это — хулиган, он выводок <так!> советский, о чести понятия не имеет, о самой простой чести, какую знает самый последний бродяга. Напр<имер>, он хвастается своими победами над женщинами, ему от меня так попало, что он меня как огня боялся” (Amherst Center for Russian Culture. The A. Remizov and S. Dovgello Papers. См.: Обатнина Е. Царь Асыка и его подданные. С. 284).
5) См. письмо Б. Пильняка А. Ремизову от 10 апреля 1922 г.
6) В это время о Пильняке писали часто. Ему были посвящены выступления в газетах (Воронский А. Из современных литературных настроений // Правда. 1922. 28 июня. № 141. С. 5; Блюм Влад. О спецах от литературы // Правда. 1922. 12 июля. № 153. С. 5) и клубах (В. Львов-Рогачевский на собрании “Звена”, см.: Правда. 1922. 4 августа. № 173. С. 6). Пильняк сам выступил на первом посвященном его творчеству вечере (31 июля 1922 г.). К 1 августа 1922 г. должна была выйти очередная книжка журнала “Красная Новь” (№ 4[8]) со статьей Воронского “Литературные силуэты. Б. Пильняк” (см. объявление об этом в “Литературной хронике” “Правды”: 1922. 4 июля. № 147. C. 5). Пильняка, по-видимому, не особенно смущал весьма критический тон некоторых выступлений.
7) Уже 2 августа 1922 г. Троцкий направил письменный протест: “Тов. Каменеву и тов. Сталину. По поводу записки т. Уншлихта 81423 от 1.VIII. В соответствии со всей нашей политикой по отношению к литераторам предлагаю арест с книги Пильняка немедленно снять и объяснить его как недоразумение. 2.VIII-22 г. Л. Троцкий”. 4 августа Троцкий направил следующее письмо: “В секретариат ЦК. Копия Л. Б. Каменеву. Предлагаю немедленно поставить на разрешение Политбюро вопрос о конфискации, наложенной на книгу Пильняка “Смертельное манит”. Ни по содержанию, ни по форме эта книга ничем не отличается от других книг Пильняка, которые, однако, не запрещены и не конфискованы (и совершенно правильно). Обвинение в порнографии неправильно. <…> натуралистические излишества, хотя бы и грубые, несомненно, в художественном произведении не являются порнографией. В отношении автора к революции та же двойственность, что и в “Гологоде” [так у автора. — Д.К.]. <…> по отношению к авторам, развивающимся в революционном направлении, требуется особая внимательность и снисходительность. Конфискация есть грубая ошибка, которую нужно отменить немедленно. 4.VIII-22 г. Л. Троцкий”. На письме помета: “Согласен. Л. Каменев” (Фрезинский Б. Литературная почта Карла Радека // Вопросы литературы. 1998. № 3. С. 292). Впоследствии вопрос конфискации обсуждался на заседаниях Политбюро от 10 и 17 августа 1922 г.; 10 августа постановили: “а) Отложить до следующего заседания, не отменяя конфискации; б) Обязать т.т. Рыкова, Калинина, Молотова и Каменева прочесть рассказ Пильняка “Иван да Марья”, а всех членов Политбюро повесть “Метель” в сборнике “Пересвет””. (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 307. Л. 2; опубл.: Власть и художественная интеллигенция. Документы. 1917–1953. М., 1999. С. 41—42). 17 августа постановили “Предложить ГПУ отменить конфискацию книги Пильняка “Смертельное манит”” (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 308. Л. 5; опубл.: Там же. С. 42).
8) Имеется в виду издательство артели писателей “Круг”. Само создание артели “Круг” в новейших исследованиях оценивается как “один из первых опытов создания подконтрольного писательского объединения” (см.: К истории “артели” писателей “Круг” [публикация К.М. Поливанова] // De Visu. 1993. № 10. С. 6). В следственном деле указано, что Пильняк говорил о том, что вместе с другими писателями телеграммой от Л.Б. Каменева был вызван на собрание с целью организации артели писателей (см.: Шенталинский В. Рабы свободы. В литературных архивах КГБ. М., 1997. С. 195).
9) См. текстуальные совпадения с письмом Б. Пильняка в “Накануне” (cм. его письмо № 2). Здесь и в дальнейшем в этом письме все подчеркивания принадлежат автору письма.
10) В инициативную группу должны были быть привлечены — кроме Вс. Иванова, Н. Асеева и Б. Пильняка — Н. Ляшко, С. Семенов, В. Брюсов, А. Воронский и один из “Серапионовых братьев”. В. Казин в “Протоколе № 3 Заседания комиссии по организации писателей и поэтов от 19 июля 1922 г.” не упоминается (см.: К истории “артели” писателей “Круг” [публикация К.М. Поливанова] // De Visu. 1993. № 10. С. 8); он фигурирует в списке предполагаемых членов общества “Круг” (Там же. С. 11) и упоминается в газетной статье как член редакции: “…председателем “Круга” является А. Воронский, редактором Б. Пильняк, членами редакции: Всев. Иванов, Н. Асеев и Вас. Казин <…>” (Правда. 1922. 27 августа. № 192. С. 4).
11) См.: Особняк на Поварской (Из истории Московского Дворца Искусств). Сообщение А.Л. Евстигнеевой // Встречи с прошлым. Вып. 8. М., 1996. С. 116—140.
12) По-видимому, планы переехать в Москву возникли уже в это время, но были окончательно осуществлены только весной 1924 г.
13) О том, что рукопись будет послана через Наркоминдел, Б. Пильняк предупредил А. Ремизова в письме от 16 июля 1922 г.
14) Микитов приехал в августе 1922 г. См. письмо № 2.
№ 5[1]
Boris Pilniak.
20, Handels-Mansions.
Handel str. London W.C.I.
12 июня 1923 г.
Алексей Михайлович, дорогой!
Я послал Вам письмо [2], и рукопись, и о делах писал — насчет Гессена и Гл<еба> Алексеева. — – Ни слова от Вас [3]. Напишите. Там же писал об Эсперансе-Пике-Наде [4], — пожалуйста, книги Ваши будете слать, пришлите “Ахру” [5] экземпл<яр> лишний, напишите на нем, что ей — Эсперансе. (И книги — вообще — скорей шлите, к переводчикам пойду.)
Сейчас 12 — день. Никитин спит. Ибо — ерунда совсем из пушкинской эпохи: англичанку русского происхождения встретил, роман в сущности дачный с начала, — письма — —
— — и письма к мужу! — муж англичанин —
— а она —
— без денег, в юбчонке —
— к нам!
Живем втроем. Никитин — воет. Она — несчастливо-счастлива. Я за отца у них. Невесело, — скандал, в сущности. Поэтому Никитин: в конце недели едет в Берлин, один [6] (с ним пришлю папирос, сигар и кофе) [7]. Я поеду на взморье, погостить к Стивену Грэму [8], англ<ийскому> писателю. Что будем делать с ним — не знаю. Никитин все мне — наедине — рассказывает, как любит жену свою (Зою [9], в Питере). — —
— А я, по совести, лег спать в 8 утра, и тоже голова не на месте. — Вот тебе и Англия!
А я тут дело большое литературное делаю. Есть тут международный Союз (клуб) Писателей [10], председатель Галсверди [11], члены президиума — Уэллс, Уэст [12], Грэм [13] — и пр.
Так вот с этим клубом (был на обеде у них, в газетах писали, смокинг сшил, снимусь — пришлю) я вступил в переговоры (у них есть отделения во всем мире, даже в Японии — филиалы) — об устройстве отделения Союза в Москве: цели — взаимопомощь в переводах, обмен книгами и информацией, контроль (путем професс<иональных> организаций и обществ<енного> мнения, прессы) авторских прав. России это выгодно — всячески [14]. Трудно столковаться, ибо мешает Государственность. Все же — занимаюсь дипломатией. Образ жизни веду рассеянный — теперь уже наладилась жизнь. Компании — две, английская (Эсперанса — переводчик) и — советское высокое начальство (я, д<олжно> б<ыть>, окончательно “осоветился”, ибо с ними мне проще, легче и — роднее: Берзин [15], Красин [16], Гермер [17], жены и потомства), — потом без компаний с хорошими народами, Бакши[18] (театр<альный> критик!), <нрзб.> (драматург!), Кн<язь> Мирский (Святополк)[19].
Вот и все. Есть тут — светлое пятно — книжная лавка Макаровой [20]; как некогда в Москве, в “Лавке Писателей”, здесь собирается народ к ланчу (между часом и двумя), — и говорят, очень похоже, как в Москве, по-эмигрантски — резервуарно. Сейчас пойду туда.
Всего хорошего Вам.
Письмо это секретное.
Серафиме Павловне — поклон. Целую крепко Вас.
Ваш Пильняк.
Лепесток, что вложен сюда —
— с могилы Карла Маркса, — она заброшена здесь, тиха, и на плите написаны имена — жены, мужа, племянника и слуги — —
и кругом в тесноте — кусты.
1) Amherst College. Amherst Center for Russian Culture. The A. Remizov and S. Dovgello Papers. Box 1. Folder 9: “Русские письма”. — Подлинник, рукопись.
2) Имеется в виду письмо Б. Пильняка А. Ремизову от 28 мая 1923 г.
3) Как явствует из письма А. Ремизова Н. Никитину от 25 мая 1923 г., Ремизов писал Б. Пильняку 24 мая 1923 г.: “Дорогой Николай Николаевич! / Утро вечера муд / Пиль<няк> [правильно “Пиль<няку>”. — Д.К.] писал вчера ночью, вам на рассвете. / пишите, приезжайте и пильняка берите”; см.: Фрезинский Б. Судьбы Серапионов. СПб., 2003. С. 218). По-видимому, письмо не сохранилось.
4) От франц. espОrance, надежда. Имеется в виду Надежда Ивановна Говард, знакомая Пильняка.
5) “Ахру. Повесть Петербургская” (Берлин, 1922), одна из книг воспоминаний (см.: Алексей Ремизов. Исследования и материалы. СПб., 1994. С. 107).
6) Ремизов звал туда и Пильняка, который, однако, остался в Лондоне: “Надо вам сюда приехать с Бор<исом> Андр<еевичем> Пильняком. Хоть на краткий срок <…>” (Из письма А. Ремизова Н. Никитину от 17 марта 1923 г. // Фрезинский Б. Судьбы Серапионов. С. 217).
7) Никитин находился в Берлине примерно с 16 июня до 19 июля 1923 г. (см.: Казнина О. Русские в Англии. М., 1997. С. 338). Шкловский по поводу пребывания Никитина там написал Горькому: “Никитин немножко опильняковел. Привожу его в чувство. Но он улетел в Лондон” (В.Б. Шкловский. Письма М. Горькому [1917—1923 гг.] // De Visu. 1993. № 1[2]. С. 39). Ремизов получил пересылку, о чем свидетельствует его письмо Б. Пильняку от 24 июня 1923 г.
8) Грэм пишет в своих воспоминаниях о встречах с Пильняком: “He came for a week-end to our Sussex cottage and was much surprised to see our farm labourers in their Sunday best and looking like gentlemen” (см.: Graham Stephen. Part of the Wonderful World. An Autobiography. L., 1964. P. 290).
9) Зоя Александровна Никитина (Гацкевич, 1902—1973), первая жена Никитина.
10) ПЕН-клуб.
11) Имеется в виду Голсуорси [Galsworthy], председатель английского ПЕН-клуба.
12) Г. Уэллс (см. о нем главу в кн.: Казнина О. Русские в Англии. М., 1997. С. 106—112), Ребекка Уэст; она упоминается (ошибочно под именем Ревекки Вебер) и в письме Б. Пильняка Е. и Л. Замятиным от 12 июня 1923 г. как “двадцать первая жена Уэллса”, хотя женой она формально не была (Знамя. 1994. № 9. С. 132).
13) См. воспоминания Грэма: “In London at the P.E.N. Club he was again surprised, seeing authors in dinner-jackets. In Moscow most wore their oldest clothes just to show they were proletarians. He shook hands with the spick and span but gracious John Galsworthy, who complimented him on The Naked Years, and Pilnyak replied with a wide smile as he did not know English” (Graham Stephen. Part of the Wonderful World. An Autоbiography. L., 1964. P. 290—291).
14) Хотя Пильняк как выпускник Московского коммерческого института был направлен в Лондон в представительство “Аркос” как экономист, он на самом деле собирался участвовать в Первом Международном конгрессе ПЕН-клуба, на который, однако, приглашен не был (в отличие от Горького, который был приглашен, но не приехал). Когда Пильняк начал договариваться об открытии филиала этого клуба в Советской России, правление клуба обратилось к И. Бунину, А. Куприну, Д. Мережковскому и М. Горькому, которые ко всей затее отнеслись весьма критически, и ПЕН-клуб отказался открыть отделение в России. “По вопросу о России г-н Голсуорси зачитал письма, полученные от Ивана Бунина, Д. Мережковского и Максима Горького. Все они настроены решительно против организации отделения ПЕН-клуба в Москве. Учитывая это мнение, секретарю поручается направить г-ну Пильняку письмо с разъяснением, что в результате обсуждения вопроса было достигнуто полное согласие в том, что организация отделения ПЕН-клуба в Москве должна быть отложена до более благоприятного момента” (Из протокола ПЕН-клуба от 25 июля 1923 г.; цит. по изд.: Казнина О. Б.П. и ПЕН-клуб // Борис Пильняк: Опыт сегодняшнего прочтения. М., 1994. С. 142; см. также: Казнина О. Русские в Англии. М., 1997. С. 316—321).
15) Ян Антонович Берзин (1881—1938), в 1921—1925 гг. заместитель полпреда в Англии. Б. Пильняк переписывался с ним и с его женой Розой Абрамовной.
16) Леонид Борисович Красин (1870—1926), с 1920 г. нарком внешней торговли и одновременно полпред в Англии.
17) Гермер — неустановленное лицо.
18) Alexander Bakshy (1885—?), театральный критик и переводчик. В 1923 г. была опубликована его книга “Modern Theatre” (L., 1923). Ранее вышло издание “The Path of the Modern Russian Stage, and Other Essays” (L.: Palmer & Haywood, 1916). Переводил произведения М. Горького на английский язык и был выбран американским издательством “Farrar&Rinehart” как переводчик книги Пильняка об Америке (см. письмо Б. Пильняка Дж. Фримену от 26 июля 1932 г.), которая на английском языке не была опубликована.
19) Пильняк общался с Мирским, о чем свидетельствует и Грэм в своей автобиографии (Graham Stephen. Part of the Wonderful World. An Autobiography. L., 1964. P. 291). Мирский написал предисловие для английского издания рассказов Пильняка “Tales of Wilderness” (transl. by F. O’Dempsey. Introd. by D. Mirsky). L.: George Routledge & Sons, 1924.
20) В повести “Заволочье” Пильняк описывает лавку Натальи Сергеевны Макаровой и ее публику: “…она зашла в другую книжную лавку — Н.С. Макаровой; там говорили по-русски; в задней комнате, на складе, на столе и на тюках книг сидели русские, один князь и он же профессор Кингс-колледжа, один актер и два писателя из Союза Социалистических республик, бывшей России” (Пильняк Б. Третья столица. М., 1992. С. 210). Та же лавка описывается в рассказе “Старый сыр”. Ее название (“Russian Library Makaroff”) обозначено в письме Б. Пильняка К. Чуковскому (см.: Андроникашвили-Пильняк Б.Б. Метеор? Прометей? К. Чуковский и Б. Пильняк // Литературное обозрение. 1999. № 3. С. 68).
№ 6[1]
Москва,
Поварская, 26, 8.
тел. 2-12-39.
—
5 янв. 925.
Дорогой Алексей Михайлович,
последний раз я писал Вам со Шпитсбергена [2] и, к слову, ответа от Вас не получил, — а теперь идет Двадцать Пятый, —
— с Новым годом Вас, с новым счастьем, и Вас, и Серафиму Павловну! –
А пишу я Вам по делу: я, Борис Андр<еевич> Пильняк-Вогау, год рожд<ения> 1894, писатель; моя жена Ольга Сергеевна Щербиновская, г. р. 92, артистка Московского Академического Государственного Малого Театра; Всеволод Вячеславич Иванов, г. р. 94, писатель; Луиза Федоровна Александрова [3], г. р. 92, арт<истка> Моск<овского> Ак<адемического> Гос. Малого театра: — мы четверо собираемся в феврале, сначала к Вам в Париж, потом в Италию [4], — но у нас нет французской визы, и именно для этого я Вам выписал так подробно все наши имена и годы рождений, чтобы попросить Вас или похлопотать или указать, как нам визы достать. Помогите, пожалуйста! Народ мы все хороший, дружественный, будем жить тихо, отдыхать, ходить и смотреть. Поскольку дело это для нас важно очень, письмо это шлю заказным и буду ждать нетерпеливо ответа Вашего [5]. В Москве еще нет французского посольства [6], если его не будет к нашему отъезду, то хорошо бы визу выслать в Латвию, в Ригу. Я хотел было, кроме Вас, обратиться за визой еще к Анненкову Юрию Павловичу, художнику, — но не буду писать ему впредь до получения от Вас письма. Я думаю, у Вас есть связи с французскими писателями и через них легко получить оные визы. Напишите, пожалуйста.
Как Вы? что у Вас? что хорошего, плохого? Много ли пишете? —
О себе много не напишешь, лучше подождать еще месяц и рассказать потом уже при свидании. Живу я материально — не плохо, бездельничаю, — писательски чувствую себя не плохо, но пишется мало и плохо; все же, сочинил роман [7] и написал книгу рассказов [8] (вот, хочу написать еще повестушку [9], задал себе урок, — после него и хочу ехать к вам). Жизнь наша очень напряженна и сложна, и интересна, — но жить такой жизнью очень трудно, и ей-богу, не грех съездить на печку старой старушки Европы!
Напишите мне, пожалуйста. Я пишу мало и бестолково, потому что больше забочусь сейчас о визе, чем о том, чтоб собрать свои мысли воедино, и уже чувствую себя у вас, с бутылочкой Таррагоны….
Целую Вас крепко, Алексей Михайлович, всего хорошего Вам! Поклон мой низкий Серафиме Павловне, ручку ее целую крепко.
Я забыл написать о целях нашей
поездки: ясно, изучать французскую культуру.
Помогите, пожалуйста. Еще раз целую.
Ваш Бор. Пильняк.
Ответа Вашего буду ждать нетерпеливо.
Если понадобятся какие-либо расходы для виз, —
разоритесь, пожалуйста: приедем, рассчитаемся.
1) Amherst College. Amherst Center for Russian Culture. The A. Remizov and S. Dovgello Papers. Box 1. Folder 9: “Русские письма”. — Подлинник, машинопись с подписью и припиской от руки.
2) См. письмо Б. Пильняка А. Ремизову от 15 сентября 1924 г. (Lowe D. Unpublished Letters from Pilniak and Ivanov-Razumnik to Remizov // Russian Literature Triquartely. 1974. № 8. P. 493–494). Пильняк принимал участие в полярной экспедиции на судне “Персей”.
3) Луиза Федоровна Александрова (1892—1955, урожд. Вагнер), с 1920 г. актриса Малого театра (см. “Личный листок по учету кадров” в Музее Малого театра/Архив).
4) Поездка не состоялась. В “Личном листке по учету кадров” О.С. Щербиновской от 14 декабря 1935 г. упоминаются в качестве заграничных поездок только поездки в Японию и Китай в 1926 г. и в Турцию в 1927 г. // Музей Малого театра/Архив). Все-таки в начале 1925 г. о поездке в Москве ходили слухи: см. дневниковую запись Есенина от 6 марта 1925 г.: “Вчера была домашняя пирушка. Пильняк, Воронский, Ионов, Флеровский, Берзина, Наседкин, я и сестра. <…> Пильняк спокойный уезжает в Париж. Я думаю на 2 месяца съездить тоже, но не знаю, пустят или не пустят” (См.: Есенин С.А. Полн. собр. соч. Т. 6. М., 1999. С. 204—205).
5) Об ответе сведений нет.
6) Дипломатические отношения СССР с Францией были восстановлены 28 октября 1924 г. Как сообщает МИД Франции, 15 декабря 1924 г. Жан Эрбет (Jean Herbette) был назначен послом в Советском Союзе. Он приехал в Москву 11 января 1925 г. и немедленно приступил к работе. Как видно из телеграммы, направленной Эрбетом во французский МИД 26 января 1925 г., в это время сотрудники французского посольства были еще заняты вопросами, связанными со старым, дореволюционным посольством Франции в Ленинграде и арендой помещения для нового посольства в Москве. Несмотря на эти обстоятельства и большую перегруженность небольшого штата сотрудников, Эрбет решил отдать должное многочисленным письмам и запросам граждан и дал указание при наличии отвечающего всем требованиям разрешения французского правительства визировать паспорта советских граждан и разрешить им въезд во Францию. Выражаем глубокую признательность за предоставленные документы директору архива МИД Франции г-ну Рое д’Альберту (Yvon Roe d’Albert).
7) Скорее всего, речь идет о законченном летом 1924 г. романе “Машины и волки”.
8) Вероятно, имеется в виду сборник “Английские рассказы” (М.; Л.: Kруг, 1924).
9) Очевидно, повесть “Заволочье (Гибель Свердрупа)”, которая создавалась в период с 9 января по 2 марта 1925 г. и вышла в альманахе “Круг” (М., 1925. Кн. 5. С. 155—228).
№ 7[1]
5, quai Voltaire
23 февр<аля> 931
Дорогой Алексей Михайлович,
простите меня за извечную мою неаккуратность: прямо, пороть меня некому! 26-го вечером я распинаюсь в Сорбонне [2], Kolett [3] — больна, лежит в постели. Можно мне приехать к Вам 2-го вечером? — до этого все вечера разобраны [4]. Если раньше — то днем. Напишите! — Уезжаю я 7-го [5].
Целую Вас крепко. Серафиме Павловне —
— приветы.
Ваш Пильняк [6].
1) Amherst College. Amherst Center for Russian Culture. The A. Remizov and S. Dovgello Papers. Box 1. Folder 9: “Русские письма”. — Подлинник, рукопись.
2) См. письмо Б. Пильняка Л. Кагановичу от 23 февраля 1932 г. (Пильняк. Письма 1915—1937. С. 351), где говорится о его выступлениях, “начиная от рабочих собраний в Германии и Америке, кончая Сорбоннским университетом”. Однако в изд. “Русское зарубежье. Хроника научной, культурной и общественной жизни. 1920—1940. Франция” (М., 1995) за этот период упоминаются только две лекции в Сорбонне (7 и 21 февраля), прочитанные не Пильняком, а А.В. Карташевым и Л. Шестовым (С. 148, 154). Наш запрос в архив Университета Сорбонна остался без ответа.
3) Колетт Пеньо (Colette Peignot), сестра французского издателя и типографа Charles Peignot. Благодарим за информацию французскую славистку Д. Савелли. Пильняк познакомился с Пеньо до поездки в Париж, по-видимому, во время ее пребывания в Москве. Пеньо упоминается в законченном в Нью-Йорке 26 марта 1931 г. произведении “About Duniasha, Member of the Moscow Soviet and a Game of Chess”. Там говорится о горничной Бориса Пильняка, которая была выбрана членом Моссовета, и ее родственниках, в том числе о ее отце Романе Архиповиче: “<…> I may add, that once, on my advice, one of my friends, a French newspaper woman, Colettе Peignot visited Roman Arkhipovich. The peasant women from the neighboring came to see Colette Peignot <…>” (Hoover Institution Archives. The Joseph Freeman Papers. Box 58. Folder 8). В “Ненапечатанных очерках” Б. Пильняка (см.: Вечерняя Москва. 1931. 22 окт. С. 2; продолжение: 1931. 23, 25 окт.), которые датируются также “Нью-Йорк, 26/III — 31” и включают тот же эпизод с выбором Дуняши, цитированного абзаца нет.
4) Во время своего пребывания в Париже Пильняк встречался с разными людьми, в том числе 13 февраля побывал у Шарля Вильдрака [Charles Vildrac], с которым он познакомился в 1928 г. в Москве (см.: ОР ИМЛИ. Ф. 31. Оп. 1. Ед. хр. 23: Записки Эфросу А.М. [в связи с приездом в Москву Шарля Вильдрака]). У Вильдрака Пильняк встретил Марину Цветаеву, которая написала Р. Ломоносовой в письме от 10 февраля 1931 г.: “Завтра должна познакомиться с Пильняком, я его писания средне люблю, — а Вы?” (см.: Письма Марины Цветаевой к Р.Н. Ломоносовой (1928—1931 гг.) // Минувшее. Вып. 8. М., 1992. С. 244). Встреча была перенесена на 13 февраля 1931 г. Марина Цветаева вспоминает ее в письме Ломоносовой: “…вечер у борисиного [Пастернака. — Д.К.] друга, франц<узского> поэта Вильдрака. Пригласил на “Пильняка”, который только что из Москвы. <..> Я. — А Борис? Здоровье? П. — Совершенно здоров. Я. — Ну, слава Богу! П. — Он сейчас у меня живет, на Ямской. Я: — С квартиры выселили? П.: — Нет, с женой разошелся, с Женей <… >” (C. 245).
5) Пильняк находился в Париже проездом из Москвы в США (Нью-Йорк) и выехал 7 марта 1931 г. пароходом из Гавра, куда его сопровождал Ю. Анненков (см.: Анненков Ю. Дневник моих встреч. Т. 1. М., 1991. С. 297).
6) Несколько фамилярный тон письма наводит на мысль, что Пильняк до 1931 г. постоянно был в контакте с Ремизовым. Если, однако, учесть ремизовскую манеру аккуратно хранить документы, то представляется маловероятным, что дошедшие письма могли потеряться.