Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2003
ЭТЮДЫ В СЕРЫХ ТОНАХ
Дарья Симонова. Половецкие пляски. Повести и рассказы. — М.: Вагриус, 2002. — 384 с
.
Сначала вспоминается, что, если пишешь о Дарье Симоновой, вероятно, придется говорить вообще о современной женской прозе: и не отвертишься. Потом приходит спасительная мысль о возможности избежать этого разговора, будто бы само собой разумеющегося: да, издательство “Вагриус”, да, книга находится в одном ряду с той-то и той-то. Но, заметим, при этом книга прозы Дарьи Симоновой появилась в гендерно-нейтральной, основной (“двуцветной”) серии “Вагриуса”, а не в серии “Женский почерк”, которая задает вполне очевидную рамку. С другой стороны, издáли (точнее, переиздали) в этой специально-женской серии роман Ольги Славниковой “Стрекоза, увеличенная до размеров собаки”: посмотрел бы я на того критика, что стал бы называть “женской прозой” этот эпос о невозможности диалога, беспощадно мизантропический и в то же время изобилующий описаниями мельчайших элементов ускользающего бытия. А гротески Людмилы Петрушевской, а декоративная психоделика Анастасии Гостевой — это тоже какая-то специальная, особенная “женская проза”?
Итак, Симонова. Самая краткая (один абзац) и самая разумная рецензия на “Половецкие пляски” принадлежит Дмитрию Кузьмину [2]. Соглашаясь с ней в большинстве моментов, буду по необходимости полемизировать.
Действительно, повести (их в книге четыре) сильнее, значительнее, да и просто заметнее рассказов: последние написаны не без изящества, но в значительной степени дублируют друг друга, необязательны, стираются из памяти сразу же по прочтении. На месте рассказов образуется гул, персонажи повторяют, в разной тональности и с разным темпом, одни и те же слова (думают те же мысли, чувствуют те же чувства). Интересно, что не все известные мне симоновские рассказы таковы: рассказы, памятные по альманаху “Вавилон” или антологии “Очень короткие тексты”, вполне индивидуальны, так что здесь мы имеем дело, очевидно, с редакционной политикой.
Занятно другое: повести, также насыщенные гулом, не оказываются этакими смазанными пятнами: они целостные и взаимодополняющие (а не взаимозаменяемые, как рассказы из книги). Кузьмин называет “Легкие крылышки” самой значительной из четырех повестей. Действительно, так: построенная как связанный достаточно четко прочитываемым, но все же мерцающим сюжетом ряд небольших (порой и вовсе миниатюрных) фрагментов, эта вещь отсылает к неожиданному прототипу: “симфониям” Андрея Белого — и к слабо исследованной традиции подражания им. Соположения параллельных событий (описываемых крайне лаконично) и мини-монологов персонажей, ненавязчивой рефлексии повествователя, имеющие в “симфониях” Белого онтологическое значение, здесь “гносеологизируются”, приобретают качества камерности:
“Миша своими выходками придавал жизни авантюрный привкус, за это ему много прощалось. И чем серьезнее была его мина — тем веселее казалась игра.
Лилечка вышла замуж совсем не за философа. Выдался удачный день, когда Лиля на троллейбусной остановке познакомилась с Леней не противной внешности, интеллигентом, и ее судьба лихо повернулась на сто восемьдесят градусов <…>
На свадьбу Кулемина подарила Лиле розового слона из клеенки. Кулемина была затейницей по части поделочек. Вскоре она нашла себя, устроившись воспитателем в группу продленного дня”.
Тем не менее я не стал бы говорить об этом тексте как о самом удачном. Три другие повести — “Половецкие пляски”, “Шанкр” и “Сорванная слива” — в некотором смысле более интересны, особенно последние две: история мнимого заражения сифилисом и чуть ли не готическое по материалу повествование о распутывании семейной тайны. Кузьмин пишет: “Симонова хорошо укладывается в канон современной женской психологической прозы…” Такой “канон” (как совокупность текстов с перекличками в проблематике и стилистике) в самом деле, видимо, существует, однако возможно “вписать” прозу Симоновой и в другой канон: произведения так называемого “поколнения земноводных”, о котором в свое время немало писал Олег Дарк [3], — тем более, что Симонова соответствует этому поколению и по возрасту. Проза Ольги Зондберг, “Утренние прогулки” Сергея Соколовского — именно те тексты, с которыми представляется необходимым сопоставлять симоновские повести. “Приехавшие из провинции”, “всегда испытывающие серьезные проблемы с социализацией” [4] героини (реже герои, находящиеся на периферии сюжетов) Симоновой населяют камерный, люмпен-интеллигентский, ненадрывно-маргинальный или же, наоборот, благополучно-невозмутимый “офисный” мир — ни в том, ни в другом мире, как принято думать, не случаются Главные События Жизни. В тех сферах жизни, о которых пишет Симонова, все построено на приглушенности, на частице “не”, умаляющей, но не отрицающей (как, например, в слове “небольшой”). Постоянные занятия ее персонажей — не вполне осмысленные передвижения по городу, необязательные разговоры, неясные и не могущие быть проясненными личные обстоятельства. Герой здесь — “маленький человек” (см. рассказ “К теме маленького человека”), — но, что очень важно, ни он сам, ни окружающие его не воспринимают этой “малости”, да и рассказчик не вкладывает в это описание сколь-либо заметного социального пафоса. Постепенно это отсутствие пафоса — при сохранении внимания и интереса автора к своим героям — начинает ощущаться как последовательная социальная и нравственная позиция.
Повести Симоновой — этюды “в серых тонах”, серый же цвет — не что иное, как результат смешения многоцветия жизни. Не гендерная проблематика здесь важна, важен некий трудноуловимый этический смысл существования “где-то сбоку”, где-то вне бури и натиска.
Данила Давыдов