(«Self-Reflection in Russian Literature, History, Arts and Media», Oxford University, Англия, 7—8 февраля 2003 г.)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2003
Тема конференции для молодых ученых-русистов была выбрана не случайно. “Self-Reflection in Russian Literature, History, Arts and Media” — “Русская культура, история, масс-медиа в своем собственном отражении”? “Русская культура как зеркало самой себя”? Точнее всего, пожалуй, “самосознание русской культуры”. Зеркала, отражения, зазеркалье составляют значительную часть оксфордского культурного пространства с 1871 года, когда Льюис Кэрролл написал здесь “Алису в Зазеркалье”. Зеркальная ироничность, отраженная природа Оксфорда проявились и в том, что в современных путеводителях он рекомендуется посетителям в первую очередь как место, где снимали фильм о Гарри Поттере.
Тему отражений в русской культуре можно было трактовать максимально широко — коль скоро всякое искусство имеет отношение к отражению, — что и сделали участники конференции. С одной стороны, это позволило включить широкий спектр докладов — от Бориса и Глеба до поэзии Кривулина,— но общий план получился несколько аморфным. Говорилось, казалось, обо всем, кроме собственно самой темы отражений и зеркал. Организаторы конференции Энди Байфорд и Сигги Фрэнк сделали попытку разбить все доклады на секции: “Рефлективность и национальное самосознание”, “Рефлективность и традиция”, “Рефлективность и историческая память” (по какому принципу делились доклады между этими двумя секциями, осознать невозможно), “Текстуальные и метатекстуальные отражения” (наиболее загадочная секция), “Рефлективность и профессиональная автономия”, “Рефлективность и лирическая интроспекция” (эта секция была отменена) и, наконец, “Подлинное и вымышленное в литературном отражении”. Секции довольно условные, так что доклады могли бы перемещаться из одной секции в другую с подозрительной легкостью. Очевидно, что любая тема с добавлением “…и рефлективность” была бы уместной в этом списке.
К недостаткам конференции можно отнести и то, что не прозвучало общего вступительного слова, равно как и заключения, не было ни одного общего концептуального доклада, который сводил бы воедино разные уровни отражений, давал бы вообще представление об идее конференции. Ближе всего к этому был доклад Оливера Реди (Оксфорд) “Жизнь всемирно известного писателя Георгия Ермо-Николаева: вымысел и отражение в романе Юрия Буйды “Ермо””. Мы приведем здесь краткое содержание этого доклада и других, наиболее примечательных, из каждой секции.
Итак, доклад Реди был одним из немногих, имевших отношение к собственно отражениям, затрагивающим интересные аспекты этой темы: зеркальные взаимоотношения образа автора и лирического героя — Алисы и Алисы в Зазеркалье — на примере романа Юрия Буйды “Ермо”, который был переведен на английский язык самим автором доклада.
В этом “претенциозном” романе Юрий Буйда, который никогда не жил за границей, создает и комментирует биографию знаменитого русского эмигрантского писателя. Георгий Ермо-Николаев родился в Петербурге в 1914 году и почти пятьдесят лет прожил в Венеции. Для него тема отражений вошла прежде всего в жизнь и только затем перешла в искусство. Его биография переплетена с важнейшими историческими и культурными сдвигами XX века, но организующая тема романа — изолирующая природа творческого опыта и процесс потери, отделения и изоляции, в результате которого автор только и может проявиться в произведении искусства. Проблема отражения преобладает в эссеистических отступлениях романа, в которых Буйда прослеживает историю теорий отражения в западной культуре, и в собственно повествовании — через мотивы зеркал и двойников: в кульминационной сцене, аллегорическом описании художественного творчества, Ермо извлекает драгоценный потерянный предмет из глубин зеркала. Тема отражений имеет амбивалентный статус в романе, совмещая гротескные и волшебные коннотации. Интересно сравнить ее интерпретацию в произведениях Буйды, Мамлеева и Синявского.
Секция “Рефлективность и национальное самосознание” — наиболее удачная и выстроенная логически — была интересна не только своим обращением к аспектам национального самосознания, но и тем, как они преломляются в восприятии авторов докладов, европейских и американских филологов. Национальное самосознание, таким образом, было подано в своеобразном двойном отражении:
Сет Грэхем (Питтсбург). “Рефлективная этническая сатира в русско-советском анекдоте”.
В качестве репрезентативной группы рассматривались анекдоты, которые представители различных этнических групп рассказывают о самих себе, в частности те, которые являются отличительной чертой русского самосознания. Национальная самоирония проявляется в специфических сравнительно-этнических анекдотах, описывающих различные национальные стереотипы поведения в условиях “контролируемого эксперимента” (обычно участвуют три представителя), в выделенном месте (например, на необитаемом острове), с тем, чтобы выявить, какие компрометирующие черты отличают представителей одних групп от представителей других. Русский вариант анекдота характерен тем, что в его финальной, осмеиваемой позиции находится именно русский. Авторефлексивный анекдот исследуется также на примере других групп анекдотов — о Штирлице (национальное самосознание, высылаемое на разведку), о Чапаеве (русский стереотип грубой официальной власти) и о чукчах (комплекс неполноценности, проецируемый на маленький, удаленный северный народ, находящийся в том же положении к русским, что и сами русские с точки зрения западной цивилизации). Народное самосознание противопоставляло официальному брутальному облику русского, отмеченному садистскими чертами, анекдот с его самоосмеянием, демонстративным мазохизмом, предлагающий реальную альтернативу и пассивному соучастию официальной власти, и открытому диссидентству в виде самопародии, юродства.
Тимоти Филипс (Оксфорд). ““Вы хотели бы побывать здесь?” — русские мнения о русских курортах XIX века”. Доклад был основан на данных статистики посещения русскими Ялты в 1870—1905 годах. Русские водные курорты XIX века создавались и развивались в то же время, что и западные, однако статус их был иным. Все заметки и записки об этих курортах отводят значительное место сравнению русских и европейских “вод”, причем все иностранное принимается за образец. Сравниваемые достоинства русских и европейских курортов распределяются по принципу “У нас природа, у них культура”.
Секция “Рефлективность и традиция”:
Моника Уайт (Кембридж). “Борис и Глеб — княжеское зеркало”.
С момента мученической смерти в 1015 году от рук Святополка Борис и Глеб оказывали необычайно мощное влияние на самосознание русских князей: в их честь строились церкви, их имена получили широкое распространение. Выделение Бориса и Глеба из ряда других почитаемых святых было способом самоидентификации русских князей со своими предками. В образе братьев Бориса и Глеба смогли соединиться различные, часто противоречивые идеалы княжеского клана, — русские князья отождествляли себя с ними намного охотнее, чем с более древними, “авторитетными” святыми, импортированными из Византии. Борис и Глеб парадоксальным образом стали зеркалом русского княжества: в своем мученичестве они воплотили идеал смирения и братской кротости. Родственники восхищались ими, но всерьез следовать такому идеалу не могли. Посмертно же Борис и Глеб превратились в символ стойких и мужественных защитников Родины.
Секция “Рефлективность и историческая память”:
Анна Навротская (Кембридж). “Александр Невский в национальной памяти и политической пропаганде”. В докладе исследовался процесс создания образа национального героя, его восприятие и эволюция в коллективном сознании. На примере образа Александра Невского от “Жития Александра Невского” до фильма Эйзенштейна “Александр Невский” рассматривалось, как политические цели в различные эпохи (политика церкви в ХIII веке, Петр I и период основания Петербурга, Сталин и Великая Отечественная война) влияли на “народное” представление об этой исторической фигуре. С одной стороны, мы видим осознанное пропагандистское использование объединяющего сильного образа национального героя. С другой стороны — неангажированные ученые исследования, которые прилагают общепринятый образ к современным историческим интерпретациям (Карамзин, Покровский, Лихачев и др.). Средневековые хроники, исторический нарратив XIX века и историография XX предоставляют богатый контекст для анализа того, как образ, однажды созданный по конкретной исторической причине, в результате цепочки политических манипуляций изменяется в национальном сознании, превращаясь в историческую правду и факт народной памяти.
Секция “Текстуальные и метатекстуальные отражения”:
Любовь Осинкина (Оксфорд) занимается проблемой установления взаимоотношений между сохранившимися рукописями переводов Екклесиаста. Частью этой работы и был доклад “Вклад в историю Екклесиаста — отражение и преломление библейской литературы в средневековых славянских текстах”. Библейские цитаты в средневековых славянских текстах изучались в различных аспектах, как стилистических, так и текстологических. Исследование библейских цитат из конкретной книги в других текстах, считает автор, может прояснить текстологическую историю этой книги. Результаты такого исследования демонстрировались на примере цитат из Екклесиаста, обнаруженных в средневековых славянских переводах “Пандектов Антиоха” и “Пчелы” (византийской Мелиссы), которые сравнивались с соответствующими отрывками из современных переводов Екклесиаста. Автор доклада ставил перед собой задачу выяснить, были ли цитаты заимствованы из существующих комментированных текстов, заново переведены вместе со всем корпусом текстов, в которых они появляются, или же они цитировались по памяти или различным флорилегиям. В докладе доказывалось, что цитаты в переводах “Пандектов Антиоха” и “Пчелы” не были прямо заимствованы из переведенных текстов Екклесиаста, дошедших до нас в рукописях XV — XVI веков, но, скорее, могли быть цитируемы по памяти, так как были у всех “на слуху”.
Секция “Рефлективность и профессиональная автономия”:
Энди Байфорд (Оксфорд). “Изучение литературы в средней школе и самосознание учителя и ученого в позднеимперской России”. В этом обзорном докладе обсуждались споры о преподавании литературы в русской средней школе между 1860 и 1900 годами. Такие споры интересны с точки зрения двух различных, хотя и взаимопроникающих профессиональных областей со своими собственными стратегиями: “словесности” и “науки”. Рассматривались попытки влиятельных теоретиков образования — таких, как Владимир Стоюнин и Виктор Острогорский, — сделать курс русской словесности краеугольным камнем среднего образования, эмблемой автономной педагогической деятельности. В идеале словесность должна была быть поставлена на службу воспитанию, развитию и общему образованию. Противоположная тенденция проявлялась в попытке преподавания литературы как строго академической дисциплины, включающей историю литературы, теорию словесности и литературные беседы. Преподавание литературы в России, таким образом, всегда было областью, в которой сталкивались интересы учителей, ученых и официальных властей, имевших собственные взгляды на стратегии преподавания.
Секция “Подлинное и вымышленное в литературном отражении”:
Сара Оссипов (Ноттингем). “Сны в произведениях Марины Цветаевой и Евгения Замятина”.
В докладе исследовалась структурная роль снов у Цветаевой и Замятина. Теоретические взгляды писателей поверялись их художественной практикой. Сформулированное в эссе Цветаевой “Искусство при свете совести” понимание работы снов как творческой модели приближается к замятинскому, изложенному в “Психологии творчества”: в процессе творчества мысль работает — как и в сновидении — по ассоциации. Сравнительный анализ снов проводился на примере антиутопии Замятина “Мы” и лирической сатиры Цветаевой “Крысолов”. Несмотря на различное время и место действия (общество будущего и средневековый город), оба произведения критикуют опасные социальные тенденции — подавление человеческой иррациональности, воплощенной в снах, и безразличие к творческому началу. В частности, черпая вдохновение из снов, и Цветаева, и Замятин признают важность воспоминаний — осознанных или бессознательных — для процесса художественного письма.
Обстановка конференции была вполне дружелюбной. Неизвестно, правда, можно ли отнести это к достоинствам такого рода мероприятий, поскольку никаких острых или вообще чем-либо примечательных дискуссий не возникало, были лишь частные вопросы к докладчикам.
В заключение же хочется еще раз указать на главный недостаток конференции — отсутствие объединяющей идеи, общей концепции. Несмотря на то что между докладами порой обнаруживались неожиданные сближения, переклички (как в докладе о Борисе и Глебе и об Александре Невском), они оставляли впечатление свободной и случайной игры текстов, а не развития научной мысли. Все минусы, безусловно, можно отнести лишь к неопытности организаторов и руководителей конференции, взявшихся за такое сложное дело впервые.
Мила Федорова
(Чикаго)