Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2003
Во вступительной заметке к блоку “Семиотика детства”, опубликованному в “НЛО” № 58, уже говорилось о том, что история и современное положение детской литературы и детского чтения нуждаются в дальнейшем осмыслении, которое бы позволило понять эти явления в широком историко-культурном контексте, в их взаимосвязях с “большой” культурой (при том, что в последние несколько лет отношения детской и “общей” культуры уже стали предметом довольно разнообразных исследований [1]). Одна из сложнейших проблем, которая при этом возникает, — влияние советской детской культуры на процессы, происходящие в российской культуре в настоящее время, рецепция и переосмысление различных аспектов и явлений советской культуры в личном опыте участников современных литературных событий. Настоящий блок посвящен генезису, контексту и трансформациям советской детской культуры и влиянию советского детского чтения на постсоветский опыт.
Важно отметить — именно детского чтения, а не только детской литературы: в советскую эпоху особое значение приобретали формы и стратегии чтения и осмысления литературы. Отношение к прочитанному способствовало тому, что тексты, идеологические по своим внешним признакам, воспринимались не идеологически (либо их идеология радикально переосмысливалась). Советская детская литература вообще интересна тем, что ее идеологические и мифологические структуры были гораздо более многослойными и менее предсказуемыми, чем аналогичные структуры советской “взрослой” литературы. Одна из причин такого различия связана с тем, что в детской литературе реализовались общие модели авантюрного и приключенческого романа (Майн Рид, Р.Л. Стивенсон и др.), а также романа воспитания XVIII — начала ХIХ века (с учетом того, что приключенческий роман и роман воспитания в детской литературе часто неотделимы друг от друга, составляют единое жанровое целое). В результате советская “рамка” могла (вероятно, даже не всегда сознательно) наполняться личным, незаданным эмоциональным содержанием. Сюжет произведений был формально-советским, но изображенная жизнь детей-героев в них оказывалась неожиданной и захватывающе увлекательной по свободе, степени риска и эмоциональной насыщенности (“Кортик” Анатолия Рыбакова, “Старик Хоттабыч” Лазаря Лагина и др.). Характерно, например, что Рыбаков в 1960-е годы искренне не любил свою повесть “Кортик”, написанную в 1948 году, и считал ее слишком советской, при этом многие юные читатели воспринимали ее не как идеологическую агитку, а скорее как приключенческий боевик [2].
(Еще более “многослойные” структуры возникали в тех случаях, когда авторы при написании увлекательного детского произведения решали какие-нибудь сугубо индивидуальные “взрослые” задачи. Такие задачи могли ускользать от внимания большинства читателей-современников. В публикуемом блоке материалов один из таких случаев подробно анализирует Марк Липовецкий — это повесть А.Н. Толстого “Золотой ключик, или Приключения Буратино”. Из других примеров можно назвать роман Николая Носова “Незнайка на Луне”, где пародийному переосмыслению подвергаются жанры, стили и некоторые конкретные произведения английской и американской литератур: непростые культурные игры Носова смогли бы понять только взрослые интеллигенты, которые прочитали эту повесть вместе со своими детьми.)
Положение детской литературы и детского чтения при советской власти было глубоко двойственным. С одной стороны, детская литература была частью общей пропагандистской системы; детям были адресованы особые, именно для них адаптированные, образы, лозунги и литературные тексты, издававшиеся огромными тиражами. С другой стороны, именно детская литература в то же самое время была одной из самых свободных сфер литературы и представляла наибольшие возможности для творчества: достаточно вспомнить Хармса и Введенского, а из более поздних времен — Игоря Холина и Генриха Сапгира. В то время как “взрослые” тексты Холина были фактически запрещены, его детские стихи (“Умные машины делают конфеты, / Добрые машины продают билеты…”) публиковались в стандартных школьных учебниках русского языка [3].
Обэриуты, пришедшие в детскую литературу, способствовали зарождению и развитию одновременно двух традиций: собственно литературной и социальной. Они создавали игровые, освобождающие мысль произведения, и в то же время некоторую традицию задал сам их личный пример — реализации непубликуемых писателей в “детской” литературе. Позже эту традицию продолжили “лианозовцы” и некоторые авторы 1960—1980-х годов [4]. Но и сама детская литература оказалась в значительной степени более свободной, гибкой, допускающей индивидуальность высказывания. Достаточно вспомнить, например, детскую поэзию Валентина Берестова или Ирины Токмаковой или прозу Эдуарда Успенского 1970-х годов.
Параллельно такому развитию детской литературы шло формирование имевших те же особенности детских жанров на радио и телевидении. С одной стороны, для детей предназначалась официозная радиопередача “Пионерская зорька”, с другой — для них же делались, вероятно, лучшие русские радиосериалы: “Клуб знаменитых капитанов” в конце 1940-х и “Коапп! Коапп! Коапп!” в 1970-х годах [5], по задаче — научно-популярные, по сути — развивающие свободный, не идеологический интерес к приключенческой литературе и окружающему миру. Еще один пример свободной по духу детской передачи — “Радионяня”, породившая очень своеобразный жанр пародийной учебной песни [6]. Большой интерес для исследования не только детской культуры, но и культуры в целом представляют детские телепередачи 1970—1980-х — “В гостях у сказки”, “Будильник”, “АБВГДейка”, для которых песни писали молодые и часто склонные к нонконформизму поэты и композиторы.
Все это, вместе взятое, делает советскую детскую культуру чрезвычайно сложной системой, в которой идеологические “установки” эпохи могут рассматриваться только вместе с художественными, эстетическими особенностями того или иного произведения — и, что не менее важно, вместе с особенностями его бытования и восприятия [7]. Именно эта сложность привела к тому, что советская детская культура породила множество результатов, несоветских по своей идеологии, эстетике и общему смыслу.
Этому комплексу вопросов и посвящен данный блок. Открывается он статьей британского историка Катрионы Келли ““Маленькие граждане большой страны”: интернационализм, дети и советская пропаганда”, в которой прослеживается эволюция в советской детской культуре сюжетов, связанных с идеями открытости внешнему миру и противостоящей ей идеей изоляционизма. Келли использует слово “интернационализм” в этом, несколько зауженном значении, не обсуждая проблем, связанных с отношениями детей разных национальностей в самом СССР и образами различных национальностей в детском сознании. Однако поставленная и решенная ею задача важна сама по себе. Эта работа позволяет увидеть развитие советской детской культуры как части общемирового процесса “модернизации детства” и в то же время — как самостоятельный процесс, в котором общая тенденция к изоляционизму нарушалась и осложнялась различными возможностями контактов детей с внешним миром и с иностранными сверстниками.
Работа Марка Липовецкого по своему методу в некотором смысле противоположна статье Келли. Келли реконструирует масштабную общую картину, Липовецкий же делает общезначимые выводы из исследования конкретного произведения — “Золотой ключик” — и показывает многообразие его смыслов, до сих не прочитанных исследователями. Существенно, что “Золотой ключик” — детское произведение “взрослого” писателя; новый взгляд на авторскую концепцию “Ключика” и его место в творчестве Толстого позволяет понять, как могли быть связаны тексты разного типа в творчестве писателя с дореволюционным опытом (хотя, конечно, это только один из вариантов). Еще один важный обертон работы — указание на то, что Буратино — своего рода советский архетип, ставший объектом переосмысления в поздне- и постсоветской культуре.
В статье Данилы Давыдова упомянуто функционирование подобных архетипов в произведениях современных писателей, однако главная задача его работы — иная: Давыдов показывает, как повлиял опыт детского чтения (и взрослого перечитывания советской детской литературы) на формирование особой метафорики и оптики в произведениях современных поэтов-новаторов.
В блоке публикуются также результаты опроса современных российских литераторов разных поколений. Все они, каждый по-своему, говорят о том, как у ребенка в советское время, с 1920-х до 1980-х годов, мог сложиться несоветский круг чтения и нетривиальные способы восприятия литературы, каким образом чтение влияло на самоощущение ребенка и как этот их опыт чтения влияет на их взрослое творчество.
Илья Кукулин,Мария Майофис
1) Очередной показатель интереса к этой теме — большая коллективная работа, только что вышедшая в издательстве “ОГИ”: Детский сборник. Статьи по детской литературе и антропологии детства / Сост. Е. Кулешов, И. Антипова. М., 2003.
2) Такое совмещение планов было одной из причин гипнотического воздействия прозы Аркадия Гайдара, который вдобавок ввел в поэтику своих произведений модернистские приемы недоговоренности, безличной опасности, “саспенса” (постоянной тревоги) и пр. Вероятно, не в последнюю очередь из-за этого мерцания смыслов произведения Гайдара, особенно “Судьба барабанщика”, в 1990-е годы стали предметом оживленной полемики, которая присутствует и в публикуемой в составе данного блока статье Катрионы Келли.
3) Игорь Холин: “Мы всегда исходили из реальности” (Кулаков В. Поэзия как факт. М., 1998. С. 323).
4) Например, взрослый и детский писатель Георгий Балл, друг Генриха Сапгира, и в те времена, и ныне занимающий в литературе обособленное положение.
5) Авторами сериала “Клуб знаменитых капитанов” были Владимир Крепс и Константин Минц. “КОАПП” — “Комитет по охране авторских прав природы”. Автором этой передачи был писатель — популяризатор науки Майлен Константиновский. Об этом сериале см.: Потапова Т. Памяти друга. — http://kids.genebee.msu.su/ koapp/index.html.
6) См. эссе об этой передаче: Короленко П. У нее одна задача. — http://www.russ.ru/culture/song/20000921.html.
7) Не говоря уже о том, что помимо книжной или медийной детской культуры существовал (да и ныне существует) детский и подростковый фольклор, хотя и менее значимый по своему статусу, но все же присутствовавший в сознании многих (хотя и не всех!) детей как в советское время, так и теперь. См. об этом в ответах писателей в опросе “Совсем внеклассное чтение” в составе данного блока, а также: Краснова М. Профессор в ночной рубашке… // “НЛО”. 2002. № 58.