Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2003
Жанр плана работ в отечественной филологии освящен настолько блистательными именами и принципиальными проблемами, что мое обращение к нему, конечно, абсолютно неправомерно и может быть оправдано только симультанным самоумалением. Будучи очень маленьким филологом, я намерен предложить план исследования очень маленького филологического вопроса. Но, с другой стороны, бывают ли маленькие вопросы? Внутрисловный перенос — вполне маргинальный прием, нечто второстепенно-экзотическое. Однако отечественной филологической мысли завещано было Тыняновым именно на такие маргинальные, “на границе ряда” явления обращать особое внимание — потому что в них подчас яснее всего проявляются фундаментальные закономерности. Что филологическая мысль, за редкими исключениями, пренебрегает этим заветом — полбеды; беда, что наиболее широкий отзвук приобретают не связанные никакими заветами, никакой дисциплиной мысли, безответственно-публицистические высказывания о поэзии, в которых готовность рубить сплеча не подкреплена никакой аргументацией… Но — не будем забегать вперед: сперва — о внутрисловном переносе.
———-
1. История приема. Источники последующего широкого распространения приема в русской традиции — тексты Иннокентия Анненского, Владимира Маяковского [1], Марины Цветаевой — как основания для интерпретации приема как иронического, игрового либо лирического, акцентирующего дробность картины мира и/или ее эмфатическую накаленность [2]. Опыт Иосифа Бродского: внутрисловный перенос на фоне межсловного переноса.
2. Внутрисловный перенос и его место в слове с точки зрения морфологии и фонетики:
* перенос по границе частей двойного слова:
Медленный, замедленный, черно-белый Берлин.
Черный снег в воздухе, а на земле белым-
Бело от ангельского пуха, лебединого пера.
(Елена Фанайлова)
сюда же — отрыв частицы:
Я может быть прочту когда-
нибудь тебе о нашей связи…
(Евгений Сабуров)
сюда же — разрыв сложносокращенных слов:
Она любила каждого из тех,
кого она любила, будто ТЕХ-
ОСМОТР с отличием прошедшую машину.
(Александр Величанский)
Представляется, что неразличимость на границе строк дефиса и знака переноса не имеет существенного значения: в любом случае появление этого знака в исходе стиха недвусмысленно сигнализирует о незаконченности слова.
* перенос по границе морфем:
волнуясь и скитаясь
катя себя на рас-
целовыванье таинств —
но с песенкой для нас.
(Ника Скандиака)
…держа от смерти нас всего на волосок,
и в этом волоске от круч ее и бездн
устроив целый мир, который только без-
дарь годным для житья сочтет, и станет жить…
(Мария Каменкович)
Когда незрение протис-
нется в тебя наполовину,
исходную найдя причину
двуполого паденья вниз…
(Юрий Куроптев)
По первым наблюдениям представляется, что между приставкой и корнем перенос производится значительно чаще, чем между корнем и суффиксом.
* перенос по границе слогов, не совпадающей с границей морфем:
О одинокое озеро
и в охотничьей позе ро-
весник мой…
(Андрей Николев)
Душа. И это за игру словами
расплата, это тайна, это на-
тюрморт с непринесенными плодами.
(Денис Новиков)
* перенос внутри слога:
Золотое достойно их мужества быть одним
Существом безграничным, беззащитным, безу-
Мным. Даже тот, кто в объятье находился внизу,
Недоступен для ада и для рая незрим!
(Полина Барскова)
Фиалково пахнущее жарой
и молью проеденное в углу
воспоминание о прогу-
лках на лодках…
(Ксения Щербино)
Отдельный интерес представляла бы статистика соотносительной величины начальной и конечной частей рассекаемого слова — в том числе и в связи с вопросом о возможности опознания целого слова по его первой, предшествующей стихоразделу части. Такая возможность, впрочем, может определяться и другими обстоятельствами — например, параллелизмом конструкций со словесным повтором:
С ботаникой в ржавом трюмо,
с наядой в жгутах водопада —
что может быть наже, что мо-
жет быть размалеванней Ада…
(Аркадий Штыпель)
См. также позицию “обман ожидания” в параграфе 6 “Поэтика приема”.
3. Внутрисловный перенос и вопросы метра и ритма:
а) частотность внутрисловного переноса в текстах различной метрики (от силлаботоники до верлибра);
б) функциональные особенности внутрисловного переноса в свободном стихе: там, где стихотворный ритм не содержит метрической составляющей, складываясь ad hoc произвольным, индивидуальным способом, — казалось бы, внутрисловный перенос может использоваться только как средство работы со словом и создания образа (см. параграф 6 “Поэтика приема”); однако это не так: в ряде случаев функция внутрисловного переноса в верлибре — чисто ритмическая:
и лишь базальтовое
ожидание женской ласки
греет меня и дает
надежду, тщетную
оттого, что холод и есть
истинная температура совре-
менного мира,
лед и еще равнодушие,
мир — это холод, холод
(Сергей Сумин)
Разрыв слова “современного” выглядит немотивированным, но перебор вариантов показывает, что размещение стихораздела в любом другом месте синтагмы “истинная температура современного мира” неприемлемо по ритмическим причинам: стихораздел после первого или третьего слова привел бы к образованию двух стихов, заметно отличающихся по длине от остальных строк стихотворения (к тому же в одном из этих стихов оказалось бы единственное слово, что неизбежно привело бы к заметной экспрессивной выделенности этого слова, а это противоречило бы общей тональности стихотворения), стихораздел после второго слова обнаружил бы ассонансную рифму (“температура — мира”), также создавшую на этом месте не входящий в задачи автора экспрессивный всплеск. Ритмически было бы выгоднее разместить стихораздел слогом раньше (“со- // временного”), тогда длина обоих стихов (10 и 6 слогов) была бы ближе к среднему значению по тексту, но при этом отнесенная во второй стих часть слова графически совпала бы с полным словом “временного” (ср. параграф 6), что также выламывалось бы из авторской поэтики;
в) внутрисловный перенос как источник метрических аномалий в силлабо-тоническом стихе:
* замещение обязательно-ударной позиции безударным слогом — чаще всего в последнем икте стиха:
Мне не увидеть в профиль фейс дождя.
Ведь, в принципе, я вижу дождь в разрезе.
Анфас его недостижим. И презе-
нтовать мне фото дождь не в силах…
(Антон Колобянин)
На непуганый вынеси нас песок,
где семь пятниц будет на не-
деле, козы, кокосовых пальм лесок,
птицы в небе, рыбы в волне.
(Алексей Пурин)
И не верю я в разговор
почему-то ив у ограды…
Но влезает шмель в громкого-
воритель нездешнего сада…
(Виктор Ефимов)
Последний пример особенно любопытен, поскольку в обязательно-ударную позицию попадает третий безударный слог слова “громкоговоритель”, в то время как первый, несущий дополнительное ударение, замещает безударную позицию. Реже встречается аналогичное нарушение метрической нормы в первом икте, где безударный слог допускается только в том случае, если он не отделен словоразделом от следующего ударного:
Ясно, бездетно и странно,
бред заводной и скандальный,
или — Иванов Ивано-
ву — Элиот натуральный?
(Евгений Туренко)
Понятно, что во всех этих случаях (но особенно — когда первая часть перенесенного слова, не содержа не только основного, но и дополнительного ударения, должна рифмовать с нормальным полноударным словом) безударный гласный читается как ударный, скандируется. В свете этого правомерно было бы классифицировать все случаи внутрисловного переноса как вызывающие коллизию метрического и акцентологического начала и не вызывающие таковой [3].
Весьма экзотический характер принимает конфликт ритмики и акцентологии в следующем примере:
но странно завяза-
на фраза,
и темнота
расте-
кается в уголках рта,
как невиданное расте-
ние…
(Дарья Суховей)
Текст дисметрический с нерегулярной рифмой, поэтому ритмическая характеристика целого стиха, отведенного первым двум слогам слова, “растекается” (оба безударные), оказывается весьма затруднительной, между тем как далее, в довершение сложностей, это “расте-” (предположительно безударное) рифмуется с “расте-” от “растение”, в котором недвусмысленно ударным является второй слог. По-видимому, этот случай апеллирует к проблематике предназначенности некоторых стихотворных текстов преимущественно для зрительного восприятия (и, в частности, к понятию “глазной рифмы”). Именно у Суховей чаще всего встречаются сложные приемы на основе внутрисловного переноса — и ее особое внимание к возникающим здесь возможностям находит свое выражение в выходе на метаописательный уровень:
почему, сочиня про художника в ду-
ше — сбросим так, чтоб ударить два слога,
то есть, оба по замыслу автора с у-
дарением, время, теперь уже много…
* метрический сбой при внутрисловном переносе:
Двоих потеряла. Двух
душ навсегда лишилась.
Кем им была? Им вслух
читала — сильней молилась,
чем Богу. Немых икон
мои не коснулись губы.
Мощу свою Вавилон-
скую башню стихами. В груду —
грубым толчком земли
(божьим прикосновеньем) —
сыплется. Я угли
слов к молодым поленьям,
вырубленным в лесу,
(мне и не разобраться —
в ад или рай) — снесу…
(Марина Ивченко)
В стихе после переноса единственная в данном тексте двусложная анакруса.
Я получил твое письмо,
В котором ты поешь, как птичка…
Тебе — ответ мой, в нем отмычка
Для погружения в дремо-
ту, там, мой милый друг,
Такие дивные пространства…
(Евгений Мякишев)
Вот эроса и голоса цена.
Я знал ее, но думал, это фата-
моргана, странный сон, галлюцина-
ция, я думал — виновата
больница, парк не парк в окне моем…
(Денис Новиков)
После переноса в стихе ямбический метр становится на одну стопу короче; этот случай редок у профессионалов, но весьма часто встречается у начинающих авторов, обращающихся к внутрисловному переносу, но бессознательно при подсчете слогов дважды учитывающих оставшуюся перед разрывом строки часть перенесенного слова.
4. Графическое оформление внутрисловного переноса:
* при использовании автором прописных букв в начале каждого стиха стих, следующий за внутрисловным переносом (то есть начинающийся не с начала слова), может оформляться в соответствии с общим принципом:
С горькой покорностью вдов
Вниз опускаясь и на-
Верх выбираясь опять,
Вкось полосуя пейзаж…
(Валерий Черешня)
— а может — в нарушение принципа:
Из-за домов вставало солнце
Свободное от всякой соци-
ологии псевдосвобод…
(Савелий Гринберг)
Маркиз-де, как известно, пер-
вый увеличил наши знанья
За счет разбрызгиванья спер-
мы в черных дырах мiрозданья…
(Александр Леонтьев)
* удвоение знака переноса:
Да простят мне этот сложный синтаксис,
эту инверсивную тоску, –
бумерангом возвращаюсь к искренне-
-му: я сказать иначе не могу.
(Дарья Суховей)
Вокруг себя кружася как пластинка,
Саму себя как дервиш утанцо-
-вывая, важно выгибая спинку —
И остановишься перед крыльцом.
(Мария Степанова)
По-видимому, ради того, чтобы обе части разорванного слова были графически маркированы как несамостоятельные.
* перенос без знака переноса:
мы с тобой сегодня нра
вимся Богу это опас
но но про нас припасены для нас
припасены международные сведения про солнце
(Полина Андрукович)
Пей-пей-пой
Пой что не сложилось
В душе в от
Ношениях
Сношениях пой
(Тарас Трофимов)
Обычно у авторов, отказавшихся от использования знаков препинания вообще (и опускающих знак переноса по аналогии с пунктуационными, что само по себе неверно). При таком подходе ослабляется предсказующий аспект приема, поскольку знак переноса, как мы уже отмечали, заставляет ждать продолжения слова в следующей строке, — этим пользуется Дарья Суховей:
это рушится как дверной проем
это прости меня дмитрий воденников
из москвы твой прием
9.
-ник… Ник. Nick. Даже Nike. Или это, UK —
да куда там английский язык…
Слово “прием” в конце стиха (и восьмой главки текста) оказывается еще и начальной частью слова “приемник” (ср. позицию “удвоение смысла” в параграфе 6), о чем читатель узнает только задним числом.
5. О характере слов, рассекаемых при внутрисловном переносе.
Правомерно задаться вопросом, какие слова чаще оказываются рассечены при внутрисловном переносе: имеют ли значение их отнесенность к той или иной части речи, морфологический состав, принадлежность к заимствованиям, стилистическая характеристика? По первым наблюдениям представляется, например, что неожиданно часто рассекаются внутрисловным переносом имена собственные:
Что за лодка в траве-мураве
может быть это Лотта из Вей-
мара — вей — муравей не робей
на корму забирайся скорей
(Дмитрий Авалиани)
Трудно не быть игрушкой в шестипалых ладонях
времени Эхнатона, августа и Пери-
кла. Вчера веселился, завтра умрет Адонис, —
полночь, мгновенье между, остановись, замри.
(Максим Амелин)
Ты пугайся, придумав, что Риль-
ке, старея, глотал аспирин
Наяву и на “Яву” как стиль
Разменяв одиночества спин.
(Наталья Стародубцева)
6. Поэтика приема.
Специфические функции внутрисловного переноса:
* акцентирование паузы:
Шпили, колонны, резьба, лепнина
арок, дворцов и мостов; взгляни на-
верх: увидишь улыбку льва
на охваченной ветром, как снегом, башне…
(Иосиф Бродский)
Пауза требуется для того, чтобы от горизонтального движения взгляда перевести его в вертикальную плоскость.
* актуализация внутренней формы слова и значений составляющих его морфем:
мне трудно отказаться
от соединенья двух обломков
что как знать
как знать
возьмут да и прильнут друг к другу
и тогда возможно будет целовать
тот шрам
тот след от раны
через которую родилось
про-
явилось
когда-то
время
т о
(Ира Новицкая)
В составе глагола “проявиться” активизируется пространственная семантика приставки “про-” (связанная с идеей проникновения куда-либо через узкое, ограниченное со всех сторон пространство).
* акцентирование отделяемой морфемы и того смыслового оттенка, который она придает слову:
скажи что праздник
что в чужой жене
проснулась женщина до головокруженья
твоя
что разорвалась нить что жемчуг
рассыпался по комнате
что не-
возможно ждать — уже взошла звезда
и праздник стал похож на преступленье
(Александр Месропян)
— акцентируется отрицание;
Луг золотой… И мы взаимо-
доверчивы… и запах дыма…
Воистину: довольно с нас!
(Глеб Семенов)
— акцентируется и без того интенсивно выражаемый окказионализмом “взаимодоверчивы” мотив обоюдности чувства.
* удвоение смысла:
За то, что воздух выдан на века,
благодарим тебя, о повелитель!
За влажный окрик допотопных литер-
атур, читай — за мясо языка…
(Андрей Поляков)
Не алиби и не сладчайший пай-
мальчик, цианид литературы,
от пирога наскального…
(Александр Скидан)
— сечение слова таким образом, что в его составе возникает другое слово, создает двойное чтение: “допотопных литер” + “допотопных литератур” в первом примере, несколько сложнее во втором, где отделенное разрывом строки “пай-” переосмысливается как полнозначное слово “пай” (разновидность пирога). Чаще второе значение приобретает первая часть слова, разорванного внутрисловным переносом, но иногда и вторая:
Поговори со мною о душе
о том как мы с тобою хороше-
ем сплю светает словом жизнь идет
(Анна Сон)
Милой халявы помимо
да и дословных придумок,
кто тебе скажет: любима-
я — откровенный придурок.
(Евгений Туренко)
Куда тебя гонит? Садись на троллей-
Бус-искор янтарных надень ожерелье.
(Давид Шраер-Петров)
Мы, любящие в темноте,
Не знаем призрачных наде…
ЖД нам мягко стелет рельсы…
(Александр Грабарь)
В последнем примере любопытная модификация приема: отсеченная стихоразделом финаль совпадает с буквенной аббревиатурой и читается на два слога.
Наиболее редкая разновидность приема — тройной смысл (рассекаемое слово разделяется на два значимых):
Я ли тебя торговать по базарам, и я де-
белые пятна тоски изучаю до хруста.
(Наталья Стародубцева)
Помимо двоения “белые пятна — дебелые пятна” здесь присутствует еще и конструкция “местоимение + частица”: “я-де”.
* обман ожидания:
Сегодня тепло и сухо, тепло и су-
матошным пернатым слуха не поберечь…
(Валерий Фарзанэ)
— вместо ожидаемого повтора слова “сухо” следует другое слово.
когда я говорю с тобой по телефону
по телевизору идет какое-то кино
и человек выходит побродить
из дома тихой зимнею но-
-чью интонацию бы перенять?
когда я говорю с тобой по теле-
визору накручивая диск
какое-то сегоднячко вни-
-чью интонацию бы перенять?
(Дарья Суховей)
Перенос во второй строфе дает слово “телевизор” вместо ожидаемого “телефон” — учитывая, что в первой строфе имеется фрагмент “по телефону // по телевизору”, можно рассматривать “по теле- // визору” во второй строфе как стяжение этого фрагмента — из телефона и телевизора получился единый монстрообразный аппарат: у него есть диск и по нему можно разговаривать, но называется он телевизором (и, по-видимому, показывает программу “Сегоднячко”). Первый и третий внутрисловный перенос в этом тексте дают уже рассмотренное удвоение смысла, отбрасывающее отсвет на второй: в слове “телевизор”, помимо слова “телефон”, начинает просвечивать еще и тело, материализующееся в следующей строфе (“когда я говорю с тобой по телу…”).
* внутрисловный перенос как способ мотивации словесных деформаций (параграф, подсказанный Ю.Б. Орлицким):
По-немецки, Бог-Нахтигаль, соври,
отпуская Гретхен грехи с иври-
та-т-а-тет мне пела про тот исход,
обломился которым кронштадтский лед…
(Александр Скидан)
— поскольку (как предположил в устном сообщении Ю.Б. Орлицкий) оторванная внутрисловным переносом финаль (если, добавим от себя, она невелика и не попадает на икт) должна функционировать в качестве проклитики, постольку возникает возможность более интенсивного слияния с последующим словом).
Душа осенняя тревога
шурша по луже едет Волга-
ранжевая в черных шашка-
хмурый счетчик безногий летчи-
как-то стало странн-
Открыто сердце для дождя.
(Алексей Евстратов)
В этом небольшом стихотворении 4 внутрисловных переноса приходится на 6 стихов, что само по себе, можно считать, рекорд (см., однако, ниже — о стихах Елены Кассировой), и бросается в глаза, что стихораздел в стихах с 3 по 5 смещен по отношению к словоразделу на один звук, причем этот звук входит в состав сразу двух слов. Любопытно, что на границе второго и третьего стиха знак переноса стоит после законченного слова — сигнализируя, как выясняется после стихораздела, о принадлежности последнего звука этого слова еще и первому слову в следующем стихе; именно с этого места начинает деформироваться метр (первые два стиха — Я4, третий стих укладывается в этот же размер с учетом оставшейся в предыдущем стихе части первого слова — ср. выше позицию “Метрические сбои” в параграфе 3), а с ним и оптика.
* специфические эффекты рифмы при внутрисловном переносе:
Зимою квадрат окна
не делится пополам.
Он запотевает из-
нутри и почти святой –
от холода. Как она
идет по твоим полам! –
зима, холодрыга. И, з-
меясь под твоей пятой…
(Антон Колобянин)
Столкновение двух внутрисловных переносов в одной рифмопаре. Большинство авторов, обращающихся к внутрисловному переносу в рифмованном стихе (причем не только авторы, прибегающие к нему спорадически как к достаточно сильному выделительному средству, но и убежденный пропагандист приема Елена Кассирова, см. параграф 7), избегают подобного, однако изредка такое усиление приема встречается. Выше уже приводились, в связи с ритмико-акцентологическими проблемами, два аналогичных примера из Дарьи Суховей.
Другая своеобразная рифменная возможность, предоставляемая внутрисловным переносом, — квазитавтологическая рифма:
…без трагизма выбо-
ра — быть либо-либо:
иль рука желе-
зная, иль желе!
(Елена Кассирова)
— особенно в тех случаях, когда (как в данной цитате) начальная часть слова, рассекаемого стихоразделом, рифмует с тождественным ей полным словом: это последнее при такой конструкции сперва вводится, потом отрицается финалью перенесенного слова и, наконец, восстанавливается в правах, приобретая таким образом значительную прибавку в экспрессии.
* дистанцированный внутрисловный перенос — между тремя конституирующими элементами последнего (начало слова — межстиховая граница — окончание слова) вклинивается что-то еще. Прародителем этой экзотической вариации приема можно считать, вероятно, знаменитое цветаевское 1935 года:
Кача — “живет с сестрой” –
ются — “убил отца!”…
Таким образом акцентируется пауза, двусоставность действия (как у Цветаевой), его продолжительность (как в двух следующих примерах), прерывистость и т.п.
глядело облако под током
и делало глоток,
и билось с птичьего полета
в оранжерейное светло,
где море шу — ,
море ме — ,
море ло —
до небосвода.
(Светлана Иванова)
Пошло-поехало. Хозяйка
Простить супруга не смогла,
Дала пощечи(получай-ка!)-
ну, прослезилась и слегла.
(Александр Леонтьев)
Здесь еще любопытно, как эпентеза мотивирует двойное прочтение вынесенной в следующий стих финали: “ну” — остаток слова “пощечину” и “ну” — междометие.
* ложный перенос:
В остановившихся часах так много времени осталось
нетраченного молью дел, которые должны быть сде-
Так и приходит смерть. В глазах смертельная встает усталость,
и стрелки рук разведены растерянно, де — как? мол — где?
(Надя Делаланд)
Но ты — сидишь. Вот — факт, который так трудно будет опрове-
И смотришь на меня, и смотришь.
Ты посмотри, ты посмотри, какой ты глупый человек
(там дождь идет, а ты не мокрый).
(Надя Делаланд)
Слово обрывается концом стиха, но не продолжается в начале следующего (при этом имеющейся части слова достаточно для его опознания). Есть и примеры, в которых такой обрыв заканчивает строфу или весь текст:
Чуть вода набежавшая брызжет,
Ли гроза поднебесная брезжит
Во смятенную зелень зрачка,
Это он на себя намека-
(Мария Степанова)
белого цвета уверен свет
тень не запутывается в белье
тень не вымазывается в угле
это по ней незамет-
(Дарья Суховей)
В еще одном примере из Дарьи Суховей ложный перенос сочетается с удвоением смысла:
рассказы о будущем их канва
? короче нева-
надо бы другое сказать
— “короче нева” (река Нева — графика текста не предусматривает прописных букв) + “короче, нева- // <жно>”.
У Александра Скидана находим сочетание наличествующего внутрисловного переноса с ложным:
— наверчивай на липовом спирту
смычком валькирии с чаинками во рту
раек кромешный спиритический поту-
сторонний камерный: я не увижу зна…
— элизиум странноприимный сна
Ложный внутрисловный перенос (обрыв слова) подготовлен переносом реальным (восстановление же фрагмента “зна-” до целого — мандельштамовского стиха “Я не увижу знаменитой Федры” — обеспечено предшествованием нескольких ясно отсылающих к Мандельштаму лексем: “наверчивай”, “валькирии” и др.). Не исключено, что целесообразным будет разграничить явления ложного переноса и обрыва слова на границе стиха (как частный случай обрыва слова) на основании наличия/отсутствия знака переноса (о роли которого уже заходила речь). Впрочем, и тут возможны промежуточные случаи:
Он выдохнул, вдохнул и снова вы-.
(Мария Степанова)
За знаком переноса следует точка, как будто дезавуируя заданную только что (одним графическим символом раньше) необходимость ожидать продолжения слова.
7. Внутрисловный перенос как стержневой элемент авторского идиостиля: случай Елены Кассировой.
Первая книга стихов Кассировой “Кофе на Голгофе” (М.: Захаров, 2001) включает 147 стихотворений длиной от 8 до 40 стихов каждое, общий объем 2148 стихов, из которых внутрисловный перенос встречается в 726 стихах (то есть в среднем каждый третий стих содержит перенос); при подсчете отдельно по третьему разделу книги имеем еще более впечатляющие цифры: в 46 текстах общим объемом 708 стихов — 344 внутрисловных переноса (учитывая, что Кассирова пишет рифмованной силлаботоникой и не допускает, чтобы стихи с внутрисловным переносом рифмовались между собой, получаем, что такие стихи не могут составлять более половины общего числа стихов, а следовательно, предел практически достигнут). Чтобы можно было составить впечатление о поэтике, складывающейся под знаком этого приема, приведу один текст полностью:
ВЕЛИЧЬЕ ПЕТРА
Царь Петр не тем, что, реф-
ормировав, как Греф,
Россию, дикость лик-
видировал, велик.
Россия, полагал
Ключевский, англо-гал-
ломанством и сена-
та вводом спасена.
Не тем, нет, и не тем,
что просветилась тем-
нота, не рядом мер-
зких, но полезных мер!
Спасенье наше — плод
ученья полиглот-
ского, какое пер-
вый ввел великий Пьер!
Чтоб круглые неве-
жды на реке Неве
балакать по-англи-
йски и урду могли.
И, по натуре сак-
раменталист, русак
заглоссолалил бла-
годарно: “Бла-бла-бла!”
Петра величье в том.
А дальше уж автом-
атически и шел-
ково процесс пошел.
Нам языками вбир-
ать помогал Шекспир
вселенную, галак-
тику, рай, ад, гулаг,
чтоб мы Петру, еще
не очень просвеще-
нные, сказали смач-
но: “Сэнкью вери матч!”
8. Внутрисловный перенос и смежные явления:
* межсловный перенос между полноударным словом и проклитикой/ энклитикой:
Средостение восклицания! Ограничение заключается в
том, чтобы начать.
(Аркадий Драгомощенко)
“Когда бы это была любовь,
я пригласил бы Ее в кино”, —
поди, так мог написать Ли Бо в
Китае восьмого столетья, но…
(Виталий Кальпиди)
конструктивные игры поэтов, которые за
пределами, в общем, еще языка,
и банальные рифмы его еще не
испытаны все…
(Дарья Суховей)
— Взамен оконного стекла,
В котором я лицом близнечным
Ли, братской чашкою весов
Сейчас задвинусь, как засов…
(Мария Степанова)
В рамках некоторых лингвистических концепций эти случаи неразличимы с рассматривавшимися в начале нашего обзора переносами, отделяющими частицы типа “-либо” (поскольку существуют разные определения самого понятия слова). Нам, однако, представляется, что для феномена внутрисловного переноса решающее значение имеет графическая сторона дела, письменная форма представления текста (поскольку степень проявленности любого переноса в устном представлении текста сильно зависит от манеры рецитации), а для графической стороны дела, в свою очередь, решающую роль играет именно знак переноса (см. выше). С другой стороны, из приведенных четырех примеров в двух (у Степановой и особенно у Суховей) отрыв энклитики/проклитики и ее попадание в маркированную позицию абсолютного конца или абсолютного начала стиха ставит предлог или частицу под логическое ударение.
* разрыв слова, не связанный с границей между стихами:
в ман ДАриновых ладонях не уснуть
в ман ДАриновых ладонях
никог ДА не наступит зима
никог ДА не появится лето
в ман ДАриновых ладонях только оранжевый
(Дмитрий Кравчук)
умею читать наизусть ненавижу запах вина (винова- того?) и творог
выяснилось орфо- эпическая норма не такова
(Дарья Суховей)
Функции такого приема могут лежать в фонетической или иконической плоскости (как в первом примере) или в той же сфере, что и функции внутрисловного переноса (удвоение смысла посредством выделения “эпическая” из “орфоэпическая”).
* тавтограммы, они же омограммы, и им подобные. Эти термины предложены соответственно А. Бубновым и Г. Лукомниковым для текстов Дмитрия Авалиани, имеющих вид: “Поэта путь мой — / по этапу тьмой” (то есть основанных на перераспределении словоразделов во фразе при сохранении буквенной последовательности). Тавтограммы Авалиани всегда в явном виде представляют оба варианта прочтения, однако у других авторов подчас представлен явно только один вариант, другой же (как правило, более очевидный) подразумевается:
Гали мать я.
(Герман Лукомников)
Для текстов такого рода А. Бубнов предлагает термин “полутавтограмма”; типичная полутавтограмма представляет собой именно рассечение слова на несколько частей — иногда как самостоятельный текст, иногда как прием в составе более пространного текста (в некоторых случаях буквенное тождество оказывается неполным, замещается тождеством произносительным). Соображениями облегчения восприятия и прояснения грамматической и логической структуры текста (как и во всех жанрах “комбинаторной поэзии”, как назвал эту область словесности Г. Лукомников, текст зачастую довольно темен по содержанию), а равно и ритмическими требованиями может вызываться разнообразное графическое расчленение текста, в том числе и такое, которое рассекает получаемое при одном из прочтений слово:
в
и на град падет З
вон
(Анна Альчук)
Во т бы ть бы м не бог а ты м и здоро
вы м не про сти
ли бы так си
(Дарья Суховей)
9. Внутрисловный перенос как предельный случай давления стиха на язык (впрочем, этот общий вопрос уже освещен вскользь М.И. Шапиром в уже называвшихся работах).
————-
Вернусь к началу. На вышеприведенные околостиховедческие размышления сподвиг меня большой поэт Александр Кушнер, опубликовавший не так давно заметку под названием “Новая рифма” [4], в которой заклеймил внутрисловный перенос как “любимое орудие графомана”, утверждая при этом, что “подобная рифма натужна, неестественна — и наш слух отказывается ее услышать”, а главное — что “благодаря такому простенькому приему все слова в языке могут быть зарифмованы, в то время как искусство тем и отличается от ремесла, тем более — от фабричного конвейера, что ставит перед автором ряд преград”. От такой филиппики, плавно переходящей в иеремиаду, кинуло меня, по чести сказать, в совершеннейший озноб — хотя, с другой стороны, после давних и ставших уже притчей во языцех обличений Кушнера в адрес Геннадия Айги можно, кажется, ничему не удивляться [5]. Не поразительно ли, что человек, почти полвека работающий со словом, может всерьез полагать какой-либо литературный прием предосудительным par excellence? Не поразительно ли, что поэт, пишущий преимущественно рифмованным стихом, считает, что главная трудность его ремесла, в преодолении которой и заключен основной смысл поэтического поиска, — в том, чтобы найти к слову рифму, а не в том, чтобы сделать рифму конструктивно осмысленным элементом целого, придать концевому созвучию собственную семантическую нагрузку, а не оставлять его болтаться пустозвонной побрякушкой?
Вопрос, однако, не в том. Проблема глубже — и она принципиальна для сегодняшнего состояния нашей литературы. Какова мера профессиональной ответственности человека, пишущего о литературе, за свое высказывание? Лежит ли на нем бремя доказательства — или довольно с нас и того, что он просто делится с нами своими впечатлениями? Отчего и почему не замирает рука пишущего, выводя фразу: “Подобная рифма натужна, неестественна — и наш слух отказывается ее услышать”, — чей это наш слух? Вы о себе во множественном числе говорите, Александр Семенович? Или на знакомых испытывали? А если на знакомых — то как определяли репрезентативность выборки?
Поэт, говорящий о поэзии (не только своей), — несколько двусмысленная фигура. По умолчанию предполагается, что если стихи данного автора — подлинно значительное явление, то и его мысли о стихах — на том же уровне. Это ошибочное предположение: читать и писать — разные навыки. Мысли поэта о чужих стихах могут быть удивительно тонкими и глубокими, если эти стихи ему созвучны, и поражать глухотой и тривиальностью, если речь идет о далеких лично от него участках поэтического пространства. Обнародовать эти последние на том основании, что их автор — выдающийся стихотворец, — значит оказать медвежью услугу и автору, и его читателям и почитателям: частный, вполне субъективный взгляд, имеющий право на ограниченность, возводится в ранг ответственного критического суждения. Удивляться ли потом, если сплошь да рядом ту же глухоту, неумение и нежелание вникнуть в то, что им чуждо, демонстрируют в критических и публицистических высказываниях о поэзии люди, у которых за душой нету кушнеровской давно классической лирики, да вообще толком ничего нету?
В профессиональную этику поэта, вообще говоря, не входит беспристрастность оценки собратьев по цеху, равно как и строгая логичность рассуждений. И когда поэт, высказывая свою profession de foi, несет невнятную ахинею и бранит коллег — это не всегда хорошо выглядит, но на свой лад закономерно и приемлемо. На территории другого дискурса, критического, действует совсем другая профессиональная этика. Цель критика состоит вовсе не в том, чтобы заклеймить или возвеличить, а в том, чтобы разобраться. А чтобы разобраться — надо поставить перед собой набор вполне определенных вопросов: как устроен данный текст, в чем его конструктивная идея? К какому литературному ряду он принадлежит и чем в этом ряду выделяется? Если речь идет о тех или иных встречающихся в тексте приемах — как эти приемы функционируют, как вписываются в систему целого? А теперь скажите, положа руку на сердце: много вы видели за последнее время критических статей и рецензий, состоящих из чего-либо подобного?
Что до внутрисловного переноса, то длинная череда цитат, составляющая, в сущности, основной корпус настоящего “Плана работ…”, и мои посильные к ней комментарии призваны были на подмогу единственному утверждению о современной поэзии: она существует, она прекрасна и разнообразна. Цитированные стихи и их авторы кому-то будут близки, а кому-то не будут, — но они не просто так, не кушнеровские “графоманы, не читавшие Анненского”, а ответственные участники литературного процесса, пытающиеся, каждый по-своему, обогатить читателя опытом нового, вполне индивидуального видения.
1) См.: Тренин В., Харджиев Н. Поэтическая культура Маяковского. М., 1970. С. 200—202.
2) М.И. Шапир, суммируя историю вопроса в русской стихотворной традиции XIX — начала XX в., говорит также об античном ореоле приема, нашедшем отражение у Михаила Кузмина, однако, думается, эта линия работы с внутрисловным переносом практически пресеклась. См.: Кенигсберг М.М. Из стихологических этюдов // Philologica. Т. 1. № 1/2. С. 162, 181 [примечания М.И. Шапира]; Шапир М.И. Metrum er rhythmus sub specie semioticae // Шапир М.И. Universum versus: Язык — стих — смысл в русской поэзии XVIII—XX вв. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 97—98.
3) Тема намечена М.И. Шапиром. См.: Шапир М.И. “Versus” vs. “prosa”: пространство-время поэтического текста // Там же. С. 39.
4) Кушнер А. Заметки на полях // Арион. 2001. № 1.
5) В сноске замечу, что и у этих, вполне безличных будто бы заметок Кушнера, где все авторы цитат указаны одними инициалами, есть свой антигерой: выдающийся поэт следующего за Кушнером поколения Владимир Гандельсман. Дважды цитируются его стихи (сразу за этими цитатами следует резюме: “Нет, не Анненский (наши графоманы его не читали), шлюз открыл все-таки Бродский, это с его легкой руки пошло-поехало”, — не оставляющее сомнений в отношении Кушнера к автору цитируемых текстов); следом за “Новой рифмой” идет другая заметка, о названиях поэтических сборников, где в ряду бездарных и бессмысленных Кушнер аккуратно размещает названия трех последних книг Гандельсмана. Такая мера нелюбви, не рискующей сказаться в открытую, требует, право, каких-то особых объяснений.