Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2003
Ошибки для того и существуют,
чтобы их делать.
С. Тартаковер
Редакция “НЛО” обратилась ко мне с предложением рассказать о том, как в современных условиях может работать неофициальный семинар, существующий в рамках официальной институции. Уже три года я веду семинар, по духу своему, кажется, достаточно неофициальный, который существует в стенах Института психологии им. Л.С. Выготского РГГУ. Мало того, что место это вполне официальное, — я являюсь еще и заместителем директора означенного Института психологии. Тем не менее лично для меня этот семинар совершенно необходим именно в таком виде. Весьма важен он, насколько я могу судить, и для остальных участников, среди которых — студенты и аспиранты Института психологии, сотрудники Института, а также несколько человек из других психологических организаций Москвы. И, хотя я согласен с выводами Р.М. Фрумкиной — сейчас уже не нужно собираться по квартирам, удобнее проводить такие встречи в университетской аудитории, — тем не менее наш семинар по смыслу и духу можно считать в некотором смысле продолжением домашних семинаров 1960-х и 1970-х годов.
Вероятно, большинство неофициальных (по своему статусу) семинаров возникает по сходным причинам: организаторам не хватает интеллектуального общения с людьми, интересующимися более или менее сходным кругом вопросов. Когда я пришел работать в РГГУ, у меня возникла именно эта проблема: те коллеги, которых я там встретил, интересовались совсем другими научными вопросами, чем я. Так что пришлось создавать собственный круг общения, а заодно следовало отыскать ту совокупность тем, которыми стоит заниматься.
Предыдущий мой опыт основывался на нескольких видах неофициального научного общения, которые я усвоил в бытность студентом факультета психологии МГУ. Там постоянно действовало несколько семинаров — все они были очень разного качества. Как правило, собиралось сколько-то человек, договаривались, что они будут обсуждать определенную тему, встречались регулярно в течение нескольких месяцев, а потом разбегались. У преподавателей было много свободного времени, поэтому было много кружков для студентов, которые вели очень интересные люди. Это очень способствовало пониманию того, как в компактной форме можно разговаривать на сложные и интересные темы. Стоит вспомнить, например, очень славные семинары под руководством А. Лидерса или А. Пузырея.
Еще в мои времена была такая организация, как научное студенческое общество (НСО). Сейчас оно тоже кое-где есть, но в те годы НСО имело весьма определенный и позитивный смысл: оно было явной оппозицией комсомолу, другой формой “выполнения общественной работы” — при том, что какой-нибудь “общественной работой” студенту заниматься было строго обязательно. Это была хорошая возможность, потому что можно было делать интересные вещи и при этом существовать в достаточной степени независимо от официальных структур.
НСО проводило выездные студенческие школы; в психологии их сейчас почти уже нет, хотя в других дисциплинах такая форма научной жизни, насколько мне известно, продолжает действовать. Этим школам я многим обязан: весь круг моих занятий и во многом даже круг моего научного общения определились на зимней школе 1985 года, которая была посвящена культурно-исторической проблематике. Буквально за 10 дней все это и определилось, хотя, конечно, тогда я этого не понимал, — а осознал приблизительно лет через десять.
На зимних школах середины 1980-х выступали люди, достаточно популярные и тогда, и сейчас: В. Петухов, А. Пузырей, А. Асмолов, В. Петровский, А. Хараш, С. Ениколопов, В. Вилюнас, В. Петренко… Они рассказывали там не вполне канонические вещи. Общение интенсифицировалось и за счет специфических для психологов средств — например, тренингов и различных игр, которые регулярно проходили на школах.
По сути, темы, обсуждавшиеся на школах, могут быть описаны как психологический андеграунд — исследовательский и практический. Там параллельно происходило сразу много событий, так что спать времени не оставалось. Самой страшной была роль ведущего: ночью тренинги, после которых ведущий спит часа два, а утром приезжают гости, и с ними нужно вести интересный и сложный разговор, в то время как приехавшие на школу студенты спокойно отсыпаются.
Когда потом мы сами — мои однокурсники и другие коллеги — стали проводить такие мероприятия, нужно было освоить или заново изобрести методы, с помощью которых можно научить людей действовать совместно: когда выезжает компактная группа из человек 20—25, включая “и старых, и малых” — и студентов, и преподавателей, — нужно, чтобы они могли проводить обсуждения интенсивно и эффективно, а для этого нужна адекватная структура таких собраний. Этот опыт для меня значим и сейчас.
Раскрепощению, впрочем, способствовала и не вполне обычная для советского вуза атмосфера психфака. Например, когда преподаватели кафедры общей психологии — Ю. Гиппенрейтер, А. Крымов, В. Петухов, А. Пузырей — собирались, чтобы обсуждать курс “Введение в психологию”, они на свои дискуссии иногда пускали студентов. Это никем не было предписано, просто они так решили: допускать студентов к обсуждению того, каким этот курс должен быть по содержанию. Там возникали очень симпатичные интеллектуальные мизансцены, когда мы могли видеть своих преподавателей более свободными, чем на лекциях и семинарах, и в то же время — видеть те реальные и часто достаточно жесткие рамки, с которыми им приходилось считаться в факультетской работе.
Стоит назвать и еще один семинар, тоже очень важный для меня, но к психфаку не относящийся, — знаменитый методологический семинар Г.П. Щедровицкого. При том, что я не методолог (в том смысле слова, который появился в результате деятельности Щедровицкого) и с годами отношусь к идеям Щедровицкого все более критически, — Щедровицкого как явление в социальной жизни я, наоборот, оцениваю все выше. Он производил потрясающее впечатление. Это был лучший диспутант, которого я когда-либо видел.
Семинар Щедровицкого был явлением выдающимся по многим причинам: во-первых, он был очень длительным, собирался в течение многих лет; во-вторых, он был чрезвычайно развивающим: в нем выучилось огромное количество людей; в-третьих, он был новаторским и разнообразным по формам и методам работы. На заседаниях я бывал считанное количество раз, но впечатления остались сильные.
Когда я пришел преподавать в РГГУ, выяснилось, что здесь все устроено по-другому: вроде бы, все преподаватели заканчивали один и тот же факультет, все принадлежат к одной и той же школе (культурно-исторический подход Л.С. Выготского и теория деятельности А.Н. Леонтьева—С.Л. Рубинштейна), но разные люди заканчивали психфак в разное время и представляют разные поколения. С другой стороны, стало понятно, что “подрастает смена” и студентов надо научить работать, в первую очередь, конечно, работать “не только головой, но и руками”.
Для того чтобы собрать людей, я совершил рекламную акцию, получившую неожиданно сильный резонанс: я провел два публичных выступления (две “тронных речи”, как я их называл): одну — о психологии сект, другую — о психологическом анализе виртуальной реальности. На них собралось человек сто — понятно, что с такой толпой семинары проводить невозможно. Но потом, когда начались регулярные собрания, случайные люди отсеялись и остался устойчивый “костяк” семинара, в который входит примерно 10—12 человек. Но, конечно, на протяжении всей его работы было и много временных участников, — тех, кто появляется ненадолго. Первоначально в семинаре были явно две половины: старшие и младшие, преподаватели и студенты, которые явно стеснялись того, что им позволено задавать вопросы и вообще принимать “на равных” участие в обсуждениях. Но потом и они “втянулись” в общую работу.
Темы первых выступлений были выбраны не случайно: и секты, и виртуальная реальность интерпретированы в психологии очень плохо. Виртуальную реальность вообще можно считать для психологии форменным скандалом: сделано нечто — с формальной точки зрения техническое устройство, — психологическую суть которого современная наука ни описать, ни назвать толком не может. Все описания пока что строятся на уровне “сидит человек в виртуальном шлеме и тащится”.
Функций у нашего семинара несколько. Во-первых, обучающая: студенты, работающие в семинаре, учатся читать тексты “нестуденческими” глазами. А это совершенно необходимо. Во-вторых, дискуссионная: участники семинара ставят проблемы, обсуждают их, формулируют гипотезы, готовят экспериментальные исследования, направленные на их проверку.
Очень важно, что на семинары собирается “своя” и к тому же заинтересованная публика. Поэтому, пренебрегши пиететом и статусными отношениями, оказалось возможным устроить весьма эффективную и интересную работу. Кроме того, в нашем семинаре каждый имеет право на ошибку, которая не повлечет административных или иных последствий. И глупости поэтому говорить тоже можно.
При этом наши обсуждения характеризуются достаточной последовательностью: несмотря на разнообразие обсуждаемых тем, они обладают определенной преемственностью. Историю вкратце можно описать так.
После первого разговора о сектах мы стали обсуждать манипуляции как один из психологических механизмов привлечения и удержания адептов. Долго обсуждалась, например, структура манипуляции. В процессе разработки этих проблем было сделано несколько хороших теоретических ходов. Потом было проведено несколько любопытных серий экспериментов.
Затем были подняты темы, с моей точки зрения, впервые отчетливо сформулированные у Выготского: как в мышлении сосуществуют и взаимодействуют научные и житейские понятия. Здесь социальные и организационные последствия были уже более серьезными: в частности, было защищено несколько дипломных и кандидатских работ, появились публикации.
Далее (а это уже нынешний год) мы начали заниматься понятием “мыслимого мира”, которое можно ввести отчасти по аналогии с понятием “видимого мира”, разработанным Дж. Гибсоном. Применительно к этому понятию можно заново продумать и построить классическую проблематику психологии мышления — механизмы решения задач и проблем. Здесь я ожидаю серьезных продвижений — как теоретических, так и экспериментальных.
Легко видеть отличие нашего семинара от того, о котором пишет Р.М. Фрумкина. Тогдашние семинары, о которых я большей частью слышал или читал, были межпредметными (или, как сейчас говорят, междисциплинарными). Например, насколько я понял историю семинара Фрумкиной, — вопрос, первоначально сформулированный организатором как главная тема работы семинара, был оставлен примерно через два месяца после начала его деятельности. Наш семинар был и остается строго монодисциплинарным. Но есть и одно принципиальное сходство: этот семинар по духу является домашним и неформальным, хотя и происходит в стенах университета. И не только потому, что часто семинар заканчивается совместным чаепитием на кафедре ОЗРП (общих закономерностей развития психики) и в это время иногда происходит самая содержательная часть разговора.
Как я уже сказал, во время полудомашних дискуссий на зимних психологических школах наши учителя рассказывали о психологическом “андеграунде”. Так вот, то, что мы обсуждаем во время наших семинаров, — это тоже в некотором смысле андеграунд. Мэйнстрим современной российской психологии — это прикладные отрасли (консультирование, психотерапия) и прочая психология “на злобу дня” (вроде психологии нравственности или психологической безопасности). Те направления, в которых результаты накапливаются медленно, путем постепенных обсуждений, оказываются невостребованными и должны культивироваться специально. Это и есть “андеграунд”. И такая ситуация не будет преодолена до тех пор, пока не будут найдены крупные теоретические идеи, которые и выйдут “из подполья”.
Андеграундные идеи — это зона роста. Именно ими обычно прирастает наука. Только, чтобы они успешно развивались, их сначала надо придумать, сформировать. В этом смысле наш семинар должен быть назван венчурным или рисковым.
С Институтом психологии имени Выготского как официальной структурой наш семинар связывают отношения дополнительности и реципрокности. Реципрокность означает то, что на семинарах складывается достаточно свободная атмосфера, которой не удается достичь на официальных мероприятиях. Дополнительность связана с тем, что обычное обучение студентов волей-неволей является “догматическим”, а происходящее на семинаре — явно критическим.
Мне нравится метафора Э. де Боно, который уподобил работу современных исследователей копанию узких глубоких шахт. Можно, конечно, представить себе междисциплинарных специалистов, которые одновременно видят многие шахты, но у нас семинар, как уже было сказано, монодисциплинарный, поэтому его “широта обзора” обеспечивается попытками снова выйти на классические проблемы, имеющие общее и при этом непреходящее значение.