(Саратов, 23—24 октября 2002 г.)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2002
Всероссийская научная конференция “Наука и власть” проводилась Российским обществом интеллектуальной истории и Институтом всеобщей истории РАН на базе Саратовского Межрегионального института общественных наук (МИОН) совместно с Саратовским государственным университетом. Подзаголовок названия конференции — “Научные школы и профессиональные сообщества в историческом измерении” — весьма точно отражает тот конкретный угол рассмотрения поистине необъятной темы соотношения науки и власти, который выбрали устроители. Доклад Лорины Петровны Репиной, лидера формирующегося сообщества российских “интеллектуальных историков”, очерчивал основные принципы и подходы к анализу феномена научных школ. Важной чертой Российского общества интеллектуальной истории является объединение под его крылом не только московских и петербургских ученых, но также и сотрудников региональных университетов: еще в 1960 — 1980-е гг. идеологическая бдительность по отношению к “головным” институциям и последствия проработочных кампаний позднесталинского времени привели к тому, что часто не в центральных учреждениях, задавленных идеологическим надзором, а именно на периферии отдельные сообщества гуманитариев развивались более динамично и даже свободно. В области изучения всеобщей истории выделялись, в частности, пермская школа (вокруг Л.Е. Кертмана), томская школа методологии и историографии (томской школе был посвящен доклад А.Ю. Соломеина). Темы современного состояния научных школ историографии и развития научных институций прошлого органично сочетались в обобщающих докладах Г.П. Мягкова (Казань) и М.Ф. Румянцевой (Москва). Особенно хотелось бы выделить также те доклады, где привычные историографические сюжеты рассматривались с нетривиальной точки зрения. Это и попытка С.А. Экштута социологически рассмотреть конфликт Товарищества передвижных выставок и Императорской Академии художеств через призму становления негосударственных, автономных от власти инстанций развития и легитимации искусства. Следует отметить и стремление описать школу Ключевского как феномен отечественной культуры в целом, не ограничивая ее рамками университетского семинария (Н.В. Гришина, Челябинск), сравнить научные характеристики творчества Н.И. Кареева и В.П. Бузесукула (В.А. Филимонов, Сыктывкар). Очень интересным был анализ разных академических стилей внутри так называемой Петербургской исторической школы конца XIX — первой половины XX веков (“отказ от лидерства” К.Н. Бестужева-Рюмина, “натаскивание” на самостоятельную критику источника у С.Ф. Платонова, коллективная работа семинария А.С. Лаппо-Данилевского).
В ходе обсуждения докладов секции “Научные школы и сообщества зарубежных стран”, где участвовал и автор настоящего обзора, так или иначе вырисовывались темы, связанные с общей проблематикой конференции. Они выстраивались вокруг трех сюжетных линий. Назовем их “преднаучной”, собственно научной и “околонаучной”.
1. Проблема взаимодействия науки и знания с властными институтами в период раннего Нового времени была в центре докладов М.С. Бобковой (Москва), О.А. Жеравиной (Томск) и Е.Ю. Лыковой (Саратов). Картина взаимодействия вырисовывалась при этом особенно многомерной, несводимой к вариациям извечного противостояния “хорошей” науки и “плохой” власти. Становление автономии науки, обретение рефлексивной дистанции было не автоматическим или предуказанным процессом, но нередко выступало эффектом властных практик или политических интересов самих людей знания, будь то французские государствоведы XVI века, испанские теологи или историки и хронографы завоевания Нового Света.
2. “Внешнеполитические” и “внутриполитические” обстоятельства эволюции научных школ и направлений рассматривались в докладах, сосредоточенных вокруг истории немецкой науки XIX — XX вв. как особенно политически нагруженной. Разграничение политического дискурса и научного исследования было актуальным и в то же время проблематичным — шла ли речь о либеральной традиции в историографии XIX века (доклад Н.В. Ростиславлевой, Москва), геополитике К. Хаусхофера (доклад С.В. Артамошина, Брянск) или неомарксизме Франкфуртской школы (доклад А.Н. Дмитриева, Санкт-Петербург). Возможность и границы компаративного анализа ситуации историков при национал-социализме и сталинизме обсуждались в связи с докладом А.В. Хрякова (Омск). При обсуждении историографических сюжетов подчеркивалась не только значимость основателя (своего рода “культурного героя”) в становлении научного направления и школы, но и следующих за ним поколений, “детей” и “внуков”. Кроме того, стало очевидным, что разговор о наличии и значимости той или иной школы начинает вестись наиболее интенсивно, как правило, уже post mortem, когда эта школа перестает быть актуальным этапом развития мысли.
3. Наконец, феномен границ научности, социальной роли науки и “хождения во власть” ученых и интеллектуалов весьма горячо обсуждался на последнем заседании секции. Политическая, министерская работа ученых-экономистов австрийской школы (от Бем-Баверка до Шумпетера) рассматривалась в докладе И.В. Крючкова (Ставрополь); французские варианты “фольк-хистори”, институциализации маргинальных познавательных традиций в историографии рассматривались П.В. Крыловым (Санкт-Петербург) на примере различных “новых версий” благородного происхождения и чудесного спасения Жанны д’Арк. Возможности проявления самостоятельной политической роли ученого во второй половине ХХ века, когда реальной стала угроза ядерного уничтожения человечества, обсуждались в докладе И.А. Коробкиной (Ставрополь) на примере Пагоушского движения.
Несмотря на наличие (а во многом и благодаря ему) отпечатанных заранее тезисов, разнообразие “живых” докладов и тщательность обсуждения только подтверждали важность именно очного, непосредственного представления результатов работы наших “интеллектуальных историков” во время конференции. Обращение к концепциям Пьера Бурдье, Мишеля Фуко или Томаса Куна указывало на значимость философско-социологического ракурса обсуждения темы отношений общества и власти, знания и науки. Самым общим результатом конференционного обсуждения и споров стал вывод о том, что в какой бы роли интеллектуал ни соприкасался с социумом — в качестве советника государя, автономного мыслителя или полномочного эксперта, — его собственная облеченность властью (согласно изречению “знание — сила”) делает тему ответственности ученого, его гражданского самосознания всегда по-разному актуальной и ощутимой.
Нельзя не отметить также прекрасную подготовительную и организационную работу коллектива Саратовского МИОНа. Однако сосредоточение жизни и научного труда участников в пределах одного гостиничного комплекса, несмотря на все удобства, имело и оборотную сторону: на конференции практически не было аспирантов и студентов местного университета. Кажется, что строительство “башни из слоновой кости” будет особенно удачным только при наличии прочной обратной связи, при учете не только коммуникативной, но и рецептивной стороны нашей исследовательской работы.
Александр Дмитриев
(Санкт-Петербург)