Пост-путевые заметки о конференции «Интеллигенция России и Польши как создатель социальных ценнностей в XIX и XX веках»
Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2002
(Швеция, Лундский университет, 22 — 25 августа 2002 г.)
Умудренный опытом, всякое повидавший,
ты легко догадаешься, что Итака эта значит.
К. Кавафис, Итака (перевод И. Бродского)
Августовская встреча, посвященная вопросам русской и польской интеллигенции, собрала гуманитариев самых разных направлений на факультете изучения Восточной и Центральной Европы Лундского университета, ознаменовав переориентацию факультета с узко-лингвистической на более широкую историко-культурную проблематику. Конференция стала завершением трехлетнего проекта и осуществилась благодаря усилиям директора проекта и профессора факультета Фионы Бьёрлинг (Fiona Bjorling), а также историка-медиевиста и координатора конференции Александра Пересветова-Мората (Alexander Pereswetoff-Morath).
Эмоционально заряженная и многомерная категория “интеллигенции” выплескивалась за рамки любых одномерных определений, обусловив как продуктивный диалог, так и несколько неровный уровень выступлений. Исторический подход к определению интеллигенции через набор просветительских ценностей, лежащих в основе социальных и национально-освободительных целей (как правило, оппозиционных по отношению к правящему режиму), сосуществовал с попыткой отказаться от концептуального различия между понятиями “интеллигенция” и “интеллектуалы” и взаимозаменяемо использовать оба термина для денотации социальной группы, которая создает и популяризирует культурные блага в обществе (идеи, ценности, символы, значения). В то же время формальный подход, использующий в качестве критерия такие признаки, как образование, вид деятельности и т.п., смешивался с нормативной точкой зрения — желанием видеть в интеллигенции культурный и моральный пример для общества.
Рассматривая многослойный и авто-мифологизированный конструкт на материале Польши и России, современные интеллектуалы переосмысливали категорию одновременно извне и изнутри, размышляя о традициях и траекториях унаследованной парадигмы. Пространство конференции соединило анализ в категориях социальной истории с конструктивистской парадигмой, исходящей из неизбежного “разрыва” между продуцирующей элитой и рецептивной “аудиторией”. Национальная составляющая категории, подчеркнутая выбором двух культур, породивших понятие “интеллигенции”, открыла пространство для сравнительного анализа. Сопоставление двух “герметичных” объектов усложнилось вниманием к культурному билингвизму диаспоры и эмиграции. Присутствовали в программе конференции и темы, порывающие с жесткими дисциплинарными рамками. В поле анализа включались история искусств, кино, спорт.
Конференция собрала более пятидесяти участников и состояла из параллельно идущих секций, посвященных проблемам модернизма, истории XIX века, творчеству Бродского, деятельности эмиграции и диаспоры. География участников наглядно свидетельствовала об академической мобильности современных “создателей ценностей”, приехавших в Лунд из Осло и Тромсе, Бостона и Перми, Питтсбурга и Воронежа, Варшавы и Фрибурга, Будапешта и Филадельфии, Петербурга и Лидса, Москвы и Стокгольма. Категория интеллигенции, ставшая отправным пунктом в пространстве методологического и эпистемологического плюрализма, резонировала в каждом конкретном случае с видением собственной позиции в интеллектуальном процессе, “легитимизируя” персональную позицию докладчика. Отношение к категории “интеллигенция” у интеллектуалов, успешно адаптировавшихся к современной глобальной академической системе, отражало одновременное притяжение и дистанцирование; желание подчеркнуть “локальные” особенности и историческую специфику, исходя при этом из универсальных (и до определенной степени интегрированных) структур “производства смыслов”.
Встреча носителей социальной памяти началась с пленарного доклада Ивоны Ирвин-Зарецка (Iwona Irwin-Zarecka, Wilfrid Laurier University), посвященного достоинствам социетального забвения. Начав с внушительного количества риторических вопросов относительно того, что следует помнить, а что забыть, докладчица очертила модель адаптации исторически-конфликтных идентичностей через создание “неконфликтной” памяти, — обратной стороны забвения, — “смягчающей” и постепенно “стерилизующей” проблемные области. Одновременно с этим, Ирвин-Зарецка противопоставила коллективную память личной истории. Докладчица описала контраст собственных представлений о сложном еврейско-польском наследии с ожиданиями академических институций, ищущих “региональных” специалистов. Переводя проблему “социетального забвения” на индивидуальный уровень, докладчица коснулась сложностей одновременного сохранения исторической памяти и успешной ассимиляции.
Продолжая полемику, вызванную пленарным докладом, участники конференции вступили в полифоничный диалог, где каждое выступление говорило больше, чем заявленная тема, резонируя с избранными стратегиями самопрезентации — от регионального пафоса до вне-территориальной идентичности. Разнообразие подходов и интерпретационных моделей свидетельствовало не только о дивергенции интеллектуальных традиций, но и о плюральности описания собственной позиции в отношении исследуемого материала.
Сам выбор приглашенных пленаристов отразил желание организаторов дать слово различным интеллектуальным традициям. Так, Светлана Бойм (Svetlana Boym, Harvard University) в докладе “От остранения до банальности зла: заметки о риторике свободы в российской мысли XX века” поставила вопросы соотнесения коллективной и личной свободы, рассмотрев траекторию “хода конем”, — парадоксальный ломаный круг, совершенный понятием “остранения”. Отсутствие “западно-восточной” концептуальной границы в понятийном аппарате позволило Бойм сопоставить Арендт и Шкловского, а также объединить историю идей с культурной антропологией при описании перехода от артистической призмы эстетизации переживания до полного разрушения этической и эстетической иерархии в понятии “стеб”, исключающем возможность индивидуальной позиции.
Основанный на богатом историческом материале доклад Анджея Валицкого (Andrzej Walicki, University of Notre Dame) “Концепции интеллигенции и ее призвания в Польше: от романтизма до 1918” представлял собой плотный многослойный нарратив истории идей. Доклад возвращал в историографию радикальное интеллектуальное наследие и проблематизировал попытки современной государственно-ориентированной историографии построить гармонично-непротиворечивое прошлое. В то же время А. Валицкий попытался переосмыслить предшествующий марксистский канон описания польских радикалов и народников как наследников русской интеллектуальной традиции. Нигилистичный пафос последних был противопоставлен трагически-противоречивому стремлению первых к государственнической миссии.
Развивая позиции Милоша Кундеры относительно трагедии “похищенной” центральной Европы, географически локализованной в треугольнике Польша-Чехия-Венгрия, Нина Витошек (Nina Witoszek, Oslo University) докладом “Новое средневековье или новый Ренессанс? Переосмысляя наследие гуманизма в Центральной Европе” перебросила мостик от современного диссидентского и оппозиционного дискурса к позициям возрожденческих мыслителей. Заявленное “право наследования” было использовано для одновременного дистанцирования от “восточных” соседей и доказательствa опережения “западных”. Апеллируя к гуманизму как морально-этическому Weltanschauung, вопреки современной деконструкции подобного нормативного подхода, Н. Витошек сопоставила позиции Конрада и Михника с Эразмусом и Пико делла Мирандола. Концептуальная корреляция, усмотренная докладчицей сквозь века, выступила “программой реабилитации” внутренне эксклюзивистского центрально-европейского дискурса.
Джеффри Хоскинг (Geoffrey Hosking, University College London) представил вниманию аудитории доклад “Общественные условия культуры доверия в России”. Бегло очертив эволюцию общественных институтов в России с XVI века до наших дней, Хоскинг применил нормативную четырех уровневую модель социолога Штомки для оценки эволюции уровня “доверия” на макро институциональном уровне. Придя к выводу, что эволюция функций и структур общественных институтов (таких, как церковь, армия, государство) не привела к повышению их прозрачности и установлению обратной связи с индивидуальными социальными агентами, докладчик косвенно подкрепил тезис (оставшийся, впрочем, “за кадром”) об отличии российских реалий от мира “западной демократии”. Дискурс “топора и иконы” Хоскинг предпочел эмпирическому анализу адаптации социальных механизмов доверия в ситуации рутинизации нестабильности.
Конференционные секции отличались разнообразием позиций и подходов, в то время как представленные доклады демонстрировали разные степени владения материалом и методологической рефлексией. За невозможностью осветить в полноте богатую программу конференции, состоявшую из трех паралелльно идущих секций, остановлюсь на отдельных примерах. Их выбор предопределен во многом личным интересом к тематике модернизма и его преломлению в институциональных и дискурсивных трансформациях позиций интеллигенции в новейшей истории.
Первая секция, посвященная стратегиям интеллигенции в 1920-е гг., открылась докладом Натальи Решетовой (Институт Российской Истории РАН) “Антибольшевистская интеллигенция Дона между красными и белыми”, описывающим региональную идентичность с помощью морально-политической категории “противостояния”. Подобная риторика, популярная со времен гласности, не позволяет увидеть за своими аморфными универсалистскими контурами индивидуальные стратегии адаптации и конфликта. Последовательно упоминая священников, парламентариев, офицеров, студенчество и описывая каждую “подгруппу” как монолитное и внутренне непротиворечивое сообщество, докладчица отказалась от рассмотрения институциональных и интеллектуальных измерений противостояния. Основным тезисом этого выступления стало моральное оправдание “страдающей” стороны.
Татьяна Ульянкина (Институт Истории Естествознания и Техники) своим докладом “Российская научная интеллигенция в 1920-е: необходимость выбора” продолжила тематику адаптации интеллигенции в меняющихся политических и институциональных условиях на примере трансформации области иммунологии. Обратившись к анализу процесса политизации научных категорий, докладчица подчеркнула необходимость комплексного контекстуального анализа истории науки, не сводимого к цепочке научных открытий. Доклад, тем не менее, оказался направлен скорее на “восстановление справедливости” путем возвращения “забытых” имен, чем на анализ изменений в институциональном пространстве науки.
Автор этих строк (Central European University) представила работу “Кино-интеллектуалы и кино-пролетариат: становление визуального канона”, в которой рассмотрела эволюцию эстетических и политических критериев оценки кинематографических работ в сопряжении с меняющейся риторикой профессиональной солидарности “кино-цеха”. Параллельные процессы профессионализации и пролетаризации кинокадров не в меньшей степени повлияли на становление визуального языка кинематографа, чем традиционно рассматриваемое политическое давление. Не претендуя на деконструкцию собственной позиции, отмечу попытку рассмотрения меняющейся семантики “интеллектуального” и “профессионального” кинематографа на материале дебатов в первой профессиональной организации кинематографистов, АРК.
Секция с лаконичным названием “Сталинизм” включила доклады, посвященные мозаичным и многомерным фрагментам периода, разрушающим мифологизированный образ тотального “Стиля Сталин”, и рассматривала огосударствленную интеллигенцию как часть истеблишмента. Галина Янковская (Пермский Государственный Университет) в докладе, посвященном художникам времен позднего сталинизма в советской провинции, сопоставила повседневность и идеологию. На богатом материале региональных и центральных архивов докладчица проследила процесс доместификации идеологических норм, показала сложную систему “прав” и “свобод” различных иерархических уровней художественного мира, пересечение понятий кич и соцзаказ, а также трансформацию экономических взаимоотношений государства и художника, вступающих в отношения “заказчик-исполнитель”. Марк Сэндл (Mark Sandle, De Montfort University) подчеркнул в докладе “Готовя третью программу партии: интеллигенция и десталинизация советской идеологии, 1952 — 1961” внутренние противоречия, подспудно готовящие идеологию оттепели. Понятие интеллигенции применялось здесь и к внутренней оппозиции, и к партийной интеллектуальной элите.
Презентации, посвященные современной ситуации, использовали разнообразие подходов — от антропологии до контент-анализа, подчеркивая важность работы с первичным материалом. Ольга Шевченко (University of Pennsylvania) в докладе о стратегиях концептуализации успеха российской технической интеллигенцией предложила оригинальную попытку интерпретации риторики маскулинности, расширяя рамки гендерных исследований, которые традиционно расматривались как “женское” пространство. Исследование Карин Сарсенов (Karin Sarsenov, Lund University) основывалось на контент-анализе шведской прессы 1990-х с точки зрения эволюции образов мигрирующих российских женщин. В докладе была предложена классификация тропов, стандартизирующих отдельные “женские истории” в терминах “успешной” (замужество) и “опасной” (проституция) мобильности. Маргарита Тиллберг (Margareta Tillberg, University of Stockholm) в докладе “Неоакадемисты: группа современных петербургских художников”, при отсутствии концепции работы непосредственно с визуальным материалом, предложила антропологическй срез взаимодействия художников, объединенных харизматической фигурой претендующего на “оппозиционную сакральность” лидера, Тимура Новикова.
Не ограничиваясь конкретно-историческим подходом, конференция предложила вниманию участников и доклады, проблематизирующие методологические основания интеллигенции как категории. Так, Эдуард Свидерски (Edward Swiderski, University of Fribourg) в выступлении “О возможности общества: советские интеллектуалы как социоморфы” затронул проблемы кросс-культурного научного диалога, возникающие между российскими и западными исследователями. Сочетая “этнографические” примеры из опыта совместной работы международной группы социологов и эпистемологический анализ философских оснований, проблематизирующих позицию исследователя в отношении интерпретации информации с ее последующим использованием, Свидерски проследил альтернативные интеллектуальные традиции, лежащие в основании подобных различий, оставив открытым вопрос о возможной их “гармонизации”.
Интерес представляли также исследования, предложившие нетрадиционный для национальной историографии взгляд на проблемы, которые все еще остаются без внимания. Среди них следует отметить доклад Моники Баар (Monika Baar, Oxford University) “Студенческие общества в университете Вильно в 1803—1823 и их роль в формировании национальной культуры”. Внетерриториальное измерение интеллигенции, проблематизирующее понятие “канона” национальной культуры, также нашло место в структуре конференции (доклады Татьяны Чеботарев (Tanya Chebotarev, the Bakhmeteff Archive) “Газета “За Свободу”: заметки об истории Русской эмигрантской прессы в Польше” и Николая Богомолова (МГУ) “Русская пресса в Польше 1920-х годов: мемуары в структуре газеты”). В завершении конференционной программы, был показан кинофильм “Новый Вавилон” (постановка Козинцева и Трауберга, оператор А. Москвин, композитор Дмитрий Шостакович,1929). Перед показом фильма автор этих строк представила вниманию аудитории краткое сообщение об альтернативных попытках соотнесения истории и современности в кинематографе 1920-х, а также о рецепции фильма современным ему зрителем. Сборник избранных работ конференции планируется опубликовать в 2004 году.
Вопросы личной ответственности и персональной свободы, волновавшие первые поколения “интеллигенции”, сделали насыщенной и августовскую встречу. Концептуальная граница между “западом” и “востоком”, обозначенная в аннотации программы конференции как точка отсчета, предстала по окончании встречи многомерным пространством с подвижными координатами. Поборники национального своеобразия, обжившиеся в западных академических структурах, соседствовали с демифологизирующими подобную “интеллектуальную географию” исследователями, чьи интересы распространяются на вопросы культурной рецепции и трансформации идей. И если двойственное положение “наследников” оставило неразрешенным вопрос о возможном преодолении дихотомии “интеллектуалы” и “интеллигенция”, глобализация академической среды и активное сотрудничество “поверх границ” позволяют надеяться на растущее взаимное понимание научных традиций и культур.
Оксана Саркисова
(Будапешт)