(Предсказательная литература в современной России)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2002
К числу наиболее популярных сейчас на книжном рынке изданий принадлежат книги, посвященные разного рода предсказаниям (гадания, гороскопы и т.п.). Причем из общего числа книг такого рода, учтенных в “Книжном обозрении” за 1998—2000 гг., 70% — переводные, по большей части американских авторов. Таким образом, потребность в предвидении и контроле над будущим удовлетворяется сейчас в России посредством перевода массовой литературы, созданной в иной культурной ситуации.
Среди интересующих нас книг есть и откровения пророков (знание, имеющее силу авторитета), и тексты, описывающие общедоступные процедуры, которые позволяют всем в домашних условиях вне зависимости от способностей прогнозировать свое будущее и управлять им. Пророки, спасающие мир, — явно близкие родственники суперменов. Вера в то, что спасение может обеспечить один человек, — причина активного поиска внешнего авторитета, на которого можно переложить ответственность за будущее. На роль авторитета в разных культурных ситуациях выдвигаются вполне земные “звезды”: политики, актеры, журналисты, колдуны, маги, представители нетрадиционной медицины.
Среди характеризуемых нами книг много текстов инструктивного типа, проникнутых присущими протестантской этике идеями рационализации и инструментализации неведомого, контроля над неподконтрольным, еще не рационализованным. В этом смысле в одном ряду находятся предсказательные книги и инструкции по использованию тех или иных машин, издания по уходу за собой, семьей и детьми, домом и садом. Характерно, что автор одной из книг для оправдания своей методы изложения использует сравнение с кулинарным справочником: “…преподаватели и писатели, специализирующиеся на астрологии, вынуждены давать объяснения постепенно, брать по одному аспекту, двигаться шаг за шагом, как в кулинарной книге” [1]. Инструментализация собственного поведения и окружающей среды приводит к тому, что небо, история, психика, культура, кулинария, эротика и “завтра” превращаются в механизмы, которыми следует овладеть. Они уже созданы и требуют только правильной эксплуатации.
В предлагаемых читателям инструкциях неизменно присутствуют протестантские ценности индивидуализма, оптимизма и здешней (Макс Вебер сказал бы — внутримирской) активности.
Книги серии “Познай себя” издательства “Крон-пресс” предваряет следующий текст: “В наше бурное, переменчивое время на пороге нового тысячелетия, когда, по мнению не только астрологов, но и астрономов и историков, происходят самые невероятные вещи, только научившись управлять собственной психикой, своими желаниями и страстями, перестраивая свое сознание, человек сможет выйти победителем в борьбе с трудностями, встречающимися на его жизненном пути” [2]. Человек всегда сможет выйти победителем — таков имплицитный, а нередко и вполне эксплицированный смысл подобных текстов (так же, как и голливудской кинопродукции).
Вот типичный пассаж: “По сути дела, астрология — искусство распознавать и оценивать возможности. На основании движения планет и их взаимосвязи с натальной картой человека можно выявить потенциальные ситуации, в которых этот человек окажется в определенный период времени. В таком случае ему самому предстоит решать, какие возможности соответствуют конкретным обстоятельствам его жизни” [3].
Нередко предсказательные тексты используют риторику и структуру учебного пособия. Обучение ремеслу распознавания неизвестного грядущего приравнивается тем самым к обучению чтению и счету в начальной школе. И хотя в этих учебниках обычно оговаривается весьма невысокий уровень требований к начинающим, кажется, что наличие упоминаний о них здесь — чисто риторическая фигура, ибо способ письма и задачи пособия не зависят от уровня читателя. Например, уже цитировавшаяся книга Джулии Скалки “Гороскоп мгновенных предсказаний” написана как учебник по астрологии с заданиями для наблюдений над частным опытом и над “историей”.
Стиль и лексика подобного учебного пособия апеллируют к научному дискурсу, к науке как социальному институту в современной наукоцентристской культуре. “Наука” используется в ее самых массовых, неспециализированных представлениях: заимствуются “научный язык” (в смысле обращения к логике доказательств), идея о ценности знания и идея важности познания прошлого ради правильного поведения в будущем. Рожденная европейским романтизмом идея прошлого, жизненно необходимого для будущего, единого закона, определяющего прошлое и будущее, важная для всего XIX в. и ставшая основой для его идеологии прогресса, является, как нам представляется, ключевой для предсказательной литературы вообще, какие бы конкретные авторитеты ни были подключены к той или иной предсказательной программе. Основной пафос подобных книг в том, что, поняв прошлое, мы предугадаем, поймем будущее. Причем посредством астрологии прошлое получает статус универсального закона или причины, которые, прорастая в будущее, составляют с ним одно целое.
Заимствование признаков научного письма и ходовых когда-то научных идей, конечно же, не является новацией предсказательной литературы конца XX века. Если рассматривать подобные тексты как магические, то такого рода словесностью, как пишет Марсель Мосс [4], пользовались еще брахманы ведической эпохи, придавшие магии квазинаучную форму. Забытый на постсоветском пространстве научно-популярный дискурс, представителем которого был когда-то журнал “Наука и жизнь”, нашел себе новое пристанище в корпусе нынешних магико-астрологических текстов.
Вместе с установкой на первичную предсказательную грамотность у науки перенимается и идея поддержания навыка, ценности профессионализма и профессионализации: “Разумеется, сведения из книг по астрологии — всего лишь азы. Ученики должны постоянно пополнять свои знания, читая биографии знаменитых людей и ведя записи о своих личных наблюдениях и опыте” [5].
Если П. Фейрабенд рассматривает астрологию и магию как альтернативные (но подавленные) практики в современной наукоцентристской культуре [6], то издания, представленные сейчас в книжных магазинах в разделах эзотерики, астрологии, нумерологии, пророческой литературы и т.п., вместо альтернативы языку, методам, проблемам науки предлагают эпигонское подражание им, их символическую транскрипцию. Например, книга Ноэла Тила “Прогнозы на новое тысячелетие” (М., 1999) имитирует работу по экономической и политической географии и разделена на главы “Тихоокеанский бассейн”, “Ближний Восток”, “Религиозный фундаментализм и национализм” и т.д. Расположение материала внутри глав демонстрирует причинную логику: будущее детерминировано прошлым, а астрология здесь является как бы связующей нитью, невидимой структурой, подтверждающей именно такое представление о познании.
В дополнение к сказанному упомянем идею нового миллениума. Магический обряд всегда проводится на границе — на границе дома, деревни, на обрыве. Временная граница — не исключение. Социальный критицизм на уровне угрозы существованию — идея, весьма распространенная в пророческой литературе.
Интересна книга Терезы Кеннеди “Добро пожаловать к концу света”, которая в научно-популярной форме, с одной стороны, обосновывает массовое желание заглянуть в будущее, а с другой — критикует его.
Рисуя цель изменений, тесно связанную в конце XX в. с европейскими ценностями рационализма, силы для переустройства автор предлагает черпать из мира совсем другого. Читателю предлагается отделить процесс познания мира от его переделки, изменить приборы в процессе работы, начать с обрядов и магических практик, а закончить техническими приспособлениями, поверив в “нашу потребность соотносить себя с мистическим вообще” — в то, что переживать принципиально неизвестное — обязательная часть жизни. Коллективный багаж подсознательного, общие всечеловеческие основания предстают при этом в виде картин разрушения, а не, например, обуздания стихий, овладения энергией: “Если планета Земля для вас — место, где вершилась история деструктивных для окружающей среды событий, таких, как землетрясения, пожары, наводнения и голод, то вы поверите в предсказание таких же событий в будущем, ибо они — часть вашего настоящего, часть вашего прошлого. Часть, если хотите, коллективного словаря разрушения”; “Несмотря на массу заполнивших все рынки книг, разного рода статей и прочих полезных наставлений о том, как можно стать “проповедником” такой информации для самого себя, чтобы узреть будущее или обнаружить “скрытые” физические силы, пророк, судя по всему, — это совсем не та профессия, которой можно овладеть по своему желанию” [7]. Интересно, где останавливается автор, критикуя массовое сознание. Оспорить особенный дар и умения проповедника, пророка ему кажется все-таки кощунственным.
Что касается отношения к сакральному в этих книгах, то Ролан Барт в “Мифологиях” уже описал функцию подобных астрологических текстов: “Но для чего же может служить такое чистое описание, коль скоро оно как будто не содержит в себе никакой онирической компенсации? Оно служит для того, чтобы, именуя реальность, тем самым, заклинать ее. В этом смысле оно стоит в ряду всех прочих механизмов полуотчуждения (или полуосвобождения), призванных объективировать реальность, не доходя, однако, до ее демистификации. По крайней мере одна из таких номиналистских попыток уже хорошо изучена — это Литература, которая в своих вырожденных формах только и умеет, что именовать переживаемое нами; астрология и Литература выполняют одну и ту же функцию институционализации реальности “задним числом”, астрология — это и есть Литература мелкобуржуазного мира” [8].
Астрология, по Моссу, принадлежит к магическим практикам. Поэтому метафорика технических приспособлений, инструментального овладения — устойчивый мотив подобных текстов магико-технически-научного характера.
Перейдем теперь к фигуре автора. В этой литературе часто встречается покровительственное и учительское отношение к читателю. Вступление в уже упоминавшейся книге “Добро пожаловать к концу света” называется “Чего же мы все ждем?”. Здесь прежде всего интересно местоимение “мы”, как правило значащее: “Говорить буду я, а вы — меня слушать”. На первой же странице вопрос: “Что, черт подери, происходит? Никто из нас, видимо, не спасется от приближающегося Нового века” (с. 7).
Для убеждения используются суггестивные стратегии приобщения, как бы причащения идеей. Заканчивается вступление такими словами: “Независимо от того, встречаете вы год 2000 с надеждой или беспокойством, боитесь ли Божьего гнева или уповаете на лучшее, я обращаюсь к вам с призывом использовать эту возможность, чтобы еще раз проанализировать прошедшие столетия, призвать свои человеческие способности, чтобы лучше понять самого себя и окружающий мир. И эти способности, пожалуй, единственное, что дает надежду на светлое будущее” (с. 14). Автор уже прямо говорит о призыве, о спасении, выдавая свой прием причащения идеей, посредством глаголов в настоящем времени перенося читателя во время чтения и заставляя переживать в этот момент и страх, и надежду, обозначенные этими глаголами [9].
Такое отношение к читателю можно назвать внушением и в какой-то мере заклинанием. Автор внедряет в читателя потребность соотносить себя с мистическим, осознание мистического как обязательной сферы переживаний: “Все дело в том, что большинство из нас, независимо от наших представлений о будущем, чувствует себя куда более уютно, признавая “пророческие” силы какого-то умершего в пятнадцатом столетии придворного предсказателя или даже бестелесного существа с Альфа-Центавра, но не свои способности к озарению, современное умение использовать свои внутренние знания, чтобы предсказать будущее, а следовательно, и изменить его в какую-то сторону” (с. 30—31).
Автор представляет себя кем-то вроде психоаналитика, почему и не обостряет конфликт с предполагаемым читателем, критикует как бы исподволь, всякий раз снимая с себя ответственность при помощи мнимо открытых финалов. Глава о Святом Иоанне Патмосском заканчивается так: “Он на самом деле что-то видел. Только вопрос в том, что именно?” (с. 37). Или о Нострадамусе: “Что мы видим, читая эти строчки? Войну? Кометы? Всевозможные природные катастрофы? Конец католической церкви? Усиление страха? Нового короля Террора? Выбор интерпретаций по-прежнему остается за нами” (с. 42—43). Глава “Утрата самоконтроля” завершается так: “Вот почему, когда придет Иисус, если Он все же придет, они сделают вид, что ужасно заняты. Но это если Он придет…” (с. 100).
Читателя то вопрошают, то пугают, то ругают, то призывают, то охлаждают. Сам же автор представляет себя то обладающим точным знанием, то испытывающим ностальгию по прошлым временам, то склоняющимся к символическому пониманию мира, то критичным, то тоскующим по общим основаниям и даже нашедшим их. Вместо ответственности за слова, вместо изложения определенных взглядов или гипотез читателю предлагается неуловимая позиция говорящего.
Теперь посмотрим, что представляет собой фигура предполагаемого читателя подобной словесности. Его обвиняют в холодном рационализме, цинизме и призывают мыслить эмоционально: “Такие предсказательные системы, как Таро, западная и восточная астрология, оракулы, руны или И-Цзин — все эти методы, к которым люди прибегали с незапамятных времен, чтобы яснее увидеть будущее, используют особый символический язык” (с. 19).
Такие символические языковые системы, как оказывается, весьма полезны для преодоления в нас холодного рационализма или даже цинизма, потому что учат иному способу постижения реальности и заставляют мыслить не рационально, а скорее эмоционально.
Автор предлагает схему этого всеобщего словаря, который построен как список аллегорий, иероглифов, разлитых во всем. Это единый универсальный опыт переживания. Для вдохновения годится все — книги, тексты, погода, природа, небо, числа: “…такой “запас” символов и аллегорий можно считать нашим универсальным языком — истинным базисом, отвечающим духу человеческого сообщества” (с. 64).
Само по себе существование пророческих способностей не вызывает у автора сомнений. Неумение читателя — единственное препятствие: “Самое любопытное в отношении ложных, “провальных” предсказаний заключается в том, что мы по традиции считаем, что причину ошибки, провала следует искать не в самом пророке и не в его “послании”, а скорее в нас самих — интерпретаторах пророческого “послания”. Если предсказание не сбывается как должно, то это происходит не потому, что ложной оказалась полученная нами информация, а потому, что мы сами не смогли ее верно интерпретировать. Если мессия, вопреки общим ожиданиям так и не явился, то это произошло только потому, что мы оказались не достойными пророчества, мы ошиблись, нас что-то отвлекло, и нечего винить в ошибке пророка, предсказавшего такое “явление”” (с. 47—48).
Еще одна коммуникативная стратегия — нагнетание катастрофических настроений, разговор о “нашей”, читай — вашей, ничтожности, малости, слабости. В процессе чтения книги, в которой вроде бы дана критика всеобщих суеверий, человек чувствует себя слабым, немощным, не способным победить страх: “Мы не в состоянии контролировать время. Мы только можем его отмечать, пытаться экономить. Можно время “покупать”, планировать, превратившись в “контролеров” времени. Но мы не способны подчинить его себе, и нам всегда будет его не хватать. Контроль над временем — это контроль над жизнью. Это и есть выживание. Такая неумолимая веха, как наступление нового тысячелетия, только напоминает нам, что у нас нет реальной власти, что наша жизнь — всего лишь капля в большом сосуде вечности” (с. 98—99).
Для усиления воздействия автор, как практикующие маги, говорящие на устаревших для их современности языках, обращается к архаическим ценностям читателя, к детским, слабо контролируемым слоям его опыта, к читательской ностальгии: “Вполне возможно, что так часто возникающее понятие “кризис тысячелетия”, это больше символический, чем истинный кризис. Понятно, что такие культурные образы, как мать и яблочный пирог, понемногу утрачивают свое первоначальное значение в новом коллективном опыте, когда “материнской” может называться электронная плата производства компании Ай-би-эм, а единственную знакомую вам женщину, делающую яблочный пирог, зовут мисс Смит, и готовит она его в микроволновой печи” (с. 120).
Среди предсказательных книг 1998—2000 гг. в названии около десятка присутствует Нострадамус — в разных контекстах и по разному поводу. Игры с Нострадамусом, одной из ключевых фигур обобщенного предсказательно-магического текста, демонстрируют несколько важных черт массовой литературы подобного типа. Это идея нового — новых смыслов, новых технологий извлечения смысла, лишний раз подтверждающих существование главного, полного, исчерпывающего знания (в названиях типа “Новые, самые полные комментарии к текстам Нострадамуса”), идея тайны и ее раскрытия, идея существования и ценности классики [10].
Кроме того, два названия (“Так говорил Нострадамус” и “Так предсказал Нострадамус”) по-своему прорисовывают социальное происхождение авторов-составителей этих изданий. Референция к Ницше — пожалуй, единственному известному пророку советского интеллигентского и околоинтеллигентского круга, проявилась теперь на уровне общих представлений о языке. Характерно в этом смысле название и подзаголовок книги В.Б. Русакова “Человек: Вселенная и эзотерические учения в изложении советского инженера” (Киев: Наука-Центр, 1998).
Потребление подобной литературы проходит, как правило, вне сферы внимания рецензентов и критиков. Если они и рецензируются, то оговаривается теневая, внелитературная среда их бытования. На сайте “Русского журнала” существует раздел “Шведские сумерки”, где рецензируется литература, которая обозначена как маргинальная, макабрическая, в который эсхатологические издания и книги о загробной жизни, безусловно, попадут.
Определяющим началом в издании подобной словесности выступает серийная стратегия (вроде “Познай себя” издательства “Крон-Пресс”). Отсюда почти тотальная практика печатания таких книг супертиражами.
Разные типы изданий (подарочные, как бы академические — толстые, со сдержанными обложками, карманные) облегчают коммуникацию издателя с разными слоями населения. В рамках таких коммуникативных стратегий свое место занимает и обращение к предполагаемому читателю по признаку гражданства, таковы книги: Лунин Е.В. Великие пророки о будущем России. М.: Аквариум, 1999; Южин В. Нострадамус о России. М.: Яуза; ЭКСМО-Пресс, 1999. Но встречается и обращение к читателю по половой принадлежности: Гадания для девочек, девушек и женщин / Сост. Э.М. Фатьянова. М.: БАО-Пресс, 2000; Энциклопедия женских снов от А до Я. М.: АСТ, 1999; Миллер Г. Женские сны. М., 2000; Изон К. Полная энциклопедия гадания для современной женщины: Как пользоваться самыми популярными и достоверными способами гадания для предсказания будущего. М.: ЭКСМО-Пресс, 2000.
Для нас в данном случае важен социальный характер эзотерических практик. Магические свойства способа общаться с читателем, как нам представляется, связаны с тем, что ему (читателю) предлагается знание принципиально внеопытное. Хотя, как мы уже указывали, стремление к рационализации присутствует в такого рода литературе как один из возможных познавательных приемов. Основым же является нерационализированное знание. Представление внеопытного знания в авторитетной форме инструктивных текстов обеспечивает его востребованность. Популярность рассматриваемой литературы рождается из поиска авторитета, наделенного особыми способностями, и готовности читателя в силу своего политического, социального, повседневного опыта подвергаться манипуляциям, тем более во имя спасения “всех наших”. Но популярны и идеи персонифицированной власти, наделенной сверхъестественными или, что то же самое, уникальными способностями, и мгновенного, чудесного спасения, изменения, обновления, в общем, любого превращения (исцеления, прозрения, преображения).
1) Скалка Д. Гороскоп мгновенных предсказаний. М.: Крон-пресс, 1999. С. 14.
2) Цит. по: Кеннеди Т. Добро пожаловать к концу света. М.: Крон-пресс, 1998. С. 5.
3) Скалка Д. Указ. соч. С. 13.
4) См.: Мосс М. Набросок общей теории магии. Социальные функции священного. СПб., 2000.
5) Скалка Д. Указ. соч. С. 14
6) Наукоцентризм — основной тезис П. Фейрабенда по отношению к современной культуре; см.: Фейрабенд П. Против методологического принуждения: Очерк анархистской теории познания. 1998.
7) Кеннеди Т. Указ. соч. С. 33, 63 (далее ссылки на эту книгу даны в тексте).
8) Барт Р. Мифологии. М., 2000. С. 209.
9) Эти соображения высказаны С. Зенкиным на семинаре Школы современного искусства “Сакральное в современном искусстве” (1999—2000).
10) См.: Курляндский В.В. Раскрытие тайны великих пророков: час испытаний по Нострадамусу, Леонардо да Винчи, Фибоначчи, Данте, Гете. М.: Аквариум, 1999; Большой сонник великих: Ванга. Фрейд. Карнеги. Кастанеда. Нострадамус. М.: Диадема-ПРЕСС, 2000; Все о Нострадамусе /Авт. и сост. Белоусов. М.: АСТ, 2000.