Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2002
Внимательный, вдумчивый взгляд, строгое лицо, неторопливость в движениях, ясная, размеренная речь, умение слушать, участливость — такой она осталась в памяти. В ее облике внешние черты и качества характера удивительно соответствовали содержанию ее деятельности. Именно деятельности, а не работы. В слове “деятельность” больше продолжительности, продленности в действии, уважительной основательности. И то, что она делала, исключало суету, требовало неспешности, зоркой сосредоточенности: преданно до жертвенности, увлеченно до ощущения радости она всю жизнь занималась архивным делом. Была архивистом до кончиков ногтей, архивные разыскания стали ее призванием и высоким служением науке.
Знакомство наше поначалу было заочным. В 1968 г. в Саратове вышел сборник документальных материалов “Дело Чернышевского”, подготовленный И.В. Порохом и поддержанный авторитетным редакторским именем Н.М. Чернышевской. В ту пору я трудился над кандидатской диссертацией о Чернышевском, и мой научный руководитель профессор Е.И. Покусаев поручил подготовить рецензию на эту книгу для журнала “Русская литература”. Рецензию, довольно критичную, напечатали (1970. № 1), и вскоре я получил от незнакомой мне М.И. Перпер из Москвы напечатанное на пишущей машинке (все ее послания таковы) письмо. Она поддержала критический пафос отзыва, посетовала на сплошь панегирические отклики о сборнике в научных журналах, в то время как книга, по ее убеждению, нуждалась в строгой оценке. Не преминула сделать замечание, что вне критики осталась структура сборника. Из письма было видно, что Мира Иосифовна давно занимается биографией Чернышевского, приводила в порядок его архив в ЦГАЛИ (ныне РГАЛИ) и ее очень интересуют новые работы саратовских исследователей. Я что-то послал ей, потом отправил автореферат диссертации. И тут выяснилось, что мы расходимся в вопросе об авторстве прокламации “Барским крестьянам от их доброжелателей поклон”, за которую Чернышевский был сослан в Сибирь. М.И. была за его авторство, я против. Она сообщила, что готовит публикацию на эту тему. Ученой степени у М.И. не было, крупных печатных работ тоже, и невольно как-то складывалось скептическое отношение к будущей статье (по молодости, конечно). Только спустя время пришло понимание: дело вовсе не в ученых степенях и званиях. Судьба подарила мне внимание серьезнейшего исследователя, умеющего работать с источниками и выше всего ставить истину; способного отыскать материал в архивном лесу, непредвзято прочесть документ, увидеть его в системе рассматриваемых фактов, создать свою концепцию, отстоять ее в полемике, нелицеприятно (иногда довольно жестко) критиковать. Привлечение к исследованию широкого круга материалов, печатных и обнаруженных в архиве, всестороннее освещение проблемы порождали доверие к ее научным сообщениям. У нее не много публикаций, но все они — высокой пробы, все — результат добросовестнейшего труда.
Статью о прокламации М.И. опубликовала в “Русской литературе” (1975. № 1). В сохранившейся рукописи документа — почерк не Чернышевского, но, как вслед за авторитетным текстологом С.А. Рейсером утверждала М.И., имеющиеся в рукописи поправки сделаны его рукой и вполне вероятно, что он продиктовал текст прокламации какому-то человеку, которому доверял вполне. По заключению проведенной в 1973 г. экспертизы, прокламация написана под диктовку А.В. Захарьиным, доводившимся жене писателя родственником. Для научной биографии Чернышевского, которой я занимался несколько лет, пришлось основательно проштудировать статью М.И. Опровергнуть предположение об участии А.В. Захарьина в создании рукописи документа трудно: нужно было, как это сделала М.И., провести новую, независимую и не менее авторитетную графологическую экспертизу, а это требует особых условий. В то же время почти все доступные исследователю материалы опровергают авторство Чернышевского. Да и само исследование М.И. Перпер не без ахиллесовой пяты, поскольку организованная ею же экспертиза 1970 г. установила сходство почерка лица, писавшего текст прокламации, с почерком В.А. Обручева. Это обстоятельство, нужно признать, понижало силу аргументации в статье 1975 г., и я в своей книге о Чернышевском указал на это. Сделал ссылку и на академика М.В. Нечкину, которая, будучи убежденным сторонником версии об авторстве Чернышевского, все же весьма сдержанно и даже с долей сомнения отнеслась к сообщению М.И. об А.В. Захарьине. Сразу после получения моей книги пришла бандероль с копиями писем А.В. Захарьина — это и стало характерным для М.И. ответом на сомнения: мол, вот вам источник и сами судите, если не верите.
М.И. очень ждала третий том биографии Чернышевского. Это видно из ее письма от 2 декабря 1984 г., присланного по поводу второго тома: “Благодарю Вас за книгу, которую прочла с жадностью и большим интересом и сразу же должна была отдать другим интересующимся. Поэтому подробно напишу позднее”. На этом, собственно, комплиментарная часть письма и заканчивалась. Мира Иосифовна не была бы собою, если б не сделала замечания. “Меня несколько удивил сравнительно малый объем — вынужденное это издательскими условиями сокращение или Вы так намеренно строите книгу, оставляя в стороне то, что считаете несущественным (напр., работу над грамматикой русского языка, т.е. над школьным учебником — во время преподавания в корпусе)? Кое-что и в первом томе Вы оставили в стороне, а здесь многое — и о знакомых, и о семейных делах (о Пыпине и Пыпиных), и обстановке жизни, и общественных и литературных событиях… Конечно, Вы самое важное выбрали, но все-таки жаль, что так много осталось вне книги. Или это лежит у Вас в столе в ожидании удобного часа? При первом чтении у меня все время возникало чувство сожаления о том, что Вы оставили за пределами книги, — пусть не нужнейшем, но все же нужном (и о Михайлове хотелось бы больше, и о Костомарове…). А в общем хорошо, что книга вышла, и желаю Вам успешной работы над следующим — труднейшим из всех томов. Всего Вам доброго”. Мира Иосифовна была права: том оказался “труднейшим”, и выпустить его стало возможным только тогда, когда можно было свободно высказать сомнения относительно авторства Чернышевского в прокламации “Барским крестьянам…”.
Однажды довелось и посотрудничать с М.И., когда редактор издательства “Художественная литература” Е.А. Мельникова, работник очень ответственный и тщательный, порекомендовала М.И. в качестве архивного текстолога в подготавливаемой мной книге “Н.Г. Чернышевский в воспоминаниях современников” (М., 1982). Приходилось чаще, чем обычно, приезжать в Москву, и встречи-беседы с М.И. всегда обогащали, вдохновляли. Помню, как мы вместе (Е.А. Мельникова тоже) крайне сожалели об исключении из состава книги воспоминаний Ф.М. Достоевского “Нечто личное”, которые многое прибавляли к представлениям о личности Чернышевского. У меня вызывало досаду изъятие еще одного мемуара — астраханца Н.Ф. Скорикова, воспоминания которого о скептическом отношении Чернышевского к революционным пристрастиям современной молодежи не вписывались, по мнению руководства издательства, в привычное по тем временам истолкование деятельности Чернышевского как революционера-подпольщика. Но к этой моей досаде М.И. отнеслась сдержанно, поскольку продолжала отстаивать версию об авторстве Чернышевского в отношении пресловутой прокламации, что и отразилось на “Основных датах жизни и творчества Н.Г. Чернышевского”, составленных М.И. и приложенных к изданию мемуаров. Впрочем, в сообщении о диктовке Чернышевским текста воззвания здесь появилось слово “возможно”.
Самой сильной стороной научных занятий М.И. было доскональное знание архивов. Семейно-архивного Чернышевского она знала прекрасно. Ее указания на мои ошибки или неиспользование иных материалов (особенно в первом томе биографии Чернышевского) были очень ценны и полезны. А уж опечатки и прочие огрехи она замечала все. Поразительно, но она не писала рецензий, в которых легко могла бы уличить автора в слабом знании архивов — в ее глазах непростительное упущение. Она просто посылала свои замечания в письмах, бескорыстно одаривая своими находками и знаниями…