Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2002
Давно уже, перелистывая книжку Н.М. Любимова “Перевод — искусство” (М., 1982), я обратил внимание на следующий эпизод:
“Когда я еще делал первые робкие шажки в переводе, я обратился с вопросом, относящимся к истории французской литературы XV века, к ученому с широчайшим кругозором Борису Викторовичу Томашевскому. Он ответил на мой вопрос “с ходу”.
Я не удержался от восклицания:
— Как много вы знаете!
В голосе Бориса Викторовича, возразившего мне, самый изощренный слух не уловил бы ложной скромности, унижения паче гордости. Он ответил мне серьезно, даже, я бы сказал, строго:
— Напрасно вы так думаете. Я знаю совсем не много. Я только твердо знаю, чего я не знаю, и обычно знаю, где найти то, чего я не знаю” (с. 70).
В ту же пору я время от времени навещал одного из моих самых почитаемых университетских наставников, ныне покойного И.Г. Ямпольского. Как-то по ходу беседы Исаак Григорьевич вспомнил, неожиданно для меня, тот самый эпизод, описанный Любимовым, и пересказал его очень близко к тексту. Понятно было, что и он в аналогичной ситуации мог бы сказать то же или почти то же самое, что произнес в ответ на восторженную реплику Б.В. Томашевский. И Томашевскому, и Ямпольскому, ведущему специалисту по истории русской литературы середины XIX века, столько времени и труда уделившему выявлению ошибок, небрежностей и элементарного невежества в филологических писаниях, было ясно, что источниковедческая грамотность исследователя отнюдь не предполагает всезнайства — качества, которым способны самообольщаться лишь поверхностно просвещенные люди; источниковедческая грамотность — это умение пользоваться картой культурного пространства, представлять себе ее общие контуры и внутренние пропорции, воспринимать нанесенные на нее знаки, ориентироваться с их помощью и находить искомое.
В этом отношении Мира Иосифовна Перпер была безупречно, образцово грамотным специалистом-источниковедом. Она не только свободно владела всем исследовательским инструментарием, позволявшим ей совершать большие и малые открытия — в основном в сфере истории русской литературы и общественной мысли разночинной и народнической эпохи (сейчас о ее изысканиях, публикациях, комментариях, связанных с именами Чернышевского, П. Лаврова, Степняка-Кравчинского, боюсь, многие подзабыли, не жалуют вниманием и ту эпоху, но волна волну сменяет, а рачительно сделанное остается); она помогала и другим овладевать знаниями и навыками, необходимыми любому гуманитарию-профессионалу. Наверное, наиболее востребованной из ее работ стала небольшая брошюра “Хронологический справочник (XIX и XX века)” (Л., 1984), изданная тиражом 56 000 экземпляров — астрономическим по нынешним временам — и сразу по выходе в свет ставшая сугубым раритетом. Книжка состоит в основном из справочных таблиц, которые позволяют устанавливать, уточнять и проверять даты, определяющие “время совершения события или время создания рассматриваемого документа”: сведения о типе календарного года, соотношении старого и нового стилей, об именинных днях и церковной хронологии и т. п. Воистину 35 страниц этого справочника “томов премногих тяжелей”.
“Хронологический справочник” был издан под грифом Пушкинского Дома благодаря стараниям покойного В.Н. Баскакова (он обозначен на титульном листе как ответственный редактор). Предыстория этого опыта сотрудничества М.И. Перпер с Пушкинским Домом и непосредственно с академиком М.П. Алексеевым весьма примечательна. В “Литературном наследстве” на протяжении ряда лет готовился к печати авторский том М.П. Алексеева “Русско-английские литературные связи (XVIII век — первая половина XIX века)” (М., 1982) — плод изысканий, продолжавшихся несколько десятилетий. Естественно, что в этом огромном труде (864 страницы печатного текста большого формата, 90 учетно-издательских листов), составленном из работ разного времени, постоянно дополнявшихся новыми материалами, включавшем огромное количество документальных сведений, многое требовало унификации, поправок, уточнений, дополнительных перепроверок. Мне, как референту Михаила Павловича, пришлось исправить кое-какие недочеты еще до сдачи текста в редакционно-издательское производство — но лишь те, которые так или иначе “бросались в глаза”; сам же Михаил Павлович в последние годы жизни, когда том готовился к печати, уже не мог работать с прежней интенсивностью и скончался в сентябре 1981 г., не дождавшись выхода в свет своей главной книги. Редактор тома И.С. Зильберштейн решил привлечь Миру Иосифовну для осуществления — как это обозначено в его редакционном предисловии — “тщательной проверки всех иностранных текстов и цитат” (с. 11). Проделывать эту работу приходилось уже на стадии корректуры. Между датами сдачи тома в набор (18. 07. 80) и подписания его к печати (30. 12. 81) — дистанция в полтора года: немыслимо продолжительная по обычным меркам и вполне объяснимая с учетом того, сколько дополнительного труда в текст книги было вложено. М.И. Перпер не ограничилась тем, о чем сказано в двух строках редакционного предисловия; фактически она проверила по первоисточникам весь текст тома от первой до последней страницы, все 2080 примечаний к тексту (многие же из них включали отсылки не к одному, а к нескольким источникам: М.П. Алексеев был признанным мастером в особом жанре попутных примечаний, часто содержавших в себе экстракт отдельной, самостоятельной статьи).
Мне довелось сравнительно недолго, но очень интенсивно общаться с Мирой Иосифовной в ходе этой работы. Поразительна неизбывная энергия, с которой эта, уже не молодая и, по всей видимости, не наделенная железным здоровьем женщина делала свое дело: перепахивала груды томов (помню тихое неистовство во взорах и жестах, с которым “ленивые амебы” — библиотекарши главной библиотеки нашей державы — получали из ее рук очередные комплекты книжных требований), сверяла одни листы многосотстраничной верстки с другими, чтобы избежать даже минимального разнобоя в библиографических описаниях; наконец, вносила не только формальные, “косметические”, но и содержательные коррективы и дополнения в авторский текст — и автор их принимал. Полей на многих корректурных листах для внесения поправок не хватало, приходилось иногда делать подклейки — взамен прежнего текста. Советский литературовед, подобострастно-сервильный и самолюбиво-спесивый, вероятно, отмахнулся бы от “придирок” М.И. Перпер, но М.П. Алексеев советским литературоведом стать не сподобился: ничего, кроме самой глубокой благодарности за сделанное и уточненное неутомимой “сверяльщицей”, мне из его уст услышать не довелось. А один из попутно, на полях его текста, возникших сюжетов он попросил Миру Иосифовну развернуть в отдельное сообщение и опубликовать за собственным именем. Так появилась во “Временнике Пушкинской комиссии. 1979” (Л., 1982) ее мастерски исполненная статья “Англичанин книготорговец, еще один знакомый Пушкина”: впервые правильно прочитанная надпись на книге из библиотеки Пушкина позволила установить неведомое ранее лицо в окружении поэта.
В первом издании книги Л.А. Черейского “Пушкин и его окружение: Словарь знакомых поэта” (1975) англичанин Т. Киртон не упоминается, во втором издании (1988) справка о нем есть — со ссылкой на “Временник Пушкинской комиссии” как источник сведений, но без указания имени лица, обнаружившего еще одного человека, который общался с Пушкиным. Едва ли М.И. Перпер была в данном случае уязвлена тем, что принятые издательские стандарты не предполагали развернутых и поименных библиографических описаний. Труд ее всегда был скромным, но необходимым, незаметным, но незаменимым. “Невидимками” назвал А.И. Солженицын в книге “Бодался теленок с дубом” тех своих самоотверженных помощников, которым он был всемерно обязан и имена которых не мог до поры до времени огласить. Мира Иосифовна тоже была “невидимкой” — и, наверное, не только потому, что в таком эфемерном образе сохранялся шанс воплотить свое подлинное “я” в те десятилетия жизни, которые ей были отпущены в нелучшее время и в нелучшем месте. Может быть, и по самой сути натуры, по своему “нравственному реле” (формулировка А.В. Храбровицкого, человека ее клана, ее достоинства, ее “нравственного реле”) она не могла не быть “невидимкой”.