(Подготовка текста и комментарий А.И. Рейтблата)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2002
М.И. Перпер — И.С. Зильберштейну
30 мая 1982
Уважаемый Илья Самойлович [1],
простите, что позволяю себе все-таки написать Вам, но кажется, я не имею права промолчать.
Мне показалось, что Вы как-то забываете, что чужим людям, слушателям Ваших докладов (ведь будут, конечно, еще доклады и сообщения), совсем неинтересно, сколько пришлось заплатить в типографии и сколько хлопотать над томом [2]. Читателям любопытно, что они найдут в книге.
Почему же Вы не скажете им, что Алексеев обладал широчайшим кругозором, знал невероятно много, умел связывать разные и далекие явления, отыскивая в них внутреннюю общность, умел самый далекий и вроде бы чуждый материал излагать живо, увлекательно, заражая читателей тем сочувственным интересом, который сам испытывал ко всему, с чем знакомился, что отыскивал, чем сам увлекался. Он вытаскивал из забвения и давно уже не читаемые произведения и не слишком даровитых и потому забытых, но все же честных тружеников пера, и многое, что не мешает вспомнить и перечитать, прочитать впервые, узнать…
Я мало знала Михаила Павловича и совсем мало знаю о нем, даже не все, им напечатанное, читала. Но для меня несомненно, что он искренно любил литературу, с любовью писал и говорил о ней, трудился с увлечением и подлинной страстью, не думая о посторонних соображениях. Не так уж много людей обладают этими хорошими качествами, и напоминать об этих качествах и таких людях полезно.
Конечно, совершенства нет на свете, и Михаил Павлович делал мелкие ошибки и не замечал ошибки машинисток. Но ведь ошибки делают очень многие, не имеющие дара радостного интереса, симпатии к деятелям и произведениям литературы…
Пожалуйста, подумайте об этом. Вы ведь в своем выступлении помянули добром нескольких человек, тоже имевших — как все люди — какие-то недостатки. А по отношению к Михаилу Павловичу Вы были нехорошо несправедливы. Ведь всякие хлопоты и неприятности, как ни горьки они, забудутся, в конце концов, — и Вами самим, а книга останется. Останется еще один том “Лит[ературного] наследства”, том, написанный Михаилом Павловичем, его большой многолетний труд. Конечно, жаль, что он не сумел сосредоточиться на этом труде, что отвлекался, м[ожет] б[ыть] вынужден был отвлекаться на разные другие дела, но все-таки — он же много сделал. И он поблагодарил Вас за помощь в своем предисловии, а Вы… только упрекали его. Нехорошо было… И как ни много Вы указали ему материалов, еще больше он отыскал сам. Зачем Вам подчеркивать свою роль, и так у Вас много заслуг перед литературой. А получилось, словно Вы над свежей могилой какие-то счеты сводите. Счетов-то нет, а чужие, посторонние люди, не знакомые со всеми издательскими хлопотами, могли подумать, что Вы враг Михаилу Павловичу, что страшно не любите его. Разве мало у Вас бывало неприятных хлопот в издательстве, досадных трений, столкновений с типографией, затрат, наконец, — с другими томами, в другие годы. А тут ведь совсем другое — старый больной человек, не располагающий свободно временем, обремененный всякими обязанностями и заботами, не мог свое детище (такое рослое и увесистое) как следует умыть и причесать. Надо было редактору об этом позаботиться своевременно. Вы это сделали с опозданием — и отсюда часть неприятностей. Значит, отчасти и Вы виноваты, но если бы Вы совсем были ни при чем тут, все-таки некрасиво, нехорошо говорить дурно о том, кого уже нет на свете и кто заслуживает доброго слова (насколько я понимаю). Такая есть куча людей, доброго слова не заслуживающих. Ведь различать надо…
Ох, наверное, не так надо было все это сказать…
Все-таки очень прошу Вас, Илья Самойлович, подумайте об этом. Пожалуйста, больше так не выступайте. Правда, нехорошо было…
Может, это я виновата — столько твердила об исправлениях эти полтора года, что из-за них основного леса не стало видно. Да еще издательство это дуболомное… Вам очень трудно было все время, но… Михаил Павлович тоже старался, сколько мог. Больной уже дописывал, доделывал, даже верстку читал и кое-что поправил. Он просто не в силах был больше сделать, подумайте об этом. Не надо упрекать его — который не может ответить. Надо молодых, ленящихся работать как следует, гонять в хвост и в гриву.
Да ведь Вы сами все понимаете, конечно. А я столько написала тут… Простите, пожалуйста.
Всего доброго,
М. Перпер
______________________
1) И.С. Зильберштейн (1905—1988) — литературовед, один из инициаторов создания и редакторов сборника “Литературное наследство”.
2) Речь идет о 91-м томе “Литературного наследства” “Русско-английские литературные связи (XVII век — первая половина XIX века)” (М.: Наука, 1982), целиком подготовленном академиком Михаилом Павловичем Алексеевым (1896—1981). Редактор тома И.С. Зильберштейн предисловие “От редакции” завершал следующими словами: “Глубокую признательность мы приносим М.И. Перпер, которая провела очень большую работу, осуществив в этом томе тщательную проверку всех иностранных текстов и цитат” (с. 11).
М.И. Перпер — А.В. Чичерину
20 января 1986. Москва.
Уважаемый Алексей Владимирович [1],
простите, что не могу более существенным способом выразить Вам свою благодарность за добрые Ваши слова о “моем Александре” [2] — таким я привыкла его считать в те долгие часы, когда разбирала его рукопись в полутемной комнате отдела редких книг Исторической библиотеки, и потом, когда переводила его дневник, бросаясь вновь и вновь перечитывать то Карамзина, то Фонвизина (это в его письмах к сестре [3] я нашла “храмик”), то Радищева, то других авторов XVIII века — в поисках нужных слов. Кстати, мне очень не повезло с редактором издательским — был какой-то молодой человек Сироткин [4], не очень грамотный (он упорно требовал написания “клавИсин”) и порядком попортивший текст, а особенно примечания (в них вставлены прямо безграмотные обороты). Я выправила очень много экземпляров в свое время… Рада была бы выправить и Ваш экземпляр, если он у Вас есть. Еще более рада была бы узнать Ваши замечания о языке книги. Я очень старалась избежать анахронизмов, но не знаю, насколько мне удалось передать интонации (ведь Александр был в том возрасте, когда еще часты колебания от юношеской, даже отроческой наивности до взрослой серьезной задумчивости — стремления осмыслить окружающее), это ведь труднее всего. Копия оригинала у меня лежит, так что всегда можно сопоставить подлинный текст с теми местами перевода, которые покажутся неудачными. Сам же оригинал, т.е. текст в тетради, который я последний раз смотрела лет пять тому назад, выцветает все больше, и теперь я уже не в состоянии была бы прочитать его заново.
Что касается родственных связей Александра, мы с Энгель [5] обращались ко всем, кажется, доступным нам в Москве пособиям и генеалогическим справочникам и убедились, что та ветвь Чичериных угасла совсем: последним — в конце 1825 г. — умер отец [6], похороненный в Москве. В чьем шкафу или сундуке хранилась тетрадь Александра до следующей Отечественной войны, узнать не удалось (в букинистическом магазине, который приобрел тетрадь в 1941 г., никаких записей не сохранилось). Очень хотелось нам найти родичей Александра, но никого вроде бы нет (и Чичерина из родни Пушкина [7]; к другой ветви относятся и Ваши предки). А кроме слова “чичер”, которое понравилось С.Б. Соболевскому (так в тексте. — А.Р.) [8], есть еще названия речки (и даже двух, кажется) в пределах старой Москвы — Чечера, Чечора.
Итак, еще раз благодарю Вас за примечание на с. 287 Вашей книги “Сила поэтического слова” и за самую книгу, в которой интересно все — и “Воспоминания” и статьи. (У меня только вопрос возник по поводу с. 197: как переводилось слово “атом” — “насекомая” или “нЕсекомая частица”? [9])
“Литературная газета” готовит в скором времени опровержение фальшивок Раменского, опубликованных в “Новом мире” (1985, № 8 и 9) [10]. Хорошо бы поддержать газету в этом полезном деле, а то найдутся умники, которые станут ссылаться на “вновь открытые письма” Радищева, Пушкина, Болотова…[11] Сам фальсификатор умер 1 сент[ября] 1985 г. и не успел пока прославиться как новый Сулакадзев [12], но ему удалось ввести в заблуждение Цявловскую, которая напечатала в “Пушкинском временнике” в 1976 г. статью о новонайденном автографе Пушкина (подделке на томике русского перевода “Айвенго”) [13].
Всего доброго
Уважающая Вас М. Перпер (и С.Г. Энгель, с которой Вы говорили по телефону)
________________________
1) А.В. Чичерин (р. 1899 г.) — литературовед.
2) В своей книге “Сила поэтического слова: Статьи. Воспоминания” (М., 1985) А.В. Чичерин писал про Александра Васильевича Чичерина (1793—1813), участника Отечественной войны 1812 г., автора дневников, переведенных М.И. Перпер с французского (Дневник Александра Чичерина 1812—1813. М., 1966), что это “очаровательный юноша <…>, полный совестливых сомнений, удивительно предвосхищающий молодого Толстого” (с. 287).
3) Письма Д.И. Фонвизина сестре Ф.И. Аргамаковой-Фонвизиной опубликованы во втором томе его Собрания сочинений (М.; Л., 1959).
4) Сироткин Владлен Георгиевич (р. 1933 г.) — историк, специалист по русско-французским отношениям в дипломатической сфере, тогда редактор издательства “Наука”, впоследствии доктор исторических наук, профессор.
5) С.Г. Энгель — журналистка, близкая знакомая М.И. Перпер, вместе с ней готовившая к изданию дневник Чичерина.
6) Чичерин Василий Николаевич (1754—1825) — генерал-лейтенант.
7) Имеется в виду, судя по всему, Александр Петрович Чичерин (1809—1835) — офицер лейб-гвардии Конного полка.
8) В своей книге (на с. 286) А.В. Чичерин цитировал статью историка, академика Степана Борисовича Веселовского (1876—1952) “Род и предки А.С. Пушкина в истории”, опубликованную в “Новом мире” (1969. № 1). С.Б. Веселовский видел исток фамилии “Чичерин” в слове “чичер”, которым в средней полосе России называли непогоду, мокрый снег при ветре.
9) А.В. Чичерин писал, что Семен Башилов в переводе Руссо называл атом “насекомой частицей”.
10) Имеется в виду публикация: Обратить в пользу для потомков… / Публ., предисл. и примеч. М. Маковеева // Новый мир. 1985. № 8. С. 195—213; № 9. С. 218—236. Публикация включала письма А.С. Пушкина, С.Д. Полторацкого, С.Л. Перовской, О.С. Чернышевской и др., дарственные надписи А.Н. Радищева, Н.М. Карамзина на книгах из собрания Антонина Аркадьевича Раменского (1913—1985). Характеристику этой фальсификации см. в: Козлов В.П. Обманутая, но торжествующая Клио: Подлоги письменных источников по российской истории в ХХ веке. М., 2001. С. 137—171.
11) 28 мая 1986 г. в “Литературной газете” появилась подборка статей специалистов, разоблачавших фальсификацию, в том числе заметки М.И. Перпер “Письмо, которого не было” о фальсифицированном письме О.С. Чернышевской.
12) Сулакадзев Александр Иванович (1771—1832) — коллекционер, известный фальсификатор исторических источников.
13) Речь идет о статье Татьяны Григорьевны Цявловской (урожд. Зенгер; 1897—1978) “Новые автографы Пушкина на русском издании “Айвенго” Вальтера Скотта” (Временник Пушкинской комиссии. 1963. М.; Л., 1966. С. 5—30).
М.И. Перпер — С.А. Рейсеру
18 февраля 1974
Многоуважаемый Соломон Абрамович [1],
простите, что не сразу отвечаю [2]. Признаться, мне потребовалось какое-то время, чтобы преодолеть всякие неразумные эмоции, главным образом, досаду на свою инертность и неумение доводить дело до конца (особенно, в… как бы сказать, не способствующей атмосфере: доклад мой в группе Нечкиной [3] остался без последствий, в ж[урнале] “Вопросы литературы” отказались поместить статью, даже небольшую, о неисправностях текста романа под тем предлогом, что на это уже указывалось; в Детгизе, выпускающем почти ежегодно многотысячные издания для школы, мне категорически сказали, что не имеют права заниматься текстологией и обязаны повторять текст XI тома [4], и т.д.; да, пробовали мы с текстологом Э. Ефременко (Вы, конечно, знаете ее работы [5]) заключить договор на издание научное и точное и подробно комментированное, но тоже не вышло, хотя даже договор был составлен вчерне).
Но как бы то ни было, главное все же в том, чтобы появилось, наконец, хорошее издание “Что делать?”, свободное и от опечаток “Современника” и от последующих неточностей и ошибок, которых много больше.
Может быть, я могу чем-то помочь Вашему изданию, Соломон Абрамович, и поверьте, — я буду искренно рада сделать это. Ведь надо, чтобы оно было по возможности совершенным.
Я в свое время выверила слово за словом оба варианта (я умею читать скоропись Чернышевского и имела случай “проэкзаменоваться”: однажды в разговоре с Н.А. Алексеевым [6] я показала ему свою расшифровку неопубликованного отрывка из воспоминаний — то, что должно следовать за стр. 701 в т. I, — и оказалось, что все сошлось с его расшифровкой, кроме одной фамилии, которой я не знала).
Я мечтала издать роман, как издают иногда летописи: на одной стороне разворота первый вариант, на другой — второй, с особо отчеркнутыми дополнениями, внесенными при переписке, и с датами тут же и под строкой — все разночтения, исправления, зачеркнутые варианты.
А в примечаниях — подробнейше обстоятельства написания каждой страницы (все факты, так или иначе сказавшиеся, хоть какой-то стороной отразившиеся) и — тоже подробно и даже с гипотезами — обо всем, что можно ощутить и связать (прототипы, события, факты; сходные интонации в ранее написанном), и еще о многоплановости или разнонаправленности романа: для читателей разного уровня (от цензоров до единомышленников) и — особо — для Ольги Сократовны [7] интимное письмо громадное с мелочами, понятными для двоих только.
Вы пишете, что издание может осуществиться в этом году. Значит, Вы уже все сделали, что считали нужным.
Выпуск 28 “Книги” [8] не так скоро, м[ожет] б[ыть], появится. Не могли бы Вы мне прислать (на время, конечно) верстку, если у Вас есть.
Вернее, если Вы не откажетесь от моей — м[ожет] б[ыть], и не излишней — помощи, сообщите, как и что мне сделать. М[ожет] б[ыть], Вы укажете страницы XI т., к которым сделали исправления, а я напишу о других, если у меня отмечены. Пожалуйста, позвольте мне что-то сделать, — если я в состоянии, разумеется. Досадно не сделать в свое время того, что могла бы, но еще хуже будет, если я сейчас не сделаю всего, что могу, чтобы издание было возможно лучше (ведь могла я заметить что-то, ускользнувшее от Вашего внимания). Я хочу — если сумею — помочь по существу, не для удовлетворения амбиции. Поверьте этому.
Статья моя отправлена [9]. Из редакции я еще ничего не получала. <…>
Всего доброго
М. Перпер
___________________________
1) С.А. Рейсер (1905—1989) — литературовед, текстолог. С 1971 г. и до смерти переписывался с М.И. Перпер. Из обширного комплекса их переписки в данную публикацию в связи с ограниченным ее объемом включены лишь отдельные, наиболее выразительные письма.
2) Обычно М.И. Перпер отвечала на письма в тот же или следующий день. В данном случае прошла неделя после получения письма от Рейсера, в котором тот сообщал, что готовит к изданию в серии “Литературные памятники” “Что делать?” Чернышевского.
3) Академик Милица Васильевна Нечкина (1899—1985) руководила Группой по изучению революционной ситуации в России в конце 1850-х — начале 1860-х годов Института истории АН СССР.
4) Имеется в виду 11-й том Полного собрания сочинений Н.Г. Чернышевского (М., 1939), в котором был помещен роман “Что делать?”.
5) См., напр.: Ефременко Э.Л. Публикация художественных произведений Чернышевского // Вопросы текстологии. М., 1957. С. 189—223; Она же. Раскрытие авторства на основе анализа идейного содержания произведения // Вопросы текстологии. Вып. 2. М., 1960. С. 52—99.
6) Алексеев Николай Александрович (1873—1972) — революционер-большевик, в 1929 г. опубликовал “Что делать?” по автографу.
7) Чернышевская Ольга Сократовна (урожд. Васильева; 1833—1918) — жена Н.Г. Чернышевского.
8) Рейсер писал Перпер, что в 28-м выпуске сборника “Книга: Исследования и материалы” будет помещена его статья, посвященная текстологии романа “Что делать?”.
9) Имеется в виду статья М.И. Перпер “Прокламация “Барским крестьянам от их доброжелателей поклон”: (Результат изучения рукописи и архивных дел)” для журнала “Русская литература” (была помещена в № 1 за 1975 г.), которую Рейсер еще в 1970 г. рецензировал по просьбе редакции. Делая ряд критических замечаний, в своем обобщающем выводе он писал: “Работа М.И. Перпер обязательно должна быть напечатана. Она очень хорошо написана, привлечены новые, ранее неизвестные материалы, сделан ряд важных и серьезно обоснованных предположений о пути прокламации от Н.Г. Чернышевского до В.Д. Костомарова, а потом в недра III отделения. <…> Работа выполнена на очень высоком текстологическом уровне и нередко привлекает тонкостью анализа”.
С.А. Рейсер — М.И. Перпер
Ленинград. 21.II.1974.
Многоуважаемая Мирра Иосифовна!
Мне очень жалко, что я ничего не знал о Ваших изучениях романа “Что делать?” — конечно, я бы обязательно использовал Ваши знания.
К большому огорчению, в настоящее время рукопись находится уже в издательстве (вероятно, в типографии — я жду в марте-апреле корректуру) и, значит, никакие дополнения и поправки невозможны.
Мне остается надеяться, что ошибок в редактированном мною издании будет немного (я и не думаю, что их вовсе не будет!) и что Вы сможете выступить в качестве самого квалифицированного критика моей работы и работы тех, кто мне в ней помогал.
Из “Книги” мне была прислана корректура в одном экземпляре; я ее сразу же возвратил. Это часть моего послесловия, которое идет в издании романа. Значит, увы, и эту Вашу просьбу выполнить не могу: но мне обещают, что № 28 “Книги” выйдет скоро.
Хотелось бы видеть уже в печати Вашу статью в “Русской литературе”. Не думаю, что у них избыток материала.
Желаю Вам всего доброго.
М.И. Перпер — С.А. Рейсеру
24 февр[аля] 74
Многоуважаемый Соломон Абрамович,
да, конечно, я и предполагала, что Вы так ответите, и даже начала обдумывать будущую рецензию, но тут увидела, что за мажорным началом (“Наконец, самое распространенное произведение Чернышевского появляется на свет таким, как…” и затем перечисление осуществленных исправлений текста) и обсуждением того, как было достигнуто улучшение текста, может следовать хвала текстологии (в смысле обеспечения возможно совершенного текста произведения) и, пожалуй, порицание практики издательств, но никак не слово “однако…”. Дело не в том, разумеется, что оно нарушило бы стилистическую стройность рецензии, а в том, что, во-первых, оно противоречило бы главному ее пафосу (нужно и можно!..), а во-вторых, оказалось бы бесполезным для Вашего издания, которое должно стать эталоном, но повторено в ближайшие годы, конечно, не будет. <…>
О первом варианте говорить надо было бы слишком много и уже поздно теперь это делать: Вы правы. Особенно много ошибок на стр. 494—495, 500 и 735—736. Алексеев почему-то не считал возможным использовать копию Михаила Николаевича [1], сделанную еще до того, как в архивах потеряли половину последнего листа — сцены пикника. Не знаю, как Вы решили на этот счет. Мне думается, что за неимением оригинала надо все-таки взять эту копию, выправив ее половину по сохранившейся рукописи. Но это опять непрошеные рассуждения. Пожалуйста, извините меня за них и не отвечайте просто на все это. Я написала все это, п[отому] ч[то] другой возможности, наверное, не будет. Хорошо бы, даже весело было бы полемизировать в печати (если бы был ежемесячный журнал, печатающий быстро реплики) о разных частностях (скажем, о списках произведений Чернышевского, об авторстве рецензии на “Жизнь… Константина Багрянородного”, о датах некоторых писем Добролюбова), но тут, мне кажется, критика — в смысле отдельных поправок — нежелательна и лучше ее предвосхитить. Я имею в виду только опечатки “Современника” (а м[ожет] б[ыть], и описки в авторской беловой рукописи).
Что же касается первого варианта, то — он не будет служить эталоном для многосоттысячных школьных изданий и, наверное, трудно разным людям одинаково смотреть на то, как его следует издать. М[ожет] б[ыть], мне это еще и удастся когда-нибудь сделать по-своему. Жаль расставаться со старой мечтой — ведь маленькая заметка моя о списках стихотворений Лермонтова и Некрасова (в “Р[усской] литературе”, в 1962, кажется, году [2]) появилась в результате изучения черновой рукописи романа. И столько лет прошло без толку…
Что касается статьи о прокламации, то я не получала из редакции никакого письма, но уже знаю, по опыту, что они не сообщают о получении рукописей, и потому не слишком беспокоюсь (я послала заказным). Правда, я просила Кондратьева [3] ответить — и об этой статье и о том, когда они согласны будут рассмотреть другую (о “Прологе”) [4], но… жду и не вижу возможности ускорить дело. М[ожет] б[ыть], я упустила что-то?
Только два дня назад приобрела IX сборник “Мастерство перевода” и в статье Витковского встретила указания на Ваше издание Мея. А вся статья написана с великолепным пылом — вплоть до горестного возгласа: “А перевод Мея [“Свитезянки”] не печатают и не печатают!..”
Очень интересна там еще статья Ярхо [5].
За появлением № 28 “Книги” я буду следить по залу новых поступлений Ленинской б[иблиоте]ки, так как в продажу эти сборники поступают очень нерегулярно; № 26 вообще не продавался, а № 27 пришел в магазин своевременно.
Обратили ли вы внимание на очерк Гранина [6] в ж [урнале] “Аврора” № 1 и 2 (между прочим, — как энтомолог не мог простить Пушкину легкомысленного отношения к саранче)?
Всего доброго
М. Перпер
__________________________
1) Имеется в виду сын Н.Г. Чернышевского М.Н. Чернышевский (1858—1924).
2) Это произошло в 1960 г. (№ 3).
3) Кондратьев Михаил Дмитриевич — ответственный секретарь журнала “Русская литература”.
4) Эта статья, насколько нам известно, не была опубликована.
5) Речь идет о статьях: Витковский Е. “Хотел бы в единое слово…”: К 150-летию со дня рождения Л.А. Мея // Мастерство перевода. Сб. 9. М., 1973. С. 346—384; Ярхо В. Рок. Грех. Совесть. (К переводческой трактовке древнегреческой трагедии) // Там же. С. 200—230. Упомянут подготовленный Рейсером сборник: Мей Л.А. Стихотворения и поэмы. Л., 1947. (Библиотека поэта. Большая серия).
6) Имеется в виду очерк Д. Гранина “Эта странная жизнь…” о биологе А.А. Любищеве.
С.А. Рейсер — М.И. Перпер
Л[енингра]д. 28.II.1974.
Многоуважаемая Мирра Иосифовна!
Очень мне досадно, что наши планы издания “Что делать?” оказались такими “несинхронными”. Я ведь понятия не имел, что Вы так внимательно изучали тексты, в особенности черновой. Конечно, я с большим интересом прочитаю Вашу рецензию, но ведь это, как говорится, “после ужина горчица” — исправлять, как бы ни хотелось, уже невозможно.
Я хочу предложить Вам следующее. Я постараюсь получить лишний оттиск корректуры: если это удастся — я Вам его пошлю и Вы внесете Ваши поправки, принять которые я, понятно, заранее Вам обещать не могу. В таком случае, Ваш труд будет соответственно в предисловии (или ином месте, где будет удобно) оговорен. Особенно важен текст основной части — т.е. журнала — хочу думать, что с него и будут далее перепечатывать [1].
Я внимательно просмотрел присланные Вами в письме от 24 февраля поправки. Я не могу некоторые из них принять. Мне кажется, что Вы принимаете черновой текст в качестве безусловного, а он несомненно правился при перебеливании. Поэтому, я не могу ввести якобы пропущенную строку на стр. 195, “говядину” на стр. 201, “доказал” на стр. 258, “потому что” на стр. 164.
С черновым текстом дело сложное: его готовила Т.И. Орнатская [2] и ей за него и отвечать. Текстолог она превосходный, но в чтении шифра Чернышевского возможны некоторые варианты — отсюда и пойдут споры.
Двадцать восьмой том “Книги” я Вам пришлю: мне обещаны несколько экземпляров.
Всего хорошего.
_________________________
1) Получив в октябре корректуру, Перпер целиком выверила ее по журнальному оригиналу (29 октября она писала Рейсеру: “…я чувствую, что физически выбиваюсь из сил, выхожу из Ленинки с головокружением…”; в тот же день ей была доставлена телеграмма от Рейсера, получившего обратно первую порцию корректурных листов. Тот писал: “…ничего кроме дефектов текста важнейших знаков препинания исправлять немыслимо. Сожалею вашем излишнем труде”).
2) Орнатская Тамара Ивановна (р. 1935 г.) — текстолог, фольклорист.
М.И. Перпер — С.А. Рейсеру
26 марта 1974
Многоуважаемый Соломон Абрамович,
получила Вашу открытку от 23. Очень хотела бы знать время Вашего приезда в Москву. Сегодня я говорила с сотрудниками ЦГАЛИ, они любезно обещали сразу же выдать Вам рукопись “Что делать?”, и поэтому я не стала заказывать ее пока, чтобы не “тревожить” ее раньше времени и излишне. Так как у меня нет телефона, то меня известить не могут, — но если я буду заранее знать день Вашего предполагаемого приезда, я могу попросить сотрудников позвонить кому-либо из моих друзей или просто приеду пораньше в архив в этот день.
Мне так отчаянно хочется убедить Вас, что я перехожу, наверно, уже все границы приличий и становлюсь, м[ожет] б[ыть], назойливой. Я могу только сказать в свое оправдание, что то, о чем мы теперь с Вами спорим, очень дорого мне. И ситуация вдвойне критическая: во-первых, я считаю вредным и ненужным всякий спор такого рода в печати — в современных условиях; во-вторых, я не надеюсь когда-либо сделать свое издание романа. После Вашего, говорить о новом издании м[ожно] б[удет] лет через двадцать — это слишком поздно. Ах, если бы я узнала о Ваших планах хотя годом раньше — я бы успела убедить Вас. Трудно быстро согласиться с чужими доводами, я это знаю по себе. А теперь время не ждет.
Да, м[ожет] б[ыть], мне следовало сказать Вам, что по специальности я лингвист (я кончила в 1938 г. литфак Моск[овского] обл[астного] пед[агогического] ин[ститу]та, а в следующем году экстерном — англ[ийский] факультет I Моск[овского] ин[ститу]та иност[ранных] яз[ыков]. Там же сдала аспирантские экзамены, а диссертация, начатая еще до войны, так и осталась незащищенной). Я преподавала с 1933 г. (я раньше кончила техникум иностр[анных] языков) русский и английский языки, а с 1939 г. работала в московских — нескольких — институтах иностр[анных] языков. Мне пришлось читать ряд курсов; теоретическую грамматику и практическую, перевод, введение в языкознание и общее языкознание, но главным для меня были курсы истории англ[ийского] языка и лексикологии. Потом я проработала несколько лет редактором переводных изданий. Я знаю романские языки, разбираюсь в скандинавских и славянских.
Простите за эти анкетные сведения. Это — чтобы объяснить мое профессионально лингвистическое внимание к деталям текста. (Сколько интересного можно попутно извлечь из переписки: напр., мода на о и об — в определенных кругах вторая форма предлога казалась просторечной и ее упорно избегали; в других вторая казалась “современной” и ее употребляли и перед согласными, — колебания в написании местоимения вы и его косвенных форм — с заглавной или строчной буквы, и т.д. и т.д.)
Теперь — о романе.
1. Чернышевский писал, как правило, все всегда сразу набело. Разумеется, бывали поправки, переделки и даже изредка переписывания; но это возникало позднее, в процессе работы. Черновиков обычно Чернышевский не писал.
2. Роман он писал сначала начерно (в отличие от обычной практики) — меняя на ходу план и набрасывая план среди текста, переделывая на ходу детали (вроде имен героев, разных цифровых величин…) небрежным почерком, а затем — с середины — и скорописью. Перебеливание началось, когда половина была готова, и состояло, прежде всего, в пополнении текста многими вставками, образующими своеобразную систему эмоционального воздействия на читателей и придуманными, несомненно, много после того, как роман был начат. Кроме этих вставок, шла творческая переработка текста — и по содержанию и по форме (изменялся ритм абзацев и отдельных фраз, выбрасывались неуместные в литературном языке слова — и слишком просторечные и слишком учено-публицистические). Перебеливание сочетало, т[аким] о[бразом], переделку уже написанного и создание — сразу набело! — новых, больших нередко — кусков текста. <…>
3. Исчезнувшая беловая рукопись довольно точно отражена в журнале. Это — так. Но опечатки в “Современнике” бывали, и они легко обнаруживаются в других текстах и других номерах журнала. По моим расчетам, одна опечатка приходится на сорок без малого страниц романа. Что можно возразить против этого? Есть ли у Вас какие-либо основания считать это число невероятным? А если признать априори возможность такого (примерно) числа опечаток, такой пропорции их (в разных текстах), то почему исследователь должен лишить себя права отыскать их и исправить?
4. При сравнении автографа с печатным текстом, думаю, исследователь вправе отдать предпочтение написанному рукой автора (в разумных пределах, конечно).
5. Если в печатном тексте нарушены грамматические и орфографические (в узком смысле) нормы, а в автографе — нет, — нельзя колебаться, на мой взгляд (как можно предположить, что Чернышевский — учитель русского языка, между прочим, и достаточно опытный корректор — вдруг стал неведомо зачем портить написанное им, заменяя правильные сочетания слов и падежные формы неправильными или нелитературными??!!).
<…> [1]
Всего доброго
М. Перпер
_____________________________
1 Опущено несколько страниц письма, посвященных вопросам текстологии и комментирования конкретных мест романа.
С.А. Рейсер — М.И. Перпер
Л[енингра]д. 28.III.1974.
Многоуважаемая Мирра Иосифовна!
Пишу Вам для завершения нашей дискуссии по общим принципам издания “Что делать?”. Я снова убеждаюсь в том, что мы стоим с Вами на очень различных позициях. Догадываюсь, что если бы нам пришлось готовить издание сообща — из этого бы ничего не вышло.
Для меня очевидно, что текст — от камеры № 11 до появления в журнале прошел определенную (трудно сказать точно какую) правку: его правил сам Чернышевский, перебеляя текст, что-то убирали “страха ради иудейска” в редакции, что-то мог посоветовать убрать Бекетов [1] (в частной беседе) и т.д. Текст “Современника” набирался в спешке, он изобилует множеством опечаток, ошибками в нумерации глав, видимо, следами переброски отдельных строк со страницы на страницу и пр., а, по-Вашему, качество “очень высокое”! Могу только удивляться такому выводу.
Вы обладаете, очевидно, совершеннейшим лингвоскопом для определения “шероховатостей” (??!), безупречно знаете грамматические нормы тех лет (их в языкознании называют “орфографическое безначалие”) и т.д. Разумеется, я привожу (стараюсь привести) текст в порядок и ряд мест исправляю — в целом ряде случаев я с Вами совпадаю, но действую, как мне кажется, гораздо осторожнее Вас. Есть текстологическое правило — если текст не требует безусловного исправления — его исправлять не надо.
Вопрос — каким хотел видеть текст Чернышевский? Конечно же, не таким, каким он появился в “Современнике”. Пришлось многим жертвовать и идти на компромиссы, во имя появления романа в печати. Восстановить идеальный замысел Чернышевского — утопия: в ряде случаев рука тянется ввести более острый текст, но надо себя одергивать — установить рубеж цензурной (авансом!) правки и правки художественной немыслимо. Возможно только некоторое приближение к этому. И главу XVI вводить в текст нельзя: где же воля автора (да еще “явная”)? Разве Чернышевский дал понять друзьям, что данный текст не годится, разве он мог надеяться переслать более острый, разве он мог думать, что его (зашифрованная!) рукопись попадет на волю и т.д. и т.д. Вообще, я избегаю текстологического произвола и хочу оставаться на твердой почве, без всякого дофантазирования. Это не путь науки, по-моему.
Я пишу Вам со всей откровенностью, чтобы Вам была ясна моя точка зрения. Я очень ценю происшедшую переписку — она заставила меня еще раз продумать принципы издания.
А в конкретном случае, я всегда рад услышать советы, другие мнения и тщательно их проверить и обдумать.
Видимо, сроки моей поездки в Москву меняются и я не могу обещать Вам встречи. Я буду носиться по разным делам, читать доклад, смотреть книги и пр. М[ожет] б[ыть], даже до ЦГАЛИ не добраться, и я отложу просмотр рукописи на другой приезд в мае.
Желаю Вам всего доброго и прошу на меня не обижаться за тон моих писем: в таких делах я предпочитаю полную ясность.
____________________________
1) Бекетов Владимир Николаевич (1809—1883) — цензор Петербургского цензурного комитета.
М.И. Перпер — С.А. Рейсеру
3 марта 1976.
Многоуважаемый Соломон Абрамович,
вчера пришла книга от Вас — массовое издание “Что делать?”. Благодарю Вас. Книга в целом приятная, неплохие рисунки, только портрет Чернышевского слишком заретуширован (вернее, воспроизводится с заретушированного неудачно).
Мне было очень приятно увидеть исправления, тем более, что не все они были сделаны Вами прошлым летом. Правда, остался еще ряд мелких огрехов (например, в сноске-переводе на стр. 22 все-таки пропущено слово “все”, на стр. 33, строка 17 св[ерху] запятая все-таки стоит после “тоже”, тогда как должна стоять после “которые”, и т.д. и т.д.), но все же я рада и “говядине” и прочему, и вспоминаю слова Чернышевского из письма к жене от 1 ноября 1873: “…сбылось невозможное: добился того. …Такова сила моего красноречия: в полтора года убедил”. Увы, сила моего красноречия очень мала: мне потребовалось дважды полтора года, чтобы убедить Вас в необходимости тех исправлений, которые теперь, наконец, сделаны, — а сколько еще не сделано!
Простите за то, что позволю себе сказать: зачем Вы занимаетесь писателем, который Вам антипатичен? Наш разговор в библиотеке прошлым летом показал это вне всякого сомнения. Это Ваше внутреннее противодействие, эта неприязнь и являются причинами тех неточностей и недоделок, которые специалист Вашего уровня, Вашей эрудиции, Вашей привычно скрупулезной тщательности в работе никогда бы не допустил, если бы имел дело с любимым писателем. Зачем, зачем?..
Зачем Вы взяли себе в сотрудники “хорошего текстолога” Орнатскую, зачем Вы сознательно отказались ознакомиться серьезно с черновым текстом и — вследствие этого — даже в добавлении не дали полного текста главки о разговоре с просвещенным мужем, и… что перечислять…
Все же, все же — вышло новое издание романа, массовое теперь уже, общедоступное и в значительной степени освобожденное от недостатков прежних изданий. Это — Ваша заслуга. Я об этом не забываю, а потому позволю себе по-прежнему пожелать Вам всего доброго.
М. Перпер
P.S. Кстати: я не могла найти поправки на стр. 293. М[ожет] б[ыть], Вы имели в виду правильно сохраненное заглавное “Н” в слове “Ньютоново” на стр. 292?
Подготовка текста писем и комментарии А.И. Рейтблата