Приложение
Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2001
Приложение
Борис Степанов
Пикник на обочине:
опыт характеристики региональной
интеллектуальной среды*
“Предел нашего мышления — то есть совершенная невозможность мыслить таким образом — вот что сразу же открывается нашему взору…”1 — эти слова М. Фуко очень точно характеризуют переживание, которое дало начало предлежащему исследованию. Чтение трудов представителей нижегородской философской школы стало для меня открытием некой особой мыслительной среды, “остраняющей” привычный стиль интеллектуальной деятельности — философских рассуждений, конструирования истории и т.д. Интенсивное возвращение к наследию русской мысли и, в частности, к разного рода “русским идеям”, происходившее на протяжении последних 10—15 лет, привело к тому, что апелляции к этому наследию, раздерганному на идеологические штампы, часто не вызывают уже ничего, кроме ощущения оскомины, воспринимаются как “грубо” и “навязчиво” “политические”. Однако, будучи “присвоенными” той мыслительной средой, попытка описания которой предпринята в этой статье, эти идеи способны быть предметом удивления, неся на себя отпечаток “экзотического очарования иного способа мыслить”.
Несколько слов нужно сказать об ориентирах и рамках этого исследования. Оно лежит в русле проекта критики социальных наук 2. В нашем случае специфические трудности, встающие перед исследователем современной академической среды, усугубляются тем, что объектом исследования является региональное интеллектуальное сообщество и, главным образом, интеллектуальная деятельность представителей старшего поколения этого сообщества. В связи с этим следует сделать несколько оговорок. Прежде всего, следует указать на значимость понятий “среда” и “интеллектуальная традиция” как характеристик предмета исследования. Употребление этих понятий связано с задачей различения социального и географического: с одной стороны, того, что обычно квалифицируют как “провинциализм”, достаточно и в “центрЗх”, а, с другой стороны, то, что здесь описывается, безусловно, не поглощает всего нижегородского интеллектуального пространства. Далее, нужно оговориться также и относительно собственно социологической интерпретации пространства. Так, например, Ю.А. Левада, определяя “социальную периферию” как “средоточие маргинальных по отношению к господствующей системе (традиционных или новаторских) ценностей и значений”, характеризует провинциализм как “специфический тип центро-периферийных отношений, в котором реализация культурного образца заторможена (точнее, опосредуется некоторым барьером, преодоление которого требует снижения уровня реализации образца)” 3. Это определение представляется удачным в качестве отправной точки, однако мне хотелось бы держаться в своем исследовании культурно-антропологических ориентиров в духе Клиффорда Гирца, которые этим определением и лежащим за ним подходом, по-видимому, не учитываются. Понятие “господствующей системы ценностей и значений” требует проблематизации, осознания того, какие ценности являются господствующими. Чтение исследуемых ниже текстов создало у меня ощущение, что “мы живем, под собою не чуя страны”. Кроме того, если вслед за П. Бурдье рассматривать поле интеллектуальной деятельности как поле борьбы за истину о мире, то исследование научного сообщества делает особенно необходимой и объективацию объективирующего субъекта 4, т.е. самого исследователя. Позиция столичного исследователя, принадлежащего к молодому поколению и имеющего определенный интеллектуальный опыт, не может не влиять на характер исследования. Этой позицией невольно задается определенная историческая и географическая идеология. Соответственно, задача состоит в интерпретации “барьера”, которым обусловлено ощущение инаковости описываемой интеллектуальной среды с точки зрения того опыта и той интеллектуальной среды, которую представляю я5. Это ощущение инаковости, в свою очередь, ограничивает возможности содержательной критики порождаемых этой средой концепций. Интерпретация этого барьера осуществляется путем “столкновения опытов” и лежащих в их основе ценностей, стандартов, структур, типов рациональности и т.д. Она должна привести к взаимоостранению интеллектуальных сред и осознанию соотношения различных параметров интеллектуальной деятельности в каждой из них.
Следует сразу оговориться, что нижеследующие рассуждения не отвечают в полной мере поставленной К. Гирцем задаче “плотного описания”. Они основаны на анализе текстов и не имеют под собой “этнографических наблюдений”. Соответственно, углубленный анализ структур “локального знания” и функционирования регионального интеллектуального сообщества остается делом будущего. Использование в нижеследующих рассуждениях методов дискурсивного анализа, по-видимому, в большой степени соответствует задаче фиксации различий, выявления “интеллектуальной идеологии”. В этом отношении характерна и другая особенность представленного описания. Чтение сборников нижегородских симпозиумов 1980—1990-х гг., которые, собственно, и дают основания говорить о наличии некоей “среды”, было связано с определенными трудностями восприятия: взгляд скользит по текстам, кажущимся похожими друг на друга, и останавливается, в основном, лишь на чем-то экзотическом, парадоксальном. Из сказанного выше о специфике исследовательского подхода вытекает необходимость отделить анализ интеллектуальной деятельности от оценки результатов практической деятельности интеллектуалов, развести стиль мышления и его пафос. Я вполне осознаю проблему этических оснований и границ подобного подхода. В связи с этим хотелось бы, во-первых, подчеркнуть предварительный и экспериментальный характер представленного ниже исследования (тех объяснительных гипотез, которые я попытаюсь сформулировать в заключении), которому соответствует конструкция “интеллектуальной среды”, а во-вторых, указать на ценности понимания, самопонимания и взаимопонимания, в перспективе которых должно рассматриваться это исследование. Наконец, оно должно дополнить начатые в последние годы самими нижегородцами исследования местных научных и философских традиций, способствуя тем самым преодолению “москвоцентризма” в истории философии и науки 6.
Краткий очерк нижегородской философии:
история и идеи
Существование интеллектуальной среды, обозначенной в качестве предмета данного исследования, связано с деятельностью участников Нижегородского философского клуба “Универсум” и Общероссийской академии человековедения. Нижегородский философский клуб “Универсум” возник в 1969 году на базе Научного клуба эстетики Горьковского инженерно-строительного института. В 1991 году он был преобразован в Общероссийскую академию человековедения. Инициатором его создания и бессменным руководителем — сначала клуба, а потом академии стал — Л.А. Зеленов, ныне доктор философских наук, профессор. Членами клуба, а потом и академии являются А.В. Дахин, В.А. Щуров, А.М. Пищик, В.А. Кутырев, А.И. Субетто, Ю.В. Ананьев, С.В. Норенков и др. С 1972 года под эгидой клуба проводятся межрегиональные философские симпозиумы. С 1998 года симпозиумы получили новое имя — Нижегородская ярмарка идей. С деятельностью клуба и академии связано развитие разработок в области дизайна и повышения качества продукции (организация межотраслевого комитета по дизайну в Научно-техническом обществе (1969 г.), создание Народного университета дизайна при Обществе “Знание” (1976 г.), ряд педагогических и гигиенических инноваций (создание нижегородской авторской академической школы № 186 в 1991 году, организация научных конференций школьников, создание центра валеологии), выступления по экологическим и политическим проблемам страны и региона.
Философская концепция клуба в истоке своем может быть охарактеризована как неортодоксальный советский марксизм. Для характеристики этих идей и их контекста мы воспользуемся схемой “ментальных установок” марксизма в его связи с традиционным гуманизмом, предложенной Н.Е. Копосовым 7, несколько изменив их порядок и сопровождая его тезисы своими комментариями.
Тезис 1. “Вера в человека, в его способность не только познавать мир, но и эффективно воздействовать на него в соответствии со своими целями, причем эти цели и должны стать адекватным отражением присущих миру закономерностей развития”. Гуманистический пафос является характерной чертой нижегородской философии как неортодоксального марксизма. “Утверждение человека” как цели в противовес акценту на “объективные” структуры (экономика и т.д.) в официальном марксизме вывело эту философию на первый план в эпоху перестройки. Гуманистический пафос выразился в понятиях, обобщающих работы нижегородских философов: “человековедение”, “антропономия”, в поисках “меры человека” и др. 8 Истоки этого гуманистического пафоса и связанного с ним бескорыстного социального активизма 9 лежат, по-видимому, в настроениях послесталинского десятилетия 10. Главными носителями гуманизма при этом оказываются представители социалистически-коммунистической интеллектуальной традиции, прежде всего К. Маркс и В.И. Ленин. Гуманистический пафос связан также и с идеей универсальности человека, стремлением к его всестороннему развитию и построению общества, в котором такое развитие было бы возможно, идеей, также лежащей в существе нижегородского марксизма. Отсюда же вытекает и проект “человековедения” — интегрального знания об отношениях Человека и Универсума. Идея “Человека” является практически всеобъемлющей и выражает стремление к целостному знанию 11.
Тезис 2. “Упоенность величием человеческого разума, уверенность в познаваемости мира и тесно связанная с этим вера в логичность, разумность и закономерность мира, а также разумность человеческой природы”. Такого рода уверенностью обосновано убеждение в научности и, более того, в “естественнонаучности” философии. (Единство науки и философии осуществляется в единстве человековедения.) Истоки этой ориентации, по-видимому, могут быть связаны с особой значимостью естественных наук как высшего выражения научности для культуры послесталинского периода вообще и философии в частности 12. Тема взаимоотношений человека и природы является, пожалуй, наиболее существенной для представителей нижегородской философии — ей посвящены работы В.А. Кутырева, А.В. Дахина, В.А. Щурова и др. Характерна также и частота упоминаний о В.И. Вернадском и П. Тейяре де Шардене. Однако измеримыми и законосообразными оказываются и “гуманитарные” предметы. Вот что пишет Л.А. Зеленов о ценностях:
Но где критерий разграничения ценности и антиценности, позитивного и негативного? <…> Нужен единый критерий оценки, единая система отсчета (как метры, кг, сек, амперы, вольты и пр.). Таким единым критерием является только Человек, его мера, его развитие 13.
Отсюда и многочисленные законы, открытые участниками клуба “Универсум”: законы эстетики (которых было обнаружено целых 11 штук), законы эволюции у А.И. Субетто (например, закон “искажения великодушных идей” Достоевского), модифицированные законы классической логики И.В. Покровского и др. Не менее характерно дискурсивное выражение идеологии научности в их трудах. Это, во-первых, матричные перечни вариантов, полные классификации, организующие мысль в целостную систему (cр., например, концепцию 24 вариантов приватизации у Зеленова против 3 вариантов у Чубайса 14). Во-вторых, это часто встречающееся конспективное изложение теорий — как будто называние достаточно для представления концепции. Наиболее замечателен в этом смысле текст А.И. Субетто “Икебана из 13 “цветков” моих научных идей в области философии, обществоведения, цивилизациологии, квалитологии, человековедения” 15. Другим выражением этого является частое использование буквенных аббревиатур (ср., например: “структура человековедения раскрывается как многомерная матрица проникающих друг в друга структурных представлений: <ОСП, ПСДТ, ВСЭБО, КЖЗЛП, БСБ, ЧЗЖЛ и др.>” 16 (в аббревиатурах здесь сокращены названия теорий, например: ЧЗЖЛ — это квалиметрия человека (Ч), квалиметрия здоровья (З), квалиметрия жизни (Ж), квалиметрия личности (Л)). Часто использование аббревиатур дополняется графическими схемами, как, например, в проекте архитектоники науки С.В. Норенкова 17. Третьей особенностью исследуемого дискурса является специфическое словотворчество, очень сильно расширяющее границы не только научного, но и вообще русского языка. Укажу только некоторые: “софиотерапия”, “/им/потенциализация бытия”, “техницейское общество”, “нигитология” (В.А. Кутырев), “монополиинвариантный предмет время”, “актуалистика”, “коммуникативно-филологический экстремум”, “катастрофическая неодолимость” (С.В. Норенков), “процессуирование” (Р.И. Никифоров), “спиральная фрактальность”, “таксоноциклические дополнения”, “интеллектика”, “будущетворение” (А.И. Субетто), “типы информационного метаболизма” (Л.А. Соколов). Одно из объяснений этого явления заключается в том, что “старые” слова уже кем-то заняты. Таким образом, употребление этих слов оказывается средством самоопределения 18. Можно предположить, что такие окказионализмы родом из культуры 60-х годов. Аналогичное словотворчество было характерно для поэтов-шестидесятников с их авангардистскими жестами и любовью к техническим терминам (А. Вознесенский, Р. Рождественский и др.) 19. Все сказанное позволяет сделать вывод о значительном присутствии естественнонаучного дискурса в текстах нижегородских философов.
Тезис 3. “Вера в способность людей взаимодействовать друг с другом на разумных основаниях, в возможность гармонии индивидуальных и групповых интересов, в рациональность не только индивидуального, но и коллективного разума, вера в общественность человеческой природы, а отсюда и вера в возможность идеального общества”. Коллективистские идеалы марксизма связаны с упоминавшимся выше гуманистическим пафосом и зачастую облекаются в текстах представителей нижегородской философии в романтические одежды 20. Однако наиболее своеобразным выражением идей коллективизма стало учение об общественном интеллекте. Одной из первых формулировок этого учения, вероятно, была расшифровка аббревиатуры ГИСИ, характеризующая метод работы Философского клуба ГИСИ, — Генерация Идей Совокупным Интеллектом. Впоследствии в трудах А.И. Субетто это учение приобрело вид полноценной теории 21. Возникнув на основе разработок в области теории управления, эта концепция, основанная на вере в рациональный характер исторического процесса, является одновременно одним из обоснований возможности человековедения как всеобъемлющей системы знания.
Тезис 4. “Вера в прогресс, причем в прогресс этически значимый, ведущий не от простого к сложному, но и — по крайней мере в конечном итоге — от худшего к лучшему. Это вера в золотой век впереди. Гарантией такого развития оказывается разумность мира и человека”. Тезис 5. “Ощущение изменчивости мира, неизбежности крупных социальных перемен, резко, буквально на глазах ускорившегося исторического развития. Отсюда психологическая готовность к скорому завершению истории в светлом царстве разума”. Эти два тезиса затрагивают непосредственно представления об истории, которые ниже будут предметом специального рассмотрения. Анализ репрезентации истории в текстах 1990-х годов лучше всего позволяет проанализировать трансформации, произошедшие в этой среде с середины 1980 и до сегодняшнего дня. Что касается конца 1980-х, то для этого периода, по-видимому, характерны оба указанных настроения. Сквозной темой сборников 1986—1989 годов была тема научно-технического прогресса 22, который рассматривался как направление истории. С деятельностью М.С. Горбачева связывались надежды на его ускорение и реализацию гуманистических идеалов всестороннего совершенствования социалистического общества. Шок глобальных преобразований российского общества, радикальное изменение исторических и интеллектуальных горизонтов максимально обострили “ощущение изменчивости мира”, запустили механизмы интеллектуального моделирования ситуаций перехода и кризиса. Это и сделало возможным возникновение того уникального феномена, который представляет собой нижегородская интеллектуальная среда 1990-х годов.
Исторические представления и дискурсы:
человековедение 1990-х годов
До начала 1990-х историческая и историософская проблематика не являлась предметом обсуждения на симпозиумах нижегородского философского клуба. История рассматривалась в рамках курса марксистской философии: с точки зрения развития производственных отношений (классовая борьба) и производительных сил (техника). “История” или вообще не бралась в расчет, или воспринималась обобщенно. Смысл исторического знания задавался “Перестройкой”, задачами решения насущных проблем. Поворот к “Истории” начинается на рубеже 1980—1990-х 23. С этого же времени начинается идеологическая дифференциация пространства нижегородской философии, вхождение в него новых имен и концепций. Во второй половине 1990-х историософия становится ведущей темой симпозиумов, что, безусловно, свидетельствует об определенной трансформации интеллектуальных интересов. Программой симпозиумов, содержащейся в учредительных документах Академии человековедения (1991 г.) и рассчитанной до 2010 г., предусматривалась разработка человековедческой проблематики в различных областях жизни (практическое сознание, мифология, религия, наука, философия, экономика, экология и т.д.). Однако на деле их тематика оказалась связанной с осмыслением судеб России и ее народа, планеты, христианства 24. Это выразилось и в смене интересов президента академии Л.А. Зеленова: “Сейчас интегральная тема “Проблемы обновления России…”” 25. Ниже я попробую наметить контуры различных интерпретаций истории, сосуществующих в поле нижегородской философии.
Одной из ведущих интерпретаций истории по-прежнему остается концепция развития человечества и научно-технического прогресса, которая, однако, существует теперь в модернизированном виде и представлена несколькими версиями. Объединяет эти версии ощущение близости глобальных перемен. Первая из них — концепция наступления информационного общества — представлена в работах Л.А. Зеленова и А.И. Субетто. По мнению А.И. Субетто, на рубеже веков происходит “синтетическая революция”, переводящая человечество в третью стадию его развития. Первые две стадии обозначаются им как “вещественная цивилизация” (эпоха обладания простейшими техническими средствами — до XIX века) и “энергетическая цивилизация” (эпоха резкого увеличения подвластного человеку энергетического потенциала — рубеж XIX—XX веков). Эти две эпохи были периодом господства “Классической Стихийной Истории”, в которой действовал “закон искажения великодушных идей Ф.М. Достоевского”, суть которого выражается “древней максимой”: “Благими намерениями устлана дорога в ад”. Действие этого закона, связанное с упованиями людей на “надчеловеческую” разумность истории, стихийных регуляторов развития человечества, в предшествующие две эпохи компенсировалось действием “закона компенсаторно-квантитативной функции биосферы по А.Л. Чижевскому”. Однако сегодня потенциал спонтанного развития исчерпан: к концу энергетической эпохи человечество подведено к краю и гибели и поставлено перед “императивом выживаемости”. Этот императив есть одновременно веха перехода в третью, интеллектуально-информационную цивилизацию, которая будет “эпохой Тотальной Неклассичности”, “Управляемой Истории” (sic!). Это будет время, когда общественный интеллект, опираясь на синтез Истины, Добра, Красоты, наконец реализует свою “функцию будущетворения”. Так станет возможной управляемая социоприродная эволюция, в которой произойдет снятие фундаментальных противоречий человеческого существования. Одним из проявлений этой “синтетической революции” является становление человековедения. Интересно, что утверждение “императива выживаемости” и ряда других императивов, т.е. некоего долженствования, уживается в системе А.И. Субетто с признанием необходимо действующих в развитии мироздания глобальных логик и законов: Большой Логики Социоприродной Эволюции, Внутренней Логики Социального Развития, Закона Спиральной Фрактальности Системного Времени, Закона Необходимого Наследственного Разнообразия и ряда других. Таким образом, гуманистически-экологический пафос (идея перехода от “надчеловеческой” к “человеческой” разумности истории) здесь характерным образом утверждается через отсылки к глобальным объективным закономерностям. Другая интересная особенность этой концепции состоит в том, что переход к новой эпохе оказывается одновременно возвращением к архаике, соединением нового знания с “синтетичностью” архаики. Своими предшественниками автор концепции считает К. Маркса, Н.Ф. Федорова, В.И. Вернадского, П.А. Сорокина, Н.Д. Кондратьева, В.П. Казначеева, В.Н. Сагатовского 26. Уже здесь можно отметить значимость для нижегородцев вообще и для А.И. Субетто в частности традиций русской антропокосмической мысли.
В версии Л.А. Зеленова яснее видны марксистские истоки этой концепции. Для него становление информационного общества связано с интеллектуализацией общественной жизни, которая выражается в наступлении периода господства интеллектуальной собственности. Господство интеллектуальной собственности означает спрогнозированное К. Марксом превращение сознания в материю, духа в товар, которое будет пределом капиталистической товаризации всего. Это превращение должно подтолкнуть человечество к осознанию “ВСЕЙ картины Универсальной антигуманности капитализма. Вот тогда оно будет искать спасения на путях к коммунизму” 27. Характерно, что действующий здесь принцип “чем хуже — тем лучше” также связывается с работой “объективных общечеловеческих законов”. Предвестниками переориентации человечества “с идолов Власти и Богатства на ценность Человека”, наряду с социалистами-утопистами, Герценом, Марксом, Сахаровым и участниками нижегородского философского клуба, выступают “стихийно” вышедшие на эту концепцию А. Печчеи и Римский клуб, а также Н. Рерих, Е. Блаватская и Всемирные мосты искусств 28. Включение Рериха и Блаватской вообще симптоматично с точки зрения эволюции концепции нижегородцев. В ситуации снятия идеологических запретов, стремясь к всеобъемлющему знанию об универсуме, некоторые из них сочли возможным включить в систему человековедения науки о трансфизическом теле человека и других потусторонностях 29. В работах второй половины 1990-х гг. А.И. Субетто в своем учении об общественном интеллекте делает упор на бессознательные, архаические его составляющие. Так оккультные традиции органично входят в системы научной философии.
Характерна в этом смысле и другая концепция современности, в которой на первый план выводится феномен техники. Она представлена в работах А.В. Дахина и В.А. Щурова. В осмыслении ими этого феномена идеи, разработанные нижегородской философской школой, синтезируются, с одной стороны, с идеями русских религиозных философов — П.А. Флоренского, Н.А. Бердяева, А.Ф. Лосева и др., а с другой — с идеями М. Хайдеггера, Э. Гуссерля, К.-Г. Юнга. В книге “Апокалипсис технического объекта” рассуждения авторов о происхождении техники и ее месте в современном мире, в целом воспроизводящие язык и идеи диалектического материализма 1970-х — начала 1980-х (что подтверждается и списком использованной литературы), хотя и не без оккультных вкраплений 30, даются в качестве приложений к публикации откровения ап. Иоанна Богослова и комментарию к нему. Апокалипсис берется ими не только как символ или метафора, но и как “модель критических ситуаций”, которые сегодня связываются ими с засильем обездушенной техники. Как реализованная метафора машины осмысляется ими и устройство советского общества. У В.А. Щурова техника приобретает характер всеобщего феномена и соотносится с понятиями “жизнь”, “личность”, “культура”, “не-культура”, “Добро”, “Красота”, “символ”, “Ничто”. Движение истории в этой концепции менее законосообразно и менее определенно, чем в тех, что рассматривались выше, и свет, который откроется, “святой город”, который возникнет, не приобретают каких-либо определенных очертаний 31. К аналогичной модели истории апеллирует и концепция В.А. Кутырева. Его построения представляют развернутую критику современной цивилизации, в которой искусственное (порождения разума) подавляет естественное. Этот последовательный экологический консерватизм, пафос которого может быть выражен лозунгом “Назад к природе!”, приводит его к концепции коэволюции и к осознанию необходимости “союза философии с религией против свободы научного разума” 32.
Особая миссия в нынешних и грядущих общемировых трансформациях отводится в теориях нижегородцев, как это часто случается, России, значение которой определяется через ее противопоставление Западу.
Единственная страна планеты, которая может предложить стратегию развития человечества, — это РОССИЯ (здесь и далее выделено авторами текстов. — Б.С.). Она о себе никогда не думала (поэтому и живет плохо), она думала всегда о ЧЕЛОВЕЧЕСТВЕ” 33; “<…> у России есть блестящий интеллектуальный и материальный потенциал. Это признает вся планета. Вывод: исходя из этого и надо строить программу стратегического развития России на перспективу XXI века. Этим мы и занимаемся, это и есть цель моей жизни. А всякая зарубежная братия от печенегов до французов, от поляков до американцев <…> — пусть не мешает нам решать не наши, а планетарные проблемы! 34
Соответственно, основная роль в разработке этой стратегии отводится нижегородским интеллектуалам:
А мы в соответствии с ментальным принципом соборности и всемирной отзывчивости задумаемся о судьбе планеты, потому что думать об этом больше некому 35.
До какого-то момента в качестве alter ego нижегородцев на Западе рассматривался Римский клуб 36. Упоминая о его распаде в тезисах 1998 года, Л.А. Зеленов подчеркивает жизнеспособность Академии человековедения 37.
Проблема западной мысли — в отсутствии “системного подхода”, “стратегии, выходящей за пределы узкой стратегии страны”.
Смысл маленького раздела моей автобиографии прост: никогда ни один мой коллега из любой страны света не мог предложить ни одной идеи, концепции, программы, которая была бы лучше нашей! Я могу перечислить, чтобы не думали, что Зеленов только о философии думает: дизайн, архитектура, экология, экономика, менеджмент, маркетинг, эстетика, этика, педагогика, социальная педагогика, психология, социальная психология, социология, философия, теория культуры, системология, основы человековедения, методология исследовательской деятельности, социальная экология, основы космологии, теория социального управления, теория социального проектирования, история мировой культуры, политология, теория потребностей, теория способностей, теория деятельности, теория социальных отношений, социальная конфликтология, теория социальных институтов, теория моды, методология системного исследования и т.д.
Все сказанное выше — это гарантия: а) устойчивого интереса западных стран к нам и б) возрастания значимости интеллектуальной собственности (а она у нас) 38.
Подобное представление о значении собственной деятельности, как представляется, является компенсаторным по отношению к постоянно воспроизводящемуся в текстах Л.А. Зеленова “провинциальному комплексу”, связанному с переживанием оппозиции “центр” — “периферия”. Этот комплекс может переживаться по поводу самых разных инстанций, в качестве которых могут выступать Запад, российские власти, столичные журналы, Институт человека АН СССР, Римский клуб и др. 39 Мне кажется, что этот же комплекс проявляется и в проекте “ярмарки идей”, где в качестве “интеллектуальной собственности” оформляется все: от идей спасения России и организации витка эволюционной спирали, рассуждений о смерти как особом законе развития и описаниях “традиций Рождества” в Великобритании и США до интенсивной технологии возделывания картофеля и проекта “подводных лодок в мировом океане” 40. Было бы интересно рассмотреть этот проект как форму выживания и самовыражения регионального интеллектуального сообщества.
Образ Запада, конструируемый нижегородскими интеллектуалами, имеет два аспекта. Во-первых, речь идет о враждебности и закрытости Запада, об экономической, информационной и духовной агрессии Запада против России, проводниками которой оказываются стоящие у власти реформаторы. В создание этого образа, все чаще возникающего в работах нижегородских интеллектуалов к концу 1990-х гг., органично включается как риторика, характерная для советской критики буржуазного строя, так и более современные термины (например, “мондиализм”) 41. С этой точки зрения интересна интерпретация Л.А. Зеленовым политики “железного занавеса”. Признавая, что за ссылку на иностранный источник или осведомленность об иностранном опыте в советское время грозили репрессии, он на следующей же странице своей автобиографии утверждает, что “железный занавес” создавался не Россией, а Западом, “потому что СССР было нечего терять, а Запад терял страны, идеологии, влияния после второй мировой войны” 42. Текст автобиографии Л.А. Зеленова дает возможность наблюдать борьбу личного опыта человека, практически никуда не выезжавшего и прожившего большую часть жизни здесь, под спудом, им самим признаваемым, и актуализировавшихся сегодня советских стереотипов восприятия западного мира. Восприятие современной западной культуры также отмечено симбиозом советских стереотипов и современных культурных реалий. Культурная ситуация на Западе осмысляется либо в терминах классовой борьбы, либо как модерн (А.И. Субетто) или постмодерн (В.А. Кутырев). Вот характерное описание:
Ее (Глобальной Катастрофы Мировой Культуры. — Б.С.) признаками являются американизированная масс-культура; модерн, который предстает не только как восстание против культуры “изнутри культуры”, но и как “уход из культуры”, как потеря ответственности за будущее человечества, как “смех над собой на краю пропасти Небытия”, как безволие, как утопический предел гедонизма и самолюбования; культура некрофилии, сексуальной революции, культура “царства бездуховности”, пытающихся прикрыть обнажающиеся лики бездуховности “симуляцией духовности” в виде “эстетствующих измышлизмов” вокруг “искусства пустоты”; культура насилия и героизации и психологизации бандитизма, наркомании, “дна общества”, “ануса” общества. Фактически это есть культура буржуазно-гуманистического, “демократического” тупика, когда человек, действующий в рыночно-капиталистическом пространстве, стал в каком-то смысле “античеловеком”, т.е. убивающим экологически самого себя 43.
В.А. Кутырев определяет современную постмодернистскую цивилизацию как “постчеловеческий мир” и “технотронный капитализм” 44. Другой аспект образа Запада, присутствующий в указанных работах, — Запад как место объективных закономерностей, референтная структура в сложных отношениях нижегородских интеллектуалов, как выразителей объективного мировидения и носителей интеллектуального потенциала, с российской властью, которая этим потенциалом пренебрегает 45. Этот аспект образа Запада может рассматриваться в качестве составляющей того провинциального комплекса, о котором говорилось выше.
Сказанное позволяет подойти к рассмотрению политического измерения идеологического пространства нижегородской философии. Здесь можно отметить преобладание социалистических и консервативных взглядов при почти полном отсутствии либеральных позиций. Социалистическая идеология является, по-видимому, доминирующей и более осознанной — недаром симпозиумы академии человековедения проводятся при поддержке ассоциации “Российские ученые социалистической ориентации”, тогда как консервативная идеология часто представлена заимствованиями из “ментального архива”. Среди консервативных идей, обращенных к “национальному” и “имперскому” началу, преобладают наиболее “пластичные”, такие, как евразийство, русская идея, православие и др. 46 Симбиоз социалистических и консервативных идей осуществляется на почве того синтетического “научно-метафизического” дискурса, который был описан выше. А.И. Субетто пишет:
Евразийство еще не сказало своего последнего слова миру. Духовного слова, преисполненного смысла социоприродной гармонии, всечеловечности, ноосферизма, Общего дела, которое и есть ноосфера 47.
Наиболее значимыми историческими периодами при этом оказываются древнерусский, оцениваемый положительно, советский, оцениваемый в зависимости от позиции автора, а также перестройка и постперестроечный период, имеющие устойчивые отрицательные коннотации. Для политического дискурса нижегородцев характерны апелляции к некоему набору сущностных психологических, нравственных и социальных характеристик, которые приписываются населению России, часто в противовес остальному населению земли. В связи с этим вполне в духе “популярной культурологии” актуализируется наследие русских философов, писателей и публицистов конца XIX — начала XX века, самым популярным из которых является Н.А. Бердяев. Вместе с тем “логика” оперирования с такого рода метафизически-культурологическими штампами и контексты, в которых они оказываются, зачастую достаточно неожиданны. Эти характеристики-штампы “вбирают в себя” и одновременно сосуществуют с прежними “ценностями”, такими, как “гуманизм”, “духовность” и т.д. Конструкции, составляемые разными авторами из этих “характеристик” и “ценностей”, ложатся в основу одного из жанров нижегородских текстов, построенного на оценке современного этапа с точки зрения такой конструкции. Кроме того, в рассматриваемом политическом дискурсе также активно задействуется понятие “народ” и его модификации (“народная душа”, “народный опыт”, “народное мироосвоение” и т.д.) вплоть до экзотических вариантов (таких, как “простонародье”, “средненародье” и “высоконародье” (С.В. Соколов)), а также понятия “менталитет”, “архетип” и т.д. 48 Такие понятия, в частности, оказываются важной составляющей для текстов, написанных в другом жанре — жанре “комментариев” к действиям центра. Эти тексты представляются как “глас народа”, обращенный к центральной власти 49, которая рассматривается как “агент западных влияний” и “предатель интересов трудящихся”.
Рассуждение о типичных жанрах текстов в сборниках тезисов нижегородских симпозиумов подводит нас к проблеме стиля интеллектуальной деятельности. Здесь можно отметить несколько взаимосвязанных черт. Прежде всего, в сборниках практически отсутствует хоть сколько-нибудь подробное обсуждение каких-либо интеллектуальных традиций, кроме марксизма 50 и, изредка, русской философии. В этом, на мой взгляд, воплощается своеобразный “интеллектуальный прагматизм” нижегородцев. С этим может быть связано и практически полное отсутствие осознания специфически-гуманитарной проблематики (как, впрочем, проблематики различения науки и метафизики), связанной с вопросами о понимании, языке и т.д., при том, что тематика “гуманитарности” и “гуманитаризации” встречается достаточно часто. Отсюда, вероятно, проистекает и другая особенность этих текстов: сосуществование “метанарративов” со “случайными” теориями и политической конъюнктурой. Это явление можно определить как “интеллектуальный бриколаж”. И вместе с тем, несмотря на разницу в названиях симпозиумов (“Россия в культуре мира” или “Индикаторы развития человечества в ХХI веке”), тематика статей и структура сборников остаются без изменений.
В представленном исследовании интеллектуальной среды, существующей вокруг нижегородского философского сообщества, мне удалось снять лишь “верхний слой”. Задача “плотного описания” настоятельно требует социологического анализа структуры регионального “интеллектуального поля” вплоть до анализа отношений сотрудничества и родства, который, судя по сборникам, может оказаться весьма плодотворным. Кроме того, за рамками исследования остались, например, такие интересные проблемы, как бытующее в этой среде восприятие русской классики, способы конструирования непрерывности исторического процесса, восприятие письменного/устного и многие другие. Необходима дальнейшая идентификация дискурсов, выявление прецедентных текстов и т.д. Вместе с тем, исходя из имеющихся данных, можно наметить некоторые возможные пути интерпретации представленного материала. Прежде всего отметим, что доля “регионального” в обсуждаемой нижегородскими интеллектуалами проблематике сравнительно невелика 51. С этим наблюдением перекликается утверждение нижегородского исследователя А.С. Макарычева о том, что местная интеллектуальная элита практически не вовлечена в процесс принятия решений региональной властью и не “выполняет столь естественной для себя функции противовеса импульсивным и непродуманным решениям органов власти” 52. Тем самым существенно ограничивается возможность анализа этой интеллектуальной среды с точки зрения предлагаемых политологами понятий “региональный интерес” и “региональная идентичность” 53, а также анализа региональной мифологии 54. Но одновременно это демонстрирует специфику этой среды по отношению к общим параметрам процесса регионализации 55: при общем преобладании социалистических и консервативных симпатий, что связано с потребностью в возрождении глобальных идеологических структур и актуализируется в контексте описанного выше противостояния “реформаторскому” центру, особенностью, по-видимому, является отсутствие локальной идентификации и значимость экологической проблематики. Проблема значимости переживания оппозиции “периферия — центр” в нижегородской интеллектуальной идеологии требует дальнейшего исследования.
В плане исследования стиля интеллектуальной деятельности задача состоит в анализе ситуаций порождения и функционирования “закрытого” знания. Эта “закрытость”, по-видимому и являющаяся источником удивления, о котором говорилось во вступительной части моей статьи, связана с наличием неких всепоглощающих и одновременно “жестких” мыслительных структур, с легкостью “присваивающих” концепции, имена, термины, причем легкость эта обусловлена их неизменностью 56. Тем более удивительно, что это “закрытое” знание оказывается связанным с “открытой” (в идее своей) организацией — философским клубом. Отправной точкой в анализе такого типа знания могут быть общие положения о низком уровне развития разного рода культурных институтов в провинции по сравнению со столицами и, в частности, об увеличившемся в послевоенное время информационном разрыве между академическими и образовательными институтами, что особенно явно сказалось на провинциальных образовательных институтах 57. Однако “приближение” к объекту исследования потребует анализа конкретных форм общения и трансляции культурных смыслов, адресатов знания и референтных групп. В качестве более “локальных” гипотез для объяснения жанров и форм интеллектуальной деятельности (типы тезисов, конспективность, словотворчество, “интеллектуальный прагматизм” и т.д.) можно указать на специфическую значимость образовательной практики, задающей стандарты интеллектуальной деятельности, и “ситуаций катехизации”, предполагающих сведение концепции к формулам, а также значимость “естественников” и инженеров как референтной группы 58.