(отрывки из ненаписанной книги) Сост. и пер. А. Россиуса
ИЗЯЩНАЯ СЛОВЕСНОСТЬ
Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2001
ИЗЯЩНАЯ СЛОВЕСНОСТЬ
Фридрих Ницше
МЫ, ФИЛОЛОГИ
(отрывки из ненаписанной книги)*
3 [31]
Бентли заставил Горация предстать перед судилищем, которому он наверняка дал бы отвод. Восторженное почтение, пожинаемое проницательным человеком в качестве филолога, пропорционально редкости, с какой у филологов мы встречаем проницательность. — Письмо Бентли, направленное против Горация, отдает тоном школьного учителя, разве что цензуре тут подвергается вроде бы и не сам Гораций, но рукописное предание; в действительности, однако, он метит в Горация. Так вот, для меня ясно раз и навсегда, что написать одну единственную строку, стоящую того, чтобы ее комментировали ученые позднейших времен, есть дело, неизмеримо перевешивающее заслуги величайшего из критиков. Удел филолога — глубокая скромность. Улучшение текстов — увлекательная работа для ученых, разгадывание ребусов, однако нельзя смотреть на это как на что-то особенно серьезное. Скверно, если древность будет вести с нами менее внятный разговор из-за того, что путь перегородили миллионы слов.
3 [49]
Когда я говорю, что греки, в общем и целом, все же нравственнее современных людей, что это значит? Дух греков с полной ясностью виден в их поступках; он показывает, что они не знали стыда, что у них не было и намека на нечистую совесть. Они были откровеннее нас, больше во власти страстей, такими, какими бывают художники; почти детская наивность осеняет их. И потому, при всей порочности, на них лежит какая-то особая печать чистоты, нечто сродни святости. Замечательно высокая мера индивидуальности — не должна ли здесь крыться высшая нравственность? Если принять, что характер их развивался постепенно, то что же в конце концов послужило источником столь значительной индивидуальности? Взаимная заносчивость, состязание? Возможно. Ничтожно малая тяга к условностям.
3 [51]
Тени в гомеровском Аиде — каким же, в конце концов, должно быть существование, образ которого они являют? Я полагаю, что это портрет филолога; лучше быть “последним поденщиком”, чем столь бескровной памятью о прошлом — великом и малом. (На заклание — много овец.)
3 [57]
Удивительное дитя Бентли, дочь его Иоанна, сожалела о том, что отец истратил столько времени и таланта на критику чужих трудов в ущерб собственным своим сочинениям. “Бентли некоторое время молчал, погрузившись в себя; наконец он сказал, что замечание ее вполне справедливо; он и сам чувствовал, что своими природными дарованиями ему, может быть, следовало распорядиться по-иному: между тем как в ранние свои годы он кое-что сделал во славу Божию и на благо ближних (он имеет в виду свое Confutation of Atheism), в дальнейшем, однако, гений древних язычников прельстил его, и он, отчаявшись подняться до их высот любым иным путем, взобрался к ним на плечи, чтобы смотреть вперед поверх их голов”.
3 [62]
Филология как наука о древнем мире не может, разумеется, продолжаться вечно; материал ее исчерпаем. Не может быть исчерпано постоянно новое приспосабливание каждого века к классической античности, оценка себя по ее мерке. Поставьте перед филологом задачу — посредством античности лучше понять свое время: тогда задача его становится вечной. — Вот антиномия филологии: в действительности древность всегда понимали только через современность — так не пришло ли время современность понимать через древность? Точнее: люди всегда объясняли для себя древность, исходя из пережитого ими, а по примеру освоенной таким образом древности таксировали, оценивали свой собственный опыт. Следовательно, наличие опыта должно быть обязательным условием для филолога — но это значит: сперва будь человеком, тогда и в качестве филолога ты будешь небесплоден. Отсюда следует, что филологами пригодны быть зрелые мужи, те, кто на всем протяжении богатой опытом жизни филологами не были.
5 [25]
Когда появляется нечто великое, к тому же наделенное известной устойчивостью, мы вправе предполагать предшествующую сему тщательную работу по выведению породы, — как, например, у греков. Как получилось, что столь многие среди них сумели достичь свободы?
Воспитать воспитателей! Но те, кто идет первыми, должны воспитать себя сами! Для них-то я и пишу.
5 [50]
Среди вещей, о которых учит нас древность, есть такие, что мне нелегко было бы высказаться о них публично.
5 [55]
План гл. 1
Из всех ветвей знания филология до сего дня — в наиблагоприятнейшем положении: столетиями у всех народов наибольшее число поспешествующих ей, коим вверено попечение о благородном юношестве и тем самым — прекраснейший случай для того, чтобы преумножить себя, чтобы возбудить к себе почтение. Каким путем достигли они этой власти?
Перечисление различных предрассудков в их пользу.
Что же теперь, когда таковые были распознаны в качестве предрассудков? — Что останется от филологии, если вычесть интересы сословия, поиска средств пропитания? Если произнести вслух правду о классической древности и о мере ее дарований в деле воспитания для современной эпохи?
гл. 2
Чтобы дать ответ, обратим взор к тому, как воспитывается филолог, каков его генез: если устранить указанные интересы, он не появится на свет вовсе.
гл. 3
Если бы внешнему миру открылось, до какой степени классическая древность — вещь, строго говоря, несовременная, филологов больше не назначали бы учителями.
гл. 4
Только союз между филологами, которые не хотят или не могут понять древность, и общественным мнением, которое руководствуется предрассудками на сей счет, до сих пор еще сообщает филологии ее могущество.
гл. 5
Филолог будущего как скептик насчет всей нашей культуры и потому истребитель филологического цеха.
5 [59]
Греки и филологи
Греки поклоняются красоте Филологи пустословы и пустоплясы
развивают тело заповедник уродов
мастера говорить косноязычны
преобразители повседневного охочие до грязи педанты в религиозное
слушатели и наблюдатели ловцы словесных блох и ночные совы
наклонны к символизму неспособность к символическому
личная свобода рабы государства до неистовства
незамутненный взгляд на мир переодетые попы
разумом пессимисты филистеры
5 [67]
Первое зерно в Элевсине, первая виноградная лоза в Фивах, первая олива… фиговое дерево.
5 [70]
Греки, гений среди народов.
По нраву — дети. Легковерны.
Подвержены страстям. Живут, не отдавая себе отчета в том, что они плодят гений. Враги всякой скованности и тупости. Страдание. Неблагоразумие поступков. Особый род интуитивного прозрения в природу несчастья, при солнечном гениально-ясном темпераменте. Глубина осмысления и прославление простейших вещей (огонь, земледелие). Чуждость историзму. Инстинктивное признание культурной миссии полиса: центр и периферия, благоприятствующие мужам великим. (Обозримость общества в его совокупности и вместе с тем возможность говорить с ним как с единым целым.) Индивидуум, через полис поднятый до наивысшего предела своих сил. Зависть, взаимная ревность, как свойственно людям гениальным.
5 [81]
Греки не ведали трезвости. Чрезмерная чувствительность, ненормально преувеличенная деятельность нервов и мозга, порывистость и болезненный накал желаний.
5 [85]
Возвышение сиюминутного до колоссального и вечного, например, у Пиндара.
5 [100]
Из смертельной взаимной вражды вырастает у греков и pЧliz, и даже aiьe`n aьristeu╢ein. “Эллинство” и “человеколюбие” — то были противоположности, как бы ни льстили себе древние.
5 [117]
Боги делают людей еще дурнее: такова природа человека. Кого мы не любим, тому мы желаем сделаться хуже, чем он есть, и потом потираем руки от радости. Здесь проявляет себя та черная философия ненависти, что еще не написана, ибо повсюду ощущает ее всякий как pudendum.
5 [118]
Панэллинский Гомер наслаждается фривольностью богов; но поразительно, как умеет он снова возвратить им их достоинство. Однако и так немыслимо возносить себя — это тоже по-гречески.
5 [120]
Так откуда же берет начало зависть богов? Никто не верит в спокойное бестревожное счастье, но только в счастье чрезмерное и заносчивое. Грекам наверняка скверно делалось на сердце, слишком легко было ранить их душу: горько было им взирать на счастливца. Вот это — по-гречески. Стоило появиться где-нибудь исключительному таланту, и толпа завистников должна была разрастаться до невиданных размеров; а случись с ним беда, говорили: “Ага! Он слишком был заносчив”. И каждый из них, будь у него талант, повел бы себя заносчиво; и каждый с великой охотой исполнил бы роль бога, насылающего несчастье.
5 [121]
Греческие боги не требовали перемены образа мыслей; они вообще не были чересчур докучливы и назойливы: почему и было возможно принимать их всерьез и верить в них. Как бы то ни было, греческий дух созрел в гомеровские времена: легкомысленность образов и фантазии необходима, чтобы сколько-нибудь успокоить и направить в свободное русло непомерно страстный природный склад. Всякий раз, как слово берет в них разум, какой же горькой и жестокой предстает жизнь! Они не обманывают себя. Но они окружают жизнь игрою иллюзий. Симонид учит жизнь принимать как игру: серьезность слишком была им знакома как боль. В песнях их поэтов страдания людей для богов — удовольствие. Это-то греки знали: лишь через искусство само страдание может стать удовольствием, vide tragoediam.
5 [167]
Задачей должно быть — превзойти все греческое действием. Но для этого нужно сперва познать его! — бывает такая основательность, что служит лишь предлогом для ничего не делания. Задумаемся, много ли понимал в древностях Гете; конечно же, меньше, чем филолог, и все-таки достаточно, чтобы столкновение его с ними было плодотворно. Не должно знать о предмете больше, чем можешь создать и сам. Более того, единственное средство воистину познать что-либо — попытаться сделать это. Попробуй жить по-древнему — это тотчас приблизит тебя к древним на сто верст ближе, чем вся ученость. — Наши филологи не дают малейшего повода заподозрить, что они хоть сколько-нибудь готовы к такому состязанию с классической древностью, — вот почему их античность остается без воздействия на учеников.
Наука как состязание (Ренессанс, Гете) и наука как безнадежность!
Составление и перевод с немецкого А. Россиуса