Михаил Безродный
Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2001
Михаил Безродный
ДРЕВНИЙ ФИЛОСОФ ИЗ ПЯТИ БУКВ, НЕ МАРКС
Пора популярить изыски, утончиться вкусам народа,
На улицу специи кухонь, огимнив эксцесс в вирелэ!
Недавно один российский исследователь ехидно порекомендовал своим оппонентам заглянуть в изданные на Западе “три тома под общей шапкой “Ницше и Россия”” 1. Имея в виду два сборника статей: “Nietzsche in Russia” (1986) и “Nietzsche and Soviet Culture” (1994). Но примечательна эта оговорка не сама по себе, а как свидетельство смутного ощущения, что сборник, названный, скажем, “New Russian Nietzsche”, уже вполне мог бы существовать (и оставаться неизвестным профанам). И верно, чтобы сделать некоторые наблюдения над образом Ницше послесоветской эпохи, стоит ли дожидаться ее завершения?
Но сперва вернемся к началу экспозиции. Историк рецепции Ницше в России уверяет, что она “шла с опозданием” — так, первый перевод “Рождения трагедии” на русский увидел свет через двадцать семь лет после появления оригинала 2. Однако принимать время выхода переводов за точку отсчета имело бы смысл лишь при отсутствии среди реципиентов лиц, способных читать на языке оригинала. Да и что считать образцом рецепции своевременной, если французское издание “Рождения” появилось годом позже, а английское — десятью годами позже русского? Нет, на этот пир духа русская мысль не опоздала. Новый наставник полюбился сразу: высмеивая моральный закон внутри и звездное небо над головой, он говорил про древний хаос, про родимый, который нужно носить в себе вместо закона, чтобы произвести на свет танцующую звезду, беззаконную комету, темного хаоса светлую дочь.
Oт импортных доктрин ждали не инструкций, а обоснования вседозволенности: успех имели новейшие категорические императивы — “грабь награбленное” и “падающего толкни”. Их согласное звучание длилось, однако, недолго: в один прекрасный день слова Ницше о пользе зодчества, выложенные майоликой на здании “Метрополя”, заменили другими — о роли диктатуры пролетариата 3. Возвращение началось в 1970-х, в ходе реабилитации символизма, и стало стремительным с конца 1980-х. Если ашукинские “Крылатые слова” с 1955 по 1987 г. включают всего четыре речения “реакционного немецкого философа”, то в антологии конца 1990-х он “чемпион по количеству приведенных афоризмов” 4. (Лишь oчень немногие держатся мнения, что Ницше не сам их сочинял, а записывал за Заратустрой 5, будучи его биографом 6.)
Анти-Кант в досоветский период, Ницше предстает в позднесоветское время анти-Марксом — наставником, не навязанным начальством, а свободно избранным. На деле, конечно, выбор был предопределен: в число претендентов на роль главного анти-Маркса входили только вчерашние изгнанники, и среди них Ницше выделялся легкостью эксплуатации его учения и запоминающейся наружностью. Когда Владимир Филиппов, министр образования России, рисуя будущее средней школы, заявил: “Как вы будете преподавать философию — по Ницше или по Марксу, это ваш вопрос” 7, он обозначил не возможную, а наличную оппозицию. И, пока педагоги, не слишком веря в реальность carte blanche, дожидаются методических рекомендаций, нижегородский победитель конкурса “Одаренные дети” объявляет Ницше своим любимым философом 8, юная норильская сатанистка, заглянув в редакцию “Заполярной правды” (название подлинное), разъясняет суть доктрины о сверхчеловеке 9, а учащийся сургутского ПТУ ради Ницше забывает даже Стивена Кинга 10.
Надобность в амплуа анти-Канта между тем отпала. “У меня внутри было чувство какой-то неудовлетворенности. Мой друг научил читать философов Канта, Ницше”, — вспоминает минский сектант 11, а сотрудница волгодонской библиотеки докладывает: “Сегодня за Ницше, Кантом — очередь” 12, и похоже, книги этих авторов нужны одним и тем же читателям. Противоположность образов Канта и Ницше снята до того основательно, что порою они неотличимы друг от друга: “Фридрих Ницше, некогда ожесточенно мерявший шагами недалекий от нас Кенигсберг”, — таким он рисуется нынешнему рижскому газетчику 13. Но вряд ли даже самая дерзновенная фантазия потревожит тень Ницше с тем, чтобы усадить ее в “круглом зале” Библиотеки Британского музея. Хотя со временем это, несомненно, произойдет, тем более что и сейчас уже Кант и Ницше способны служить подспорьем Марксу, как выясняется, скажем, при знакомстве с биографией Надежды Вяткиной, директора Дворца культуры “Юбилейный” г. Мыски: “Просто с юности была, как ни анахронично звучит, человеком “активной жизненной позиции”. Комсомол, агитотряды. А еще жажда философского осмысления жизни. Марксистско-ленинского было мало, когда появились книги Канта, Шопенгауэра, Фейербаха, Ницше — обрела в них духовную поддержку” 14.
Мера знакомства с сочинениями Ницше объявляется показателем культурного уровня: мемуарист уверяет, что эмигранты первой волны “были носителями всего лучшего, что создал тот же Запад. Ведь в Москве издавали полное собрание сочинений Ницше, когда профессора Сорбонны еще думали, сообщить или нет студентам, что некогда существовал такой философ”; представителям же третьей волны “повезло: сами-то они Ницше не читали, но и в странах, куда они переселились, “Рождение трагедии” мало для кого было настольной книгой” 15 (надо понимать, в отличие от царской России и русского Парижа). “Я страшно удивился, — признается Сергей Кондратов, председатель правления издательского холдинга “Терра”, — когда выяснил, что в наборе из пятидесяти названий — Гоголь, Чехов, Толстой, Томас Манн и другие — самой продаваемой книгой оказался Ницше. Это говорит о том, что наш потребитель достаточно образован” 16. Говорит это всего лишь о том, что экзотический товар продается лучше “классики”, но сама ошибка в умозаключении показательна: образованность по-прежнему отождествляется с приобщенностью к литературе “fЯr Wenige”, под каковую категорию и подводятся сочинения Ницше.
Впрочем, ситуация начинает меняться. Если самарский предприниматель 1937 года рождения объясняет свой интерес к Ницше тем, что “в свое время нам это запрещали читать” 17, и если в самарском вузе “пять лет назад можно было поразить аудиторию знанием философов — Шопенгауэр, Сартр, Ницше”, то сегодняшние студенты “не понимают прелести этих имен” 18. Прелестью здесь именуется прелесть бесовская, соблазн тайного знания, аромат контрабанды. Свою силу этот аромат утратил, действительно, во второй половине 1990-х: cтопятидесятилетие Ницше осталось почти незамеченным, зато спустя пять лет он был повсеградно оэкранен и повсесердно утвержден: о дне его рождения узнали даже читатели газеты “Бердянск деловой” 19, а организаторов юбилейных чествований в Тамбове 20 столичная газета отчитала за неприличный провинциалам энтузиазм 21. Всплеск ностальгии по монопольному обладанию ценностями неизменно принимает форму благородной озабоченности, как бы массовый потребитель их не опошлил, — и в 1999 г. в Москве был зарегистрирован Фонд Ницше, объявивший своей задачей пропаганду его наследия 22; подчеркивалось, однако, что пропагандисты “признают свою элитарность” и считают, например, что философия Ницше “не для какого-нибудь рабочего, который по вечерам отдыхает перед телевизором” 23.
В начале 2001 г. “Независимая газета” выразила свое неудовольствие тем, что столетие со дня смерти Ницше “мировая общественность отметила на удивление вяло” 24. Неудовольствие понятно, а удивляться чему ж? Мировая общественность никогда ведь и не умела отмечать юбилеи с должным размахом и огоньком. Впрочем, справедливости ради надо сказать, что Ницше не вовсе забыт. Так, голосование, организованное BBC News Online в 1999 г. по вопросу “who was the greatest thinker of the millennium?”, поместило Ницше на десятое место (первое занял Маркс, седьмое — Кант), а среди знаменитостей, выстроенных по рангу в зависимости от количества сочинений о них, имеющихся в фондах Библиотеки Конгресса, Ницше оказался на двадцатом месте, справа от Иисуса Христа, Ленина, Маркса, Канта и Гитлера 25. Это исследование, кстати сказать, выявило равенство объемов ницшеаны и пушкинианы (соответственно 1613 и 1614 книг), однако учитывая, что изрядную часть последней составляют русскоязычные издания, приходится согласиться с пушкинистом Сергеем Фомичевым, заметившим: “Ницше знают, Пушкина — нет. Я боюсь, что для Европы он не то что в первую десятку, и в двадцатку не войдет” 26.
Сама “Независимая газета” включила сочинение “Так говорил Заратустра” в список “Десяти книг, которые определили ход истории на протяжении последнего тысячелетия” и там отвела ему пятое место — между “Критикой чистого разума” и “Толкованием сновидений” 27. По результатам опроса, проведенного в 1999 г. НИИ социального анализа и статистики, о Ницше слышало 34 % россиян 28, и похоже, этот урожай собран не только на пороге магазина т. н. интеллектуальной книги. Философа непрестанно цитируют средства массовой информации, порою — в форме, свидетельствующей о давнем и коротком с ним знакомстве: “И как писал старик Ницше…” 29, “Старина Ницше, утверждавший…” 30, “Как-то старик Ницше сказал…” 31. (Этот тон, кстати говоря, присущ не только хлестаковым, но и базаровым — борцам с кирсановским прекраснодушием. Если наследник “серебряного века” элегически вздыхает: “Видит Бог, нет музыки над нами, Той, что Ницше вытащил на свет”, то его оппонент из школы соцарта хмуро цедит: “По ту сторону зла и добра не отыщешь ты, Фриц, ни хера”.)
Невелика вероятность встретить имя Ницше разве что в прогнозах погоды и в итогах денежно-вещевой лотереи. ““Ни один победитель не верит в случайность” — афоризм великого мыслителя Фридриха Ницше верен и применительно к футболу. Шевченко бил зряче, он видел, как неудачно расположились защитники и вратарь россиян” 32, — так повествуется о встрече российской и украинской сборных, а в связи с футбольным состязанием московского “Динамо” и петербургского “Зенита” о болельщиках последнего говорится: “Нечасто их радовали победами, а, как писал Ницше, “приверженец мученика страдает больше, чем мученик”” 33. (В самом деле, Ницше, кажется, не чуждался футбола — если доверять современному переводу работы “К генеалогии морали”, где “Abseits-Haltung der Philosophen” передано как “положение вне игры философов” 34.) В кроссворде его имя служит ответом на вопрос “Немецкий философ, его работы использовали идеологи немецкого фашизма” 35. Интересующимся астрологией сообщают о появлении философа на свет в год Дракона 36, читателям медицинской странички — о его мигрени 37 и сифилисе 38.
Если о том, что Ницше был левшой 39 и питался раз в сутки 40, еще имеет смысл оповещать общественность, то о его безумии и сексуальной жизни осведомлены решительно все. Чтобы охарактеризовать послесоветский кинематограф, достаточно сказать: “Фридрих Ницше еще раз сошел бы с ума, посмотрев наше кино” 41. Под сексуальной жизнью философа понимают его отношения с Лу Андреас-Саломе, а иногда заодно и с Паулем Ре (“жили втроем, пока Ницше не надоело” 42) или Рильке 43. Не забывают указать, что Андреас-Саломе была “не простая женщина, а представительница могучей Российской Империи” 44, и контрапункт безумия и любви сам ложится в основу нового гимна русской душе, сводящей с ума усатый Запад. С патриотической этиологией конкурирует другая, навеянная фабулой “Доктора Фаустуса” и стилистикой исторических анекдотов: “Философ Фридрих Ницше был необычайно застенчив. Однажды друзья под предлогом поездки в гости затащили его в бордель. Оказавшись среди полупьяных, полураздетых молодых женщин, он в растерянности подошел к роялю и стал что-то подбирать, импровизируя. Его обняла одна из девушек и увлекла за собой. Но не желая быть игрушкой в руках друзей, философ оттолкнул ее и удалился. Однако девушка глубоко “запала” ему в душу. Позднее, решившись все-таки потерять невинность, Ницше захотел это сделать именно с ней. Он разыскал ее в другом городе. Женщина была тронута таким вниманием, но предупредила философа, что больна сифилисом. Тем не менее Ницше настоял на своем. Через пятнадцать лет это привело его к гибели” 45.
Без устали клянутся именем Ницше служители тех или иных муз. Валентин Гнеушев сообщает, что его всегда “привлекал цирк не советский, а тот, который снимал Феллини и описывал Ницше. Я отношусь к цирку как к трагедии” 46, и вплетает цитаты из Ницше в конферанс программы Московского цирка на Цветном бульваре 47. “В нашем театре, — рассказывает Роман Виктюк, — мы занимаемся айкидо, западной и восточной философией, Ницше и Арто” 48. Вслед за Штраусом и Малером российские композиторы обогащают музыкальную ницшеану: Сергей Беринский написал сочинение для баяна “Так говорил Заратустра”, и оно было исполнено на 7-м Московском международном фестивале “Баян и баянисты” 49, а Владимир Сидоров, доцент Магнитогорской консерватории, сочинил реквием “на тексты Библии, Ницше, Шопенгауэра” 50. Нынешний эстрадный певец “откровенно восхищается Заратустрой и Ницше” 51. Влиянием Ницше отмечен репертуар групп “Moon Far Away” (Aрхангельск), “Ожог” (Москва), “Пикник” (Санкт-Петербург); с песней “Никого, кроме Ницше” выступает группа “Зимовье зверей” (Санкт-Петербург). “Я часто размышляю, — признается Армен Джигарханян, — над фразой Ницше, одного из моих любимых писателей: “падающего — толкни”… Мудрая фраза” 52. Георгий Вицин, на вопрос интервьюера “Вы поклонник древней литературы?” отвечает без обиняков: “Книги Горация, Овидия, Плутония, Ницше, Софокла, Еврипида — мои настольные” 53. Факту замещения Платона вредным химическим элементом удивляться не приходится, принимая во внимание удельный вес последнего в эфире, а относительно возраста Ницше заблуждается не только популярный комик. Скрипачка Асия Ахат, снискавшая себе известность исполнением гимна Украины перед выступлениями Виталия Кличко на рингах Германии 54, поведала: “Я очень люблю древних философов. Книга Ницше лежит всегда на тумбочке возле моей подушки” 55.
После цирковой арены и боксерского ринга естественно заглянуть на политическую сцену. Фотомодель Ирэн Новоселова (179, 90—62—90), заявившая в 1999 г.: “Хорошо, что у нас политики Ницше не читают и только некоторые Макиавелли цитируют — как оправдание жестокости” 56, ошиблась. Регулярно ссылаться на Ницше политики стали уже в первой половине 1990-х. Так, в телепередаче “Парламентский час” Борис Тарасов осудил балканскую политику российского правительства за абстрактный гуманизм: “Ницше говорил, что руководствоваться в политике библейскими заповедями может только сумасшедший” 57, а спустя две недели Владимир Ребриков помянул философа, описывая нравы, царящие в российской политике: “Была философия Ницше, по-моему, что если хочешь соврать, чтобы тебе поверили, ври по-крупному. Так вот, сейчас это взято на вооружение некоторых демократов” 58. Владимиру Лукину полюбилось выражение “человеческое, слишком человеческое” 59, и на вопрос ведущей “Эха Москвы”, можно ли в США фальсифицировать результаты выборов, он ответил: “Фальсификация выборов возможна везде, где есть человек, ибо, как сказал Ницше, “человеческое — оно слишком человеческое”” 60. Александр Руцкой, будучи спрошен о положении России в мире, отрубил: “Уважение может быть только к сильным, к слабым — сострадание. Это Ницше сказал. И здесь он на 100% прав” 61. На учредительном съезде движения “Единство” Руцкой вновь “цитировал великого философа Фридриха Ницше и объяснял, что сейчас у нас не народ, а толпа” 62, а вскоре в “Известиях” сообщал о себе: “рост 180 см, вес 95 кг <…> кумиры — Витте, Столыпин, Бисмарк; авторитеты — мыслители: Ильин, Ницше, Кейнс” 63. В этом наборе габаритов, радующих глаз своею взаимной согласованностью, теоретик Ницше выступает двойником практика Бисмарка — ассоциация из числа нередких: так, философу приписывают авторство шутки о возможности построения социализма в одной стране 64, в штаб-квартире приверженцев тоталитаризма портреты канцлера и философа соседствуют 65, популярностью пользуется фотография, на которой Ницше, облаченный в мундир, стоит в третьей позиции с обнаженным клинком в руке 66.
Рядовые правонарушители тоже обнаруживают пристрастие к чтению Ницше 67, способность “наизусть цитировать огромные куски” из его сочинений 68, потребность освящать его авторитетом собственное девиантное поведение: так, насильник и грабитель, задержанный екатеринбургской милицией, “оправдывает свои действия общеизвестной теорией философа Фридриха Ницше, что “в основе всего мироздания лежат плотские желания”” 69. Традиция почтенная: еще в 1904 г. американский психолог Г. Стэнли Холл ссылался на Ницше, обосновывая необходимость истребления североамериканских индейцев 70, и тогда же помещик Cимеонов-Пищик утверждал: “Ницше… философ… величайший, знаменитейший… громадного ума человек, говорит в своих сочинениях, будто фальшивые бумажки делать можно” 71. Ничто сверхчеловеческое не чуждо и предпринимателям: выслушав рассуждения Олега Хрипунова, руководителя концерна “Афина Паллада”, на тему “Бизнесмен должен быть циничен”, корреспондент замечает: “Видимо, Вы приверженец Ницше” 72. Александр Паникин, глава концерна “Панинтер”, в статье “Ельцин и Ницше: Практика и философия” одобряет действия президента: “Нужна была вся его решительность, чтобы отказать народу в социалистических ожиданиях пайковых благ и предоставить его самому себе. Эта ницшеанская практика Ельцина в конечном счете еще может оказаться благотворной” 73.
Не все уповают на финальную благотворность этой практики, но и скептики поминают Ницше, говоря об усилении имущественной дифференциации, обострении борьбы за существование, падении нравов, росте преступности и экстремизма. Афоризм, цитирование которого чаще всего сопровождают ссылкой на авторство Ницше, — “Падающего толкни!” 74 — многие считают девизом эпохи. Размышления о послесоветской ситуации как “ницшеанской” сопровождаются видениями призрака фашизма: “Россиянам живется неуютно <…> миллионы из них прозябают в нищете, а силы зла беспощадно давят ростки бескорыстия, милосердия, честности, святости. Вспомним, достаточно было философу Ницше провозгласить в начале уходящего века “Бог умер!”, как в образовавшуюся социальную пробоину хлынули нацисты, ибо природа не терпит пустоты” 75; “В России взял верх криминальный строй с его разложенческой пагубной философией “сильной личности” и не имеющих никакой ценности “недочеловеков”. Кстати, Ницше, которого так ценили в гитлеровской Германии, тоже провозглашал триумф преуспевающего эгоиста” 76.
Параллели такого рода возможны, в частности, потому, что возвращение Ницше в послесоветский обиход не сопровождалось сколько-нибудь впечатляющими попытками денацифицировать его образ. Экстремистам, сооружающим иконостас из портретов Ницше, Гитлера и Сталина 77, и профессиональным борцам с коричневой угрозой денацификация Ницше не с руки, а его адвокатам — не по плечу: им приходится либо уподоблять Ницше Христу и Магомету, которых нелепо ведь считать ответственными за крестовые походы и джихад (довод хоть куда, особенно если не пробовать расширить список вероучителей), либо твердить об анти-антисемитизме Ницше (умалчивая о его расизме и антииудаистском стержне его учения о морали), либо ссылаться на отношение цивилизованного мира к этому забавному предрассудку: “Смехотворные обвинения Ницше в формировании нацистской идеологии, естественно, не имели серьезного значения для его популярности среди философов второй половины нашего века” 78 (имели и смехотворными не казались: прок в их обсуждении видели Лукач, Хайдеггер, Адорно, Батай, Делез, Гваттари и др.).
Но и среди тех, кто не обвиняет Ницше в пособничестве нацистам, возобновление знакомства с ним не всегда приветствуется. Иван Подшивалов, главный редактор газеты “Россiя”, защищая подновление государственного гимна от критики “узкого слоя либерально-западнической интеллигенции, усилиями которой слово “патриот” стало ругательным”, язвительно напоминает: “Проклятые коммунисты хоть и не давали нам читать Ницше и Шпенглера, но больницы строили неплохо. А также речные, морские, военные и космические корабли” 79. Поэт Сергей Гандлевский, принадлежащий к упомянутому слою либералов-западников, тем не менее замечает: “В Екатеринбургском университете на стене в уборной нацарапано: “Бог умер”. Что так скоро? Эти граффити не редкость в американских учебных заведениях. Но в Америке, вероятно, официальная пресная религиозность в зубах навязла, а у нас десять лет назад Библию изымали при обыске. Не рано ли цитировать Ницше?” 80.
Ответить на этот вопрос нам вряд ли удастся, поэтому зададимся более простым: какова мера популярности Ницше по сравнению с другими знаменитостями? Oбследование электронных подшивок 480 газет и журналов на русском языке, издаваемых в России, бывших советских республиках, Германии, Израиле, Канаде, США и Франции 81, показало, что Ницше входит в сотню наиболее часто упоминаемых лиц (из числа умерших), а среди них принадлежит к разряду замыкающих список. Имя каждого из четырех чемпионов популярности — Христа, Пушкина, Ленина и Сталина — встречается в прессе в пятнадцать раз чаще, чем имя Ницше. Всемеро чаще упоминаются Петр I, Маркс, Достоевский и Гитлер, вшестеро — Гоголь и Маяковский, впятеро — Шекспир, Моцарт, Наполеон, Хрущев и Брежнев, вчетверо — Николай II, втрое — Бетховен, Есенин, Ахматова, Пастернак, Шостакович. Уступает Ницше и таким фигурам, как Будда, Цезарь, Данте, Колумб, Иван IV, Мольер, Ньютон, Екатерина II, Вивальди, Гете, Карамзин, Шуберт, Байрон, Тютчев, Шопен, Герцен, Лермонтов, Чайковский, Брамс, Тургенев, Чернышевский, Толстой, Мусоргский, Фрейд, Столыпин, Горький, Шаляпин, Троцкий, Мейерхольд, Эйнштейн, Чапаев, Цветаева, Кристи, Мандельштам, Набоков, Хичкок и Берия.
Но “лучше меньше да ницше”, по меткому наблюдению поэта и музыканта Валерия Брайнина-Пассека 82. Имя Ницше звучит реже, но резче других, ибо само его произнесение все еще служит способом проверки послесоветской акустики. Сатирик Михаил Жванецкий, поведав о своей любви к сочинениям Ницше, признался, что спешит их читать, “пока не запретили” 83. Опасаться запрета вряд ли стоит, пока Ленин с Марксом (contra Ницше) поминаются в прессе столь же часто, что и Сталин с Гитлером (pro Ницше). При сохранении этого равновесия можно ожидать, что ницшемания будет убывать без посторонней помощи — по мере возрастания активности тех, для кого древний философ из пяти букв не олицетворяет запретную истину.