Лев Усыскин
Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2000
БЕСПЛОДНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ О ПРОФЕССИОНАЛЬНЫХ КАЧЕСТВАХ ПИСАТЕЛЯ
Из всей неисчислимости профессий человеческих три — главы государства, киноактера и писателя — опошлены в сознании масс заметно более прочих. В отличие от врача или, скажем, музыканта, которым расхожие обывательские представления предписывают длительный тернистый путь обучения, после чего — годы, отданные накоплению практического опыта, писатель, киноактер и президент рождаются, словно Афина из головы Зевса, — в сиянии славы и во всеоружии. Общее мнение таково, что главное — это врожденный талант. Что еще, помимо таланта, нужно им для «успешной трудовой деятельности», публике неведомо, как неведомо это, я думаю, также и большинству самих писателей (остановимся на этой профессии). В общем, даже понятно, почему так выходит — все дело в отсутствии авторитетных критериев, в принципе отличающих хорошую литературу от плохой. Вердикт-то обычно никто не выносит или выносит публика, т.е. «непрофессионалы», она разнородна и самоуверенна, о существовании каких-либо критериев даже и не подозревает, а взамен имеет обыкновение отвечать, подобно амебе, одними и теми же реакциями на «привходящие раздражители» самой разной природы. В итоге все мешается в кучу — литературные и внелитературные приемы, эффекты маркетинга и т.д. Хуже всего пришлось бы в таковом балагане литературоведам, однако те давно научились виртуозно избегать даже тени оценочных суждений, считая одинаково достойным своего внимания любой текст любого автора (с коррекцией на конъюнктуру, конечно же). Дайте им десять букв, и они напишут триста страниц диссертации по поэтике. Все зависит лишь от тематики ближайшей конференции в Лос-Анджелесе! Разумеется, при таком раскладе рассуждать о том, что нужно уметь прозаику, чтобы быть хорошим прозаиком, абсолютно некорректно, ибо всякий прозаик уже хорош…
Предваряя дальнейшее, сознаюсь с первых же слов, что искомый ответ на вопрос «Что есть профессионализм в литературе?» и по сю пору мне неизвестен. Все нижеследующее — лишь сонм вопросительных знаков, одна из неудачных попыток подступиться к данной теме, ставящая автора в положение человека, который предложил гостям вместо готового салата самим разобраться с внутренностями его холодильника (не слишком изобильного, впрочем). Все же будем уповать на то, что искренностью можно до некоторой степени искупить недостаток вежливости, и начнем.
Интуиция подсказывает, что начать следует с денег. Как известно, одно из расхожих представлений состоит в том, что «профессионал в какой-то области — это тот, кто этой областью зарабатывает на хлеб». Действительно, хоть целый ряд первоклассных русских авторов начиная с Пушкина и жил на доход «с тридцати шести букв русской азбуки», гораздо большее число писателей кормилось, да и посейчас умудряется кормиться, некоей «статусной рентой», получаемой от государства (к таковым можно отнести, по сути, практически всех «официальных» писателей советских лет, ибо во внерыночной экономике тиражные гонорары не являются функцией общественной востребованности). Или наоборот — использовали завоеванный литературным творчеством статус для эффективной деятельности в иных областях (державинская «шкатулка Фелицы»). Окончательно сбивает с толку ситуация, когда произведения автора становятся коммерчески востребованы спустя какое-то время после его смерти, т.е. труд прозаика готовы оплачивать лишь потомки его современников. Профессионализм ли это? И вообще, кто с финансовой точки зрения, к примеру, нынче профессионал — менеджер, ставящий свое имя на обложке серийного женского детектива, или безымянные рабы, которые за гроши для него (нее) эти детективы пишут?
Подход, основанный на признании в «своем» кругу, отметаем сразу, ибо иначе следовало бы порассуждать о том, кто составляет этот круг, как он формируется и сколь профессиональны его участники. Тем самым кольцо замыкается, оставляя сухим остатком лишь перлы «корпоративной этики» литературного сообщества: никого не ругать, хвалить, лишь будучи уверенным во взаимности, на чужие вечера ходить лишь по приглашению и т.д.
Где-то рядом лежит еще один подход, в чем-то противоположный предыдущему, однако, смыкающийся с подходом «экономическим». Допустим, профессионалом можно считать того, чья известность перешагнула рамки узкой тусовки себе подобных. По-видимому, в этом есть здравое начало, ибо речь опять-таки идет об общественной востребованности, как ни крути. Двигаясь в данном направлении, признаем, что за прошедшее десятилетие в «претендующей на серьезность» части русской прозы таких авторов появилось немного. Пожалуй, Пелевин, и все, в общем-то. Никакие букеры-хукеры, никакие захлебывающиеся рецензии не сделали еще какое-нибудь имя известным «по всей толще слоя», которому это имя изначально адресуется. Иначе говоря, число читавших Пелевина велико, но все же существенно меньше, чем число тех, кто вообще слышал это имя. Для многих даже публикуемых авторов дело обстоит с точностью до наоборот. При том, что собственно читателей у них ничтожно мало. Можно ли через это определить писательский профессионализм? Бог знает…
Поговорим теперь об образовании. Вроде бы любая квалифицированная работа требует какого-то образования. Закрадывается предположение, что и писателю образование необходимо. Только вот насколько? И какое? Карикатурную идею Литературного института рассматривать, разумеется, не будем, слава богу, никто в нем не учился. Вместо этого русские писатели за последние двести лет понаоканчивали учебных заведений едва ли не по всем имевшимся в отечестве специальностям. Ясно, что это им многое дало, однако ведь были и есть такие, кто нигде не учился. Замечательный прозаик Дмитрий Бакин не имеет высшего образования. Замечательный поэт Иосиф Бродский окончил семь классов средней школы (это в Америке его держали за профессора) и после этого нигде никогда систематически не обучался. В принципе не так уж и сложно нащупать ту грань, за которую этому одареннейшему и много работавшему над собой человеку не давало продвинуться именно отсутствие правильного образования. Если не в стихах, где лишь вызывает подозрения некоторое злоупотребление терминологией из школьного курса геометрии и естественно-научных дисциплин (своего рода гиперкомпенсация, что ли?), то в эссеистике уж во всяком случае. Это не только историософские банальности «Путешествия в Стамбул», которые бы никогда не позволил себе дипломированный гуманитарий, но в первую очередь рассыпанные, как изюм в сдобном тесте, типовые псевдологические конструкции, всякий раз законы логики нарушающие, т.е. ничего не доказывающие 1. Самое печальное, что Бродский даже не подозревает, что здесь может быть проблема, и прямо-таки упивается мощью своего логического мышления. Собственно, один из основных навыков, вырабатываемых академической системой, и состоит в умении оценить границы возможностей собственных интеллектуальных бицепсов…
Резонно предположить, что хорошему писателю стоит быть неплохим читателем. И вообще, стоит знать литературу. Вот только опять же, до какой степени? Тот же Дмитрий Бакин рассказывал мне, что открыл для себя Платонова, уже будучи автором всех рассказов, составляющих ныне сборник «Страна Происхождения». Платонов Бакину понравился, и только. А ведь это писатель, с которым прозу данного сборника следует сопоставлять в первую очередь! 2 Что еще приходит в голову в связи с этими проблемами? Избитое сравнение Набокова и Бабеля. Интуиция подсказывает, что Набоков профессионал в гораздо большей степени. Он получил филологическое образование, отлично знал как русскую, так и европейские литературы, изучил их, как полотер в Эрмитаже — наборный паркет Георгиевского зала; наконец, Набоков посвятил занятиям литературой гораздо больше времени, чем Бабель, да и написал неизмеримо больше (в килобайтах). И все же… И все же, рискуя вызвать чей-то протест, посмею утверждать, что читательский интерес к Набокову, плавно снижающийся с начала девяностых, будет снижаться и дальше, пока не достигнет уровня, сопоставимого с интересом к маргинальным авторам вроде Гайто Газданова. Приятное чтение для юношества — в одно ухо вошло, из другого вышло. И только. Бабелю подобное не грозит. Бабель останется Бабелем. Причина? Ключ к ней лежит в известном парижском высказывании Бабеля о Набокове: «Писать умеет, но писать ему не о чем». Стало быть, порассуждаем теперь о работе писателя с материалом.
Вернее, о выборе материала писателем. Строго говоря, здесь не существует никаких ограничений и правил. И тем не менее вероятностный, что ли, подход упрямо нашептывает на ухо нечто достойное речи Горького на Первом съезде Союза писателей СССР: «Едва ли напишет что-либо интересное человек, просидевший всю жизнь в газифицированной котельной». И дело здесь не в том, что его жизненный опыт невелик, а в том, что таковой опыт никому всерьез не нужен. Этому нет логического объяснения, но почему-то большая часть того, что осталось в русской литературе надолго, в момент своего написания обладало однозначной социально-исторической актуальностью. Похоже, тут задействован естественный для любого профессионала в любой области механизм выбора, побуждающий работать на «самой богатой жиле» из всех имеющихся в наличии. А самым богатым, как правило, был материал с «переднего края» общества, оттуда, где новое, где зона роста, где излом и настоящая драма — драма неумолимого времени 3. Именно поэтому так скучно читать увенчанную в этом году Букером «Свободу» Бутова, пусть и написанную бойким, в иных абзацах даже и безупречным языком. И дело даже не в том, что в романе описана история маргинального советского литератора в нынешней действительности. Можно, в конце концов, писать и о маргиналах, ради бога. Но вот чего нельзя делать — так это писать о маргиналах с позиции этих самых маргиналов, ибо то, что получится в результате, будет иметь отношение лишь к этим маргиналам. И абсолютно никакого — к актуальной реальности 4. Пример от противного: вот пишет сегодня Асар Эппель о своем военно-послевоенном барачном московском детстве — зачитаешься! Но здесь с «точкой зрения» все в порядке: мы вместе с автором понимаем, что мир простирается за пределы барака, равно как и за пределы той эпохи.
Вообще, способность к остранению следует считать одной из главных составляющих писательской профессии. Потребность в нем создает неизбежный временной лаг между сегодня общества и языка с одной стороны и сегодня литературы с другой. Этот лаг может быть сколь угодно короток, но не может отсутствовать совсем. Он как-то коррелирует с аналогичным лагом между общественным пониманием событий жизни и самими событиями. Если лаг писателя короче — восприятие его творчества встречает затруднения, а то и враждебность 5.
Итак, что у нас в итоге? Ничего определенного. «Я б в писатели пошел, пусть меня научат». Никто не научит. Только сам. Надо лишь быть любопытным и восприимчивым, работящим и аккуратным, умным, наконец, и талантливым. Здоровым и счастливым. Остальное приложится.
1 Моя любимая, варварская, по сути, цитата из эссе «Поэт и проза»: «…поэзия стоит выше прозы… не только потому, что поэзия фактически старше прозы, сколько потому, что стесненный в средствах поэт может сесть и сочинить статью; в то время как прозаик в той же ситуации едва ли помыслит о стихотворении». Поэзия, может, конечно, и выше прозы (хотя и неясно, что значит выше), но не по этой причине. Бродский думает, что он убедителен, а он лишь обаятелен.
2 Впрочем, сам автор и целый ряд критиков считает, что соотносить надо с Фолкнером, которого Бакин, конечно же, читал.
3 Скажем, герой «Медного Всадника» — первый в нашей литературе русский интеллигент; у него и рефлексы соответствующие — кому еще придет в голову в своих личных драмах и природных катаклизмах винить, по сути, политический строй общества? А появление в литературе Башмачкина явилось, по всему, следствием определенной гуманизации русского общества, когда даже такую вот канцелярскую мелочь стали считать за людей.
4 В описываемом случае это, по всему, пережиток советской эпохи, когда истории не было, движения не было и писателям оставалось разглядывать собственный пуп. Ну, так и прозы-то дельной ведь тоже почти не было!
5 Кто-то вспоминал, как Платонов в 1942 году, участвуя в работе над сценарием (так и не реализованным) некоего фильма, предложил начать его со сцены, в которой дети играют во фронтовые похороны. Берусь утверждать, что подобного понимания сути происходящего наше общество если и достигло, то не ранее начала шестидесятых. Впрочем, за свое преждевременное «Возвращение» (1946) Платонов все-таки поплатился.