Н.А. Богомолов
Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2000
В недавно изданной работе «Разыскания о поэтике Пастернака — от бури к бабочке» 1 Вяч. Вс. Иванов дал подробнейший монографический анализ одного стихотворения Пастернака, написанного в 1923 году. Немалое место здесь отведено и источникам творческого вдохновения поэта, в первую очередь — поэзии И. Анненского (см. даже специальную главу «Анненский и две революции») и Блоку. Меж тем лишь случайно здесь упомянуто одно имя, которое должно было бы быть названо, с нашей точки зрения, едва ли не первым среди источников данного стихотворения. Мы имеем в виду имя В.Я. Брюсова.
Дело в том, что все стихотворение «Бабочка-буря» пронизано сквозными рефлексами брюсовской урбанистической лирики начала века и может быть рассмотрено как одно из наиболее ярких свидетельств творческого взаимодействия двух художников.
Обратимся сперва к текстам, чтобы увидеть реально существующую интертекстуальную связь. Она начинается с заглавного образа стихотворения, заставляющего вспомнить едва ли не самое прославленное стихотворение Брюсова, посвященное городу:
Улица была — как буря. Толпы проходили,
Словно их преследовал неумолимый Рок.
Мчались омнибусы, кэбы и автомобили,
Был неисчерпаем яростный людской поток.
Вывески, вертясь, сверкали переменным оком,
С неба, с страшной высоты тридцатых этажей;
В гордый гимн сливались с рокотом колес и скоком
Выкрики газетчиков и щелканье бичей.
Лили свет безжалостный прикованные луны,
Луны, сотворенные владыками естеств.
В этом свете, в этом гуле — души были юны,
Души опьяневших, пьяных городом существ 2.
По крайней мере несколько мест первой строфы лирической поэмы «Конь блед» (1903) заставляют вспомнить стихотворение Пастернака. Прежде всего — два буквально повторяющихся слова, у Пастернака выдвинутые на самый передний план — в заглавие и в первую строку: «буря» и «гул». При всей их обычности именно выделенность заставляет почувствовать общие черты, объединяющие столь разные стихотворения. Дальше еще совпадет слово «улицы» (в именительном падеже у Брюсова и родительном у Пастернака), но стоит отметить, что Мясницкая в первой пастернаковской строке — название улицы, т.е. название и первая строка его стихотворения сближены с брюсовским текстом уже не двумя, а тремя словами или понятиями, за ними стоящими. Заметим также, что далее, в четвертой строфе, у Брюсова появляется «буря многошумная», что еще раз заставляет нас вспомнить логику построения первых двух строф Пастернака «Бывалый гул <…> снится мне за массой действий <…> и подымает страшный шум».
Второе обстоятельство, обращающее на себя внимание, относится к первым строчкам второй пастернаковской строфы:
Он снился мне за массой действий,
В рядах до крыш горящих сумм.
Прежде всего скажем, что вся брюсовская строфа пронизана действиями. В 12 строках проходят толпы, их преследует Рок, мчатся экипажи, вертятся и сверкают вывески, кричат газетчики и щелкают бичи, сияют фонари, — то есть как минимум восемь открытых и раздельных действий организуют эту строфу. Но не менее существенно и то, что у Пастернака пространство выстроено по вертикали, причем существенную роль в нем играют «ряды до крыш горящих сумм», т.е., по догадке М.Л. Левина, переданной Вяч. Вс. Ивановым, тот пейзаж, который изящно описан в книге Е.Б. Пастернака об отце: «Стихотворение передает воспоминания детства, охватившие Пастернака при встрече с родителями, и жизни с ними рядом в берлинском пансионе. Из окна этого пансиона через крыши многоэтажных домов, украшенных иллюминированными столбцами ежедневно падающего денежного курса, Пастернак увидел Мясницкую начала века…» 3 Но вряд ли случайно, что и брюсовское стихотворение, по крайней мере, его первая строфа, как одну из доминант современного города выделяет именно его устремленность вверх. Да и вообще, сам того не замечая, описывая реальность начала века, вошедшую в пастернаковское стихотворение, Вяч. Вс. Иванов как будто воспроизводит картину из Брюсова: «Вывески, вертясь, сверкали переменным оком // С неба, с страшной высоты тридцатых этажей». Вот как звучит его описание: «Слово ряды в цитированной строфе напоминает выражение вроде торговые ряды. Купеческие и доходные дома былой Мясницкой, составлявшие эти ряды, которые приносили большие суммы своим владельцам, могли вспоминаться при виде берлинских сумм, горящих до крыш, еще и оттого, что на них были рекламы и вывески. <…> Купеческие вывески были частью нового облика Мясницкой, только с конца XIX в., на глазах Пастернака-ребенка приобретавшей новую торгово-промышленную окраску. <…> От полюса преобладавшей одноэтажности (или двухэтажности) зданий Москва одним прыжком в начале XX столетия перешла к «небоскребам» в 8—10—13 этажей. <…> Прыжок города ввысь не мог не поразить подростка, за ним напряженно следившего. Позднее Пастернак увидел в нем овеществленную метафору небывалого подъема русского искусства тех лет…» 4
Наконец, необходимо отметить, что еще одно отмеченное слово стихотворения Пастернака — последнее («толп») встречается в первой же строке брюсовского стихотворения, а потом еще раз повторяется в последней строфе. И «топот» толп, совсем рядом с гулами, также есть у Брюсова: «Ворвался, вонзился чуждый, несозвучный топот, // Заглушая гулы…»
Но при этом «Бабочка-буря», конечно, вовсе не является прямой проекцией «Коня блед» на собственное творчество. Пастернак словно разбирает брюсовский текст на отдельные символы, которые потом складывает совсем в ином порядке, так что они выглядят совершенно новыми.
В то же время и смысловая структура стихотворения Пастернака также может быть описана как пересозданная из брюсовской. Сюжет Брюсова довольно прост: в ад города на мгновение врывается апокалиптический всадник на коне блед, но охвативший толпу ужас был недолгим, и лишь блудница и безумец «все стремили руки за исчезнувшей мечтой». Преображение произошло, но оказалось мнимым. В стихотворении же Пастернака оно лишь предчувствуется, бабочка лишь должна выпорхнуть на промоченную дождем Мясницкую. Но отголоски брюсовского видения мира можно различить и у Пастернака. Так, эпитет «адский» (шепот) откликается в пастернаковском описании ремонта здания морского почтамта: «Смолу котлами пьет почтамт». Слово «ад» не произнесено, но смола и котлы безошибочно его приоткрывают.
Думается, сказанного достаточно, чтобы убедиться в справедливости высказанного нами предположения. Обратим внимание и на другие переклички «городских» стихотворений Брюсова с «Бабочкой-бурей». Прежде всего, это «лирические поэмы» сборника «Stephanos», куда вошел и «Конь блед». По датам написания они связаны с тем временем, к которому комментаторы привязывают детские воспоминания Пастернака, отраженные в «Бабочке-буре», — московский ураган 16 июня 1904 г.: «Слава толпе» написана в 1904 г., «Духи огня» — в 1904 и 1905 («Конь блед», напомним, в 1903).
Уже само заглавие «Слава толпе» заставляет вспомнить то последнее слово пастернаковского стихотворения, которое мы уже приводили. Но у Брюсова есть и «ликующие вывески наглых огней», есть заколоченные окна (ср.: «сомкнутые окна» у Пастернака), есть гул, есть смена сверканий и тьмы (у Пастернака «горящие суммы» и «мрачится улиц выхода»).
В «Духах огня» обращает на себя внимание рефренно повторяющаяся строка: «Потоком широким тянулся асфальт». Реалия большого города, вполне бытовая, тем не менее не часто входила в поэзию, и тем характернее, что она встречается и у Пастернака: «Асфальта алчного личинкой // Смолу котлами пьет почтамт». И вся картина открывшегося взору поэта кипящего, бурлящего мира также соединяется с видом кипящих котлов асфальта, наблюдаемых из окон напротив.
Но далеко не только эти стихотворения Брюсова могут быть связаны с «Бабочкой-бурей». Так, уже в самом начале своего анализа Вяч. Вс. Иванов особо выделяет сочетание «пальбы и пыли», связывая его с реалиями жизни Пастернака в ремонтируемом здании Училища живописи, ваяния и зодчества. Но вспомним, что одно из самых популярных стихотворений Брюсова называется «Демоны пыли». В нем читаем:
Где они победили,
Там покой, там сон, сновиденья,
Как в обширной могиле,
Они дремлют, лежат без движенья,
Притаясь в углу.
Не смотрят во мглу,
Но помнят сквозь сон, что они победили.
У Пастернака дело обстоит прямо противоположным образом: пальба и пыль (вероятно, и дорожная, и комнатная) являются предвестием урагана, вспоминаемого во сне («он снился мне»), но вполне реального. Вместо победившего забвения и бескрасочности у младшего поэта торжествует движение, ветер и (неявно) красочность бабочки («Павлин» в отброшенной строфе).
Общность картины провоцирует привлечь к анализу и стихотворение Брюсова «Перед грозой» (1900):
В миг пред грозой набегающий трепет
Листья деревьев тревожит.
Ветер из облака образ лепит,
Формы чудесные множит.
Пыль поднялась по широкой дороге.
Громче смятенье птичье.
Все на земле в ожиданье, в тревоге.
В небе и блеск и величье.
Капель начальных послышится лепет,
Волен, певуч, многовесен…
В миг пред грозой набегающий трепет —
Это ль предчувствие песен?
«Предчувствие песен», завершающее стихотворение, слишком близко преображению бабочки, которое ожидается у Пастернака, — однако представим себе, что здесь просто общее настроение и общая реальность, а не общность тем и подходов.
Но, быть может, наиболее отчетливо предстает внутренняя связь стихотворения Пастернака с брюсовскими темами в разделе «Вступления» книги «Urbi et orbi». Уже самое первое, открывающее книгу стихотворение, а особенно его первая строка, демонстрируют ориентацию Брюсова на урбанизм: «По улицам узким, и в шуме, и ночью, в театрах, в садах я бродил…» И дальше переклички множатся. Так, второе стихотворение этого раздела называется «Лестница» и несомненно запоминается необычной сравнительной степенью:
Все каменней ступени,
Все круче, круче всход…
Кстати, здесь же, чуть далее, есть и «пыль прошлых лет», снова возвращающая нас к идее покоя, неподвижности и забытости, с которой Пастернак полемизирует.
Далее, в стихотворении «У себя» домашний покой и уют сулят возможность преодоления, «блеска иного света», выхода за пределы этого привычного мира. Но еще разительнее это предвещание преображения в «Побеге», где даже сам пейзаж, предстающий взору героя, выстраивается, подобно пастернаковскому, по вертикали:
В последний раз взглянул я свыше
В мое высокое окно 5:
Увидел солнце, небо, крыши
И города морское дно.
И странно мне открылась новой
В тот полный и мгновенный миг
Вся жизнь толпы многоголовой,
Заботы вспененный родник.
Наконец, последнее из брюсовских произведений, которое необходимо упомянуть в данном контексте, — «Каменщик» (1903), входящий в ту же книгу «Stephanos». Рефрен «Камни, полдень, пыль и молот, // Камни, пыль и зной…» перекликается с обликом Мясницкой у Пастернака, с тем ее рабочим, ремонтным пейзажем, который столь много значит для создания городской атмосферы.
Думается, даже этот разбор всего одного пастернаковского стихотворения на фоне урбанистических стихов Брюсова позволяет говорить о значительном влиянии, оказанным по крайней мере в это время, в 1922—1923 гг., творчеством Брюсова на поэзию Пастернака.
Вместе с тем, те немногие исследователи, которые занимались изучением взаимоотношений творческих систем Брюсова и Пастернака, приходили к довольно категоричному выводу: «Говорить о брюсовских корнях поэзии Пастернака, о прямом творческом влиянии маститого поэта на поэта молодого, начинающего не приходится. <…> Влияние Брюсова на Пастернака было скорее нравственно-этическим, чем непосредственно творческим» 6.
Вряд ли с таким заключением можно безоговорочно согласиться. Сам Пастернак, объясняя свое отношение к творчеству Брюсова, писал ему в августе 1922 г.: «… больше всего я Вам благодарен за то, что, кажется, не подражая Вам, — иногда чувствую Брюсова в себе — это тогда, когда я чувствую над собою, за собою и в себе — поэта» 7. Цитируемое письмо было написано перед отъездом Пастернака в Берлин, где и сочинилось стихотворение «Бабочка-буря». А вскоре по возвращении, в декабре 1923 г., Пастернак выступил на чествовании Брюсова в связи с его пятидесятилетием, где прочитал известное стихотворение (что само по себе не может быть безразлично для нас) и сказал: «Если Брюсов нам кажется более сухим, чем вечно вдохновенный Блок, то это потому произошло, что Брюсову пришлось открыть для Блока урбанизм, а самому пришлось остаться блюстителем определенного движения. <…> Этим нужно очень серьезно и с большой любовью заняться. <…> Вот такое ощущение такого трагизма явления всякого большого поэта и по-своему поэта Брюсова руководило, когда я писал ему это поздравление…» 8
Приведенные слова заставляют несколько пристальнее вглядеться в историю литературных отношений двух поэтов и попытаться определить, что именно заставило Пастернака именно в это время не просто реагировать на личность и творчество Брюсова в той или иной форме, но и использовать характерные брюсовские образы в собственных стихах.
История этих литературных взаимоотношений, конечно, не сводится к интересующему нас эпизоду. Напомним лишь вкратце, что Брюсов заметил уже публикацию Пастернака в сборнике «Лирика» («мы с удовольствием признаем, что у С. Шервинского, В. Шершеневича, Ю. Анисимова, В. Курдюмова, Б. Пастернака и некоторых других мы нашли строфы и целые стихотворения, позволяющие надеяться, что они сумеют развить свое поэтическое дарование» 9), рецензировал первый сборник Пастернака «Близнец в тучах» 10, а с начала 1920-х годов определенно признавал Пастернака одним из первых поэтов эпохи. Так, рецензируя сборник «Мы» с участием Бальмонта, Вяч. Иванова, Хлебникова, он пишет: «Самый значительный из участников книги — Б. Пастернак…» 11; фиксирует подражательность начинающих поэтов по отношению к нему 12 и, наконец, — едва ли не кульминационный пункт — на своем юбилейном вечере в декабре 1923 г. читает стихотворение «Вариации», публично объявляя его «подражанием Пастернаку» 13. Такое признание явилось несомненным литературным жестом, неким аналогом «Победителю-ученику от побежденного учителя», и Пастернак не мог этого не понимать. Таким образом, отношение Брюсова к Пастернаку можно определить как все возрастающее признание заслуг младшего поэта и своей «побежденности».
А как можно (с известной степенью гипотетичности, конечно) представить себе эволюцию отношения Пастернака к творчеству Брюсова? 14 Сперва он внимательно читает стихи Брюсова (летом 1912 г. просит А.Л. Штиха прислать ему в Марбург стихи Блока, Вяч. Иванова и Брюсова — «ту книгу его стихов, которая представляет собою выбор из всех прежних» 15), безусловно, замечает пристальное внимание Брюсова к себе 16, в начале 1922 г. пишет ему теплое, но в общем деловое письмо, 1 июня надписывает «Сестру мою — жизнь» 17 и, наконец, перед самым отъездом в Берлин пишет длинное и существенное письмо 18. В конце марта Пастернак из Берлина возвращается в Москву, а 17 декабря на юбилейном вечере в Большом театре читает известное стихотворение, Брюсову посвященное 19, и произносит краткую вступительную реплику, фрагмент которой мы уже приводили, на что получает брюсовское подражание 20.
Но что следует из той логики развития событий, которую мы в общих чертах проследили? Она сводится к противоположной направленности эволюции: Брюсов постепенно признает младшего поэта, отдавая ему если не первенство, то позицию равного в воспроизведении современности; Пастернак же, наоборот, осознавая себя первоначально как ученика, постепенно понимает свою по меньшей мере равновеликость мэтру. И здесь логично предположить, что как раз в берлинский период у него появляется желание (скорее всего, неосознанное) испытать свои силы в борьбе со старшим и значительно более опытным художником. Ведь все замеченные нами параллели вставлены в стихотворении Пастернака совсем в иной контекст, чем тот, в котором они находились у Брюсова.
Возвышенная и несколько отвлеченная лексика Брюсова, попадая к Пастернаку, меняется от окружения ее разговорными и просторечными словами и конструкциями: «И, как ты на него не цыцкай, // Он пальцем вам — и ни гугу», «сковороды», «кочерга», «ремонт», «выходЗ» (вместо литературного «выходы»), особенно явственно замещаясь в начале стихотворения, как и «брюсовская» лексика. Пастернак словно нарочно сталкивает различные стилевые пласты, тем самым преобразуя возвышенное и абстрактное в земное и обыденное.
Обратим внимание, что совершенно сходные явления он отмечает в своих позднейших пометах на томе стихотворений Брюсова, настойчиво выделяя то, что представляется ему будущими интонациями, символами, ритмическими ходами Блока и других поэтов (Мандельштам, литературная линия Брюсов — Гумилев — Асеев — Тихонов) 21. Ни одно из «урбанистических» стихотворений Брюсова на этот раз не привлекло внимания Пастернака, однако, чтобы увидеть теснейшую связь между городской повседневностью Брюсова, Блока и Пастернака, нужно вспомнить приведенное нами ранее мнение последнего — «Брюсову пришлось открыть для Блока урбанизм».
На этом, вероятно, можно было бы и закончить разговор о стихотворении, посчитав нашу версию доказанной, если бы не одно обстоятельство, к теме прямо не относящееся, однако для толкования стихотворения существенное.
Комментаторы «Бабочки-бури» упорно стараются привязать события, происходящие в стихотворении, к каким-либо достаточно твердым хронологическим заметам, долженствовавшим отложиться в сознании молодого Пастернака. Так, в комментарии Е.В. Пастернак и К.М. Поливанова говорится: «Видимо, в картине летней грозы в городе отразилось впечатление знаменитого московского урагана 16 июня 1904 г.» 22. В.С. Баевский вспоминает в связи с этим стихотворением и ремонт московского почтамта, описанный в воспоминаниях А.Л. Пастернака 23. Прямо соединяет два эти события в своем кратком анализе «Бабочки-бури» Е.Б. Пастернак: «Из окна этого <берлинского> пансиона через крыши многоэтажных домов, украшенных иллюминированными столбцами ежедневно падающего денежного курса, Пастернак увидал Мясницкую начала века, ремонт и перестройку Почтамта летом 1910 года и картину грозы в городе, обернувшейся страшным ураганом 16 июня 1904 г.» 24. Продолжая эту игру в хронологические догадки, мы хотели бы предложить ввести в круг размышлений еще два события, так или иначе связанные с этими датами и с этим местом. С.Н. Дурылин вспоминал: «В 1910 году Борис жил летом один в квартире отца в здании Училища Живописи. Он давал уроки и вообще был предоставлен сам себе. Был конец мая. Зной. Помню, мы сидели с ним на подоконнике на 4-м этаже и смотрели сквозь раскрытое окно на Мясницкую. Она шумела по-летнему, гремящим зноем мостовых, под синим, пламенным небом» 25. И еще одно воспоминание связано с пребыванием Пастернака в комнате с окном на Мясницкую и Почтамт: «Осень. Год 1922-й. Комната Асеевых — на 9-м этаже дома ВХУТЕМАСа на Мясницкой улице, напротив Почтамта. За тусклым серым окном мокрые крыши Москвы. Упрямый, бесконечный, несмолкаемый шум дождя…» и т.д. 26 Итак, перед нами три эпизода с участием Б.Л. Пастернака: в июне 1904 г. он наблюдает ураган; в конце мая 1910 г. сидит с С.Н. Дурылиным на открытом если не том же, то соседнем окне; весной или летом 1922 г., незадолго до отъезда в Берлин, видит Мясницкую с еще более высокой точки — с девятого этажа.
Центральным тут является, конечно, лето 1910 года, потому что оно запомнилось мемуаристу не само по себе, а в связи с первыми опытами Пастернака в литературе: «Борис стал рассказывать мне сюжет своего произведения и читать оттуда куски и фразы, набросанные на путаных листках. Они казались какими-то осколками ненаписанных симфоний Андрея Белого, но с большей тревогой, но с большей мужественностью. <…> Герой звался Реликвимини» 27. Дело здесь, конечно, вовсе не в содержании этих фрагментов 28, а в самой ситуации пробуждения творческого начала, тесно связанного с окном на Мясницкую, ремонтирующийся почтамт и всем прочим. Если пуститься в совсем уж необязательные аналогии, можно было бы сказать, что как в дебютной прозе были «осколки ненаписанных симфоний Андрея Белого», так в стихотворении-воспоминании их место заняли отдельные слова-символы из вполне написанных и даже прославленных стихов Брюсова. Конечно, данное предположение никак не доказуемо, но сама возможность прочесть стихотворение Пастернака как описание превращения ребенка через какие-то промежуточные стадии в творящего человека, подобно тому, как бабочка, прежде чем стать собою, должна пройти стадии червяка (то есть гусеницы) и кокона, — вполне реальна.
И в таком случае на вопрос, задававшийся Вяч. Вс. Иванову его друзьями: «а о чем все-таки стихотворение “Бабочка-буря”?» 29, — можно ответить: и о том, чему посвящена его замечательная работа, но «подсвечивается» все стихотворение изнутри еще и темой творчества, рождающегося не вдруг, не внезапно, а через долгое и мучительное становление, вдруг и внезапно завершающееся выпархиванием доселе спрятанного под совсем иной, непривлекательной личиной.
1 Иванов Вяч. Вс. Разыскания о поэтике Пастернака — от бури к бабочке // Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. М., 1999. Т. 1. С. 13—140.
2 Брюсов В. Собр. соч.: В 7 т. М., 1973. Т. 1. С. 442—443. Далее цитаты из стихотворений Брюсова приводятся по тому же изданию.
3 Пастернак Е.Б. Борис Пастернак: Материалы для биографии. М., 1989. С. 379. Это предположение попало и в комментарии к первому тому Собрания сочинений Пастернака.
4 Иванов Вяч. Вс. Цит. соч. С. 30—31.
5 Напомним, что если Пастернаки действительно жили достаточно высоко, то дом Брюсова на Цветном бульваре был маленьким и вполне старозаветным. См. описание его: Гиппиус З.Н. Стихотворения. Живые лица. М., 1991. С. 258.
6 Пахянянц К.А. В. Брюсов и Б. Пастернак // Брюсовские чтения 1973 года. Ереван, 1976. С. 291.
7 Пастернак Б. Собр. соч.: В 5 т. Т. 5. М., 1992. С. 132.
8 Паханянц. К.А. Цит. соч. С. 289—290.
9 Брюсов Валерий. Среди стихов: Манифесты, статьи, рецензии 1894—1924. М., 1990. С. 412. Впервые: Русская мысль. 1913. № 6.
10 Там же. С. 443. Впервые: Русская мысль. 1914. № 6. Разочарованный отклик Пастернака на эту рецензию находим в письме к родителям (Борис Пастернак об искусстве. М., 1990. С. 303—304).
11 Там же. С. 533 (впервые — Художественное слово. 1920. № 1); несколько корретирующая эти слова рецензия на рукопись оставшейся неизданной книги стихов — Литературное наследство. Т. 85. М., 1976. С. 252—253.
12 Там же. С. 565 (о Н. Бенар), 573 (о влиянии книги «Сестра моя — жизнь» «на всю нашу молодую поэзию»).
13 Подробнее см.: Паханянц К.А. Цит. соч. С. 286—287. См. также: Литературное наследство. Т. 85. С. 240.
14 Наиболее полно материалы, относящиеся к этой теме, представлены: Пастернак и Брюсов: К истории отношений Публ. Елены Пастернак // Россия-Russia. Torino, 1977. № 3.
15 Пастернак Б. Собр. соч. Т. 5. С. 72.
16 См. письмо к Д.В. Петровскому от 12 января 1921. (Там же. С. 116.)
17 Воспроизведение надписи — Литературное наследство. Т. 85. С. 243.
18 Фрагменты были опубликованы К.А. Паханянц, полностью (со ссылкой на разыскания Г.Г. Суперфина) — Е.В. Пастернак. Ныне см.: Пастернак Б. Собр. соч. Т. 5. С. 131—135.
19 Может быть, не лишним будет отметить, что в книге «Темы и вариации» «Бабочка-буря» попала в один раздел со стихотворением «Брюсову» и была отделена от него всего шестью другими.
20 Анализ смысловой структуры пастернаковского стихотворения на фоне литературных и общественных событий, созданию его предшествовавших, см.: Флейшман Л. Борис Пастернак в двадцатые годы. MЯnchen, [s.a.]. С. 34—38. Специально о вечере и подготовке Пастернака к нему см. в записях Я.З. Черяка: Воспоминания о Борисе Пастернаке. М., 1993. С. 120—122.
21 Подробнее см. в указанной публикации Е.В. Пастернак.
22 Пастернак Б. Собр. соч. Т. 1. С. 687.
23 Пастернак Б. Стихотворения и поэмы: В 2 т. Л., 1990. Т. 1. С. 477.
24 Пастернак Е.Б. Цит. соч. С. 379.
25 Воспоминания о Борисе Пастернаке. С. 56. Правда, на следующей странице говорится: «В 1911 году, когда мы сидели на подоконнике…»
26 Там же. С. 90 (воспоминания Ольги Петровской). Отметим, что осенью 1922 г. встречи с Пастернаком не могло быть, т.к. в это время он находился в Берлине. Но Асеев вернулся в Москву с Дальнего Востока еще весной.
27 Там же. С. 56.
28 Сохранившиеся фрагменты опубликованы: Юнггрен Анна. Juvenilia Б. Пастернака: 6 фрагментов о Реликвимини. Stockholm, 1994.
29 Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. М., 1999. Т. 1. С. 13—140.