Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2000
Удивительно, но издатели и комментаторы романа М.А. Булгакова “Белая гвардия” умудрились до последнего времени обойтись без какого-либо комментария к двум замечательным и во многом загадочным местам 16-й главы его романа. К самым первым издателям (альманаху “Россия”, Москва, 1924—1925 гг. и парижскому издательству “Concord”, 1927—1929 гг.) наши претензии, разумеется не относятся, ибо первое из них довело публикацию только до 13-й главы, а второе, хотя и полностью опубликовало булгаковский текст, подобных задач перед собою не ставило, да и не имело таких возможностей.
Речь идет об описании чествования Петлюры в Софийском соборе Города (читай: Киева) в декабре 1918 года, о восторге черни, о завываниях обрисованных ядовитыми сатирическими красками лирников 1:
Старцы божии, несмотря на лютый мороз, с обнаженными головами, то лысыми, как спелые тыквы, то крытыми дремучим оранжевым волосом, уже сели рядом по-турецки вдоль каменной дорожки, ведущей в великий пролет старософийской колокольни, и пели гнусавыми голосами.
Слепцы-лирники тянули за душу отчаянную песню о Страшном суде, и лежали донышком книзу рваные картузы, и падали, как листья, засаленные карбованцы, и глядели из картузов трепанные гривны.
Ой, когда конец века искончается,
А тогда Страшный суд приближается…
Страшные, щиплющие сердце звуки плыли с хрустящей земли, гнусаво, пискливо вырываясь из желтозубых бандур с кривыми ручками 2.
И через несколько абзацев:
Изводя душу, убивая сердце, напоминая про нищету, обман, безнадежность, безысходную дичь степей, скрипели, как колеса, стонали, выли, в гуще проклятые лиры.
— Вернися, сиротко, далекий свит зайдешь… 3
Обратим особое внимание на строки, выделенные автором как стихотворные: “Ой, когда конец века искончается, // А тогда Страшный суд приближается…” [1] — и далее: “Вернися, сиротко, далекий свит зайдешь…” [2].
С первого взгляда видно, что они явно не придуманы автором, а позаимствованы в готовом виде и имеют отчетливо выраженный фольклорный характер. При этом особенно показательны такие слова, как “искончается”, “сиротко”, “свит”, “зайдешь”. Все они явно украинские. Первое в такой возвратной форме 3 л. ед. ч. глагола “кончать” не встречается даже в русских областных говорах. Второе — vocativus укр. “сирiтка”. Третье — укр. “свiт” (в значении “мир, вселенная”). Четвертое, которое по-русски, обычно читают через ё, то есть с ударением на втором слоге, должно читаться с акцентацией на первом — и, в отличие от русского аналогичного глагола, — употребляется без предлога. Так что источник этих строк — украинский (или, как говорили, в начале века, малороссийский) духовный стих. Надо заметить, что при строгом подходе к тексту эти строки-цитаты в романе Булгакова следовало бы писать на языке и согласно орфографии их оригинала, то есть по-украински.
Поиски источников оригинала, хотя и были непросты, все же облегчались тем, что в [1] содержится скрытая приблизительная датировка. Эти стихи могли возникнуть только в конце века: именно на рубеже веков в народе всегда усиливаются эсхатологические настроения. В конце концов источники обоих цитат были найдены в одном и том же сборнике 4.
Оба эти духовных стиха представляют несомненый интерес, так что не только имеет смысл привести их полностью, но и дать некоторые пояснения к необычной их орфографии.
Время, когда они издавались, было порою особенной: власть всеми средствами старалась русифицировать украинские язык и культуру, изобразить дело так, что это не самостоятельные явления, а лишь производные от русских, в значительной степени искаженные, провинциализированные.
Поэтому из написания были изъяты украинские ї и є, но внедрены нехарактерные для орфографии этого языка ъ,ю, s и другие буквы из русской азбуки.
Приводимые ниже тексты имеют одинаково дикий вид для современного как русскоязычного, так и украиноязычного читателя. При этом не исключено, что нами, быть может, пропущены и не исправлены некоторые неявные опечатки.
В сборнике П. Демуцкого песни лирников приведены вместе с нотами, и пометами, где (в каком селе, какой волости, уезда, губернии), когда и от каких исполнителей они слышаны и записаны.
Стих [1] называется “Архангелу Михаилу” (“Страшный судъ”). Исполнялся он на два голоса — moderato и maestoso (курсивом выделяем строки, использованные М. Булгаковым):
А тогда страшный судъ прыблыжаеться.
Ой, восплачмо мы вси, возрыдаймо,
А на безсмертный часъ розмышляймо!
А когда прыйде часъ — прыйде время,
А последнее наше житiе,
Тогда зюло земля потрясеться,
А сонце й мисяцъ предминыться,
А сгашiи звизды зъ ниба сойдутъ,
Церковннiи престолы разрушаться,
Небеса же во трубы возбюжаться;
Тогда билый камень распадеться,
Тогда страшный судъ воздвигнеться!..
А протечутъ рикы огненнiи,
Пожрутъ всю тварь земляную
А у тую пропасть проклятую…
Ой тогда здесь никого не буде,
Тилькы нас самъ Iисусъ Хрыстосъ судыть буде!
Архистратигъ Михаилъ зъ неба сойде,
На высоку гору онъ взойде,
Въ семигласную трубу вострубыть,
А всихъ мертвыхъ одъ гробовъ возбудыть:
“А встаньте вы, хрыстолюбцы мои.
Прыступайте вы ажъ до царствiя!
Которымъ царство уготованное,
Которымъ мюсто слидованное.
Праведнiи души по правой рукю,
А грешнiи души воз’ лювой рукю!”
Праведьнiи стоять, веселяться,
А грешнiи стоять, все смутяться…
Про что Господь гришныхъ проклынае,
А прочь видъ себе одсылае
“А йдыть вы одъ мене, проклятiи,
Которымъ пекло уготоване!
Горятъ вамъ огни невгасымiи…”
Праведни идуть — все стихы поють,
А гришнiи идуть — горько плачуть.
Про що отца и неньку проклынають:
“Охъ, проклятъ тотъ часъ, тая й годына,
Въ котру насъ отецъ-маты породыла!
Чомъ насъ маленькыми не навчыла,
До Божого дому не водыла,
Божiихъ молитвъ не навчыла?
А мы в Божiимъ дому не бывалы,
Земнiихъ поклоновъ не вбывалы,
Божiихъ молитовъ не слыхалы,
За постъ, за молитвы не ставалы,
Вечерни вси по улыцяхъ згулялы,
А утрени въ постеляхъ пролежалы,
Службы въ конце стола проседилы,
Царя Небеснаго прогнивылы…”
Охъ услышь, услышь, Господь Савваоsъ!
А помилуй насъ, Самъ Iисусъ Хрыстосъ!
А самъ изъ Девы народився,
Въ Iорданной ричци окристывся,
А за наши души гришнiи,
А въ безсмертный гробъ положився,
А въ третий день воскресывся.
Воскресывся въ свитлому воскресенiи,
А вознесся во свитлому вознесенiи,
А за наши души рады спасенiя!
Не идна сыритка одъ матынкы д’стала…
Зашумылы горы, затренилы рикы,
Ой, померла маты, засталыся диты…
Теперъ же вы, диты, сыроты на викы!
Отець жону найде, буде въ пари жыты;
Биднiи сыроты а пидуть служыты.
Котори, большiи — будутъ работаты;
Котрiи малiи — будутъ пропадаты.
Отецькiй сынъ робыть, — робота спишытся;
Сырота хоть робыть — робота ни за-що:
Мачуха говорыть: сырота — ледащо!
Та пишла сыритка по свиту блукаты —
Ридньой матинкы своеи шукаты.
Господь зустричае, — ставъ iйи пытаты:
“Куды йдешь, сыритко”? — “Матинкы шукаты”. —
“Верныся, сыритко, далекый свитъ зайдешъ,
Ты своеи матинкы до вику не знайдешъ,
Бо твоя матинка на высокiй гори
Спочывае вона у гробовимо доми”…
Та пишла сыритка на той гробъ плакаты,
К нейи обизвалась iйи ридняя маты:
“Ой, и хто то плаче на мойому гроби?”
— “А це ж я, матинко: приймы мене къ соби!”
— “А якъ тяжко-важко сонце зъ неба зняты,
А ще гирше тяжче тебе къ соби взяты.
Нема тутъ, сыритко, ни исты ни пыты,
Бо приызволывъ Господь въ сыри земли гныты.
Пишла бъ ты, сыритко, мачухы впросыла,
Чы не змылувалась бъ, головоньку змыла”.
А злая мачуха головкы не змыла.
Нещаснiй сыритци здоровья вмалыла…
“Пышлабъ ты, сыритко, мачухы впросыла,
Чы не змылувалась бъ сорочку пошыла”.
А злая мачуха сорочкы не сшыла,
Бидныю сыритку на смерть нарядыла…
Изсылае Господь Ангелы изъ неба:
“Ступай же сыритко до ясного неба;
А якъ же будышъ Бога волаты,
Будешь со святыми в неби царствуваты.
А злая мачуха пекло вготувала
За сыроты диты, що не доглядала.
Розверзеться пекло — тамъ буде гориты
За сыроты диты: не вмила глядиты”.
Если в тексте [1] неуклюжим, плаксивым стихом пересказан Апокалипсис Иоанна Богослова, что не могло не вызвать ироничной насмешки М. Булгакова, весь роман которого, можно сказать, написан по канве последней книги Нового Завета, то во [2] он, без сомнения, увидел трагедию. Причем трагедия эта звучит уже в зачине песни и совершенно точно корреспондирует с началом романа самого Булгакова. Ср. в “Белой гвардии” (гл. 1): умирает мать, остаются дети. Так что и всего одна строка: “Вернися, сирiтко, далекiї свiт зайдешь” — была для автора романа весьма значима. Надо полагать, что для него не имело значения, услышит ли кто-либо из читателей благодаря этой строке тот первоисточник, который мысленно слышал Булгаков, находясь вместе со своими героями в этой сцене на Софийской площади. Это больше писалось для себя, чем для читающей публики. В самом деле, из потенциальных читателей “Белой гвардии” вряд ли кто, даже из слышавших за четверть века до того лирническую песню о сиротке, вспомнил бы эту строчку — не настолько эта песня была знаменита, чтобы так могла запасть в память.