Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2000
Так вот, рассказывая студентам о критике А. Волынского, Д. Мережковского, З. Гиппиус (то бишь Антона Крайнего), Вяч. Иванова, И. Анненского, В. Брюсова, В. Розанова, А. Блока, Н. Гумилева, М. Кузмина, М. Волошина, рекомендуя читать те или иные статьи, я, помнится, диву давался, что очень и очень немногие из слушателей реагировали на материал с той степенью живости, которой он, на мой взгляд, заслуживал.
Позднее я понял, что валял дурака, пытаясь дать слушателям понятие о состоянии критики той эпохи по отдельным «большим и мудрым статьям», в которых авторы, конечно, более или менее отчетливо и пространно формулировали свои «идеи», но в которых не было реальной «плоти» невероятно динамичной тогда литературной жизни. Сам-то я еще студентом с упоением и пользой читал «Весы», «Аполлон», «Новый путь», «Вопросы жизни», «Русскую мысль» «Заветы» и прочее разное, и всё это было для меня неким гипертекстом (уж простите за анахроничное, из эпохи Интернета, сравнение), где одна статья или рецензия отсылала к другой, где одновременно развивалось несколько захватывающих литературно-полемических сюжетов, где можно было наблюдать, как появление той или иной книги, статьи, манифеста будоражит умы, порождает коалиции и доводит до дуэлей. Ничего этого в избранных, хрестоматийных статьях почему-то нет — они трогательные, полезные, но какие-то полумертвые. Сразу ясно, что их авторы в серых сюртуках и в дубовых гробах. Безумно скушно, и можно понять бедных студентов…
Вот сравните два зачина критических текстов одного и того же автора. Первый: «Искусство начинается в тот миг, когда художник пытается уяснить себе свои тайные, смутные чувствования. Где нет этого уяснения, нет творчества; где нет этой тайности в чувстве — нет искусства». Это Валерий Брюсов, «этапная», «концептуальная» статья «Ненужная правда», 1902 год. Второй: «Ив. Бунин принадлежит к числу поэтов, стихи которых охотно печатают редакторы «толстых» журналов. От таких стихов, как известно, требуется или доля «гражданской скорби», или отсутствие оригинальности и самостоятельной мысли». Это тоже Брюсов (Аврелий), 1903 год, коротенькая, без названия «рецензюшка» в журнале «Новый путь».
Спрашивается: какой из этих отрывков несет больше информации — о писателе, о критике, о литературной жизни эпохи? А вот — навскидку — еще несколько рецензионных зачинов: «Недостаток поэзии г. Чулкова — что она мучительно напоминает творчество К. Бальмонта»; «Волынский производит тягостное впечатление человека, пережившего себя»; «В Белом больше лиризма, в Вяч. Иванове больше художника»; «А.Н. Емельянов-Коханский прежде всего писатель не культурный, в этом главный недостаток его книг»; «Писать прозой не значит писать как попало»; «Можно охарактеризовать поэзию г. Соколова всего в двух словах: «общее место»»; «В длинном списке книг, которые за последние годы К. Бальмонт так часто (не слишком ли часто?) венчает своим именем, — «Фейные сказки» будут отмечены золотыми буквами».
Всё это зачины очень коротких рецензий, следы рутинной, злободневной (и практически ежедневной) журнальной работы. Писалось не для вечности, как какие-нибудь «Ключи тайн» или «Священная жертва», — писалось, чтобы подбросить мелких дровишек в ненасытную топку литературной жизни, но она, эта быстротекущая жизнь, здесь осталась, ею по-прежнему пахнет.
А какие чудные рецензии писал Блок! Не пожалею журнального места, приведу одну из них, напечатанную не абы где — в интеллектуальном «Новом пути»:
«А.Е. Зарин. Спирит. Роман в 6-ти главах. СПб., 1902.
Сначала — довольно трогательно: у присяжного поверенного умерла жена — Елена. Потом убежала вторая жена и умерла дочь — Ната. Тогда он стал спиритом. Тогда же все, что было трогательного, куда-то исчезло. Присяжный поверенный открыл, что он — «пишущий спирит», бросил дела, умилился и, отыскав старую няню Наты, начал вести разговоры с покойницами в таком роде:
«Я встретил Авдотью, взял ее к себе. Скажи об этом Нате».
А жена отвечала:
«Мы знаем. Ната послала ее тебе. Живи с ней».
Однажды он даже сообщил Авдотье, что «у них там все есть», даже «сады с цветами и фруктами».
«Известно, рай, — сказала умиленная Авдотья. — Действительно, должно быть, прекрасное место! Пожалуй, там еще лучше, чем у нас: у нас, например, суп, жаркое и пирожное. А там — сначала пирожное, потом суп».
Присоединяюсь к умилению Авдотьи.
Роман Зарина полезно держать в киосках на станциях железных дорог».
Здесь, помимо удовольствия от веселого, хорошо построенного текста, можно найти еще много всего полезного в историко-литературном смысле: проблема тогдашней «массовой культуры», состояние массового сознания, каналы распространения «чтива», тип отношения к нему представителя «высокой» культуры — замечаем, просматриваем, не впадая в панику, и гнев, как многие сейчас, отводим соответствующее место в литературном пространстве: железнодорожный киоск.
Разумеется, Брюсов и Блок — литературные гиганты, но дело не только в величине таланта. Есть в самом жанре что-то, что позволяет профессионально написанным рецензиям, даже вырванным из газетно-журнального контекста и помещенным в собрание сочинений, не превращаться в гербарий, а нести свой контекст в себе. Это качество рецензии прямо вытекает из того, что Абрам Ильич Рейтблат, заказывая мне эту статью, изящно назвал «поэтикой и прагматикой» самого жанра, который был и останется главным, «несущим» жанром любой критики.
У рецензии очень простая «прагматика»: первичное структурирование литературного пространства, для чего рецензенту в небольшом тексте необходимо: а) дать хотя бы минимальную информацию о литературном факте; б) явно или «подводно», «для себя», соотнести его с другими; в) выразить свое отношение к нему.
С третьего пункта начинается, правда, область некоторой свободы, или, лучше сказать, неопределенности, связанной с самоидентификацией субъекта. Как рецензент, я волен выражать свое сугубо личное отношение к сборнику стихов имярека, практически на уровне «ндра — не ндра», могу выступать в роли представителя корпорации (журнала, газеты, литературной группы) и оценивать текст с точки зрения принятого в ней свода ценностей; могу, наконец, настолько охренеть, что заговорю от лица национальной литературной традиции, которой «любо» или «не любо» данное конкретное произведение. Первый тип отношения — самый симпатичный и человечный, хотя почему-то и малоуважаемый («вкусовщина» и прочие ярлыки), второй и третий — самые распространенные, да и различие их заключается, собственно, в градусе пафоса, сопровождающего оценку.
Анализ текста отнюдь не входит в «обязательную программу» рецензента: во-первых, есть тексты, по тем или иным причинам достойные внимания, но недостойные анализа, а во-вторых, рецензия, как один из самых демократичных (и в то же время авторитарных, чуть ли не «директивных») жанров, должна быть легко усвояема читателем. Поэтому демонстрация процесса анализа (который в голове грамотного филолога должен происходить автоматически) — лишняя роскошь, и умный рецензент ее избегает, предлагая читателю более-менее адаптированные итоги. Людей, которые анализ текста могут превратить в увлекательный и читабельный сюжет, в критике любой эпохи — считанные единицы, их опыт нам не указ и не надежда, поскольку в развитой литературе рецензий должно быть минимум в пять раз больше, чем рецензируемых текстов.
Здесь, правда, я перехожу в сферу должного (кому?) и желаемого (кем?). Впрочем, в голове у любого критика есть образ правильно устроенной литературной жизни, рационально-эмоциональная утопия, этакое Беловодье, где царствуют справедливость, отменный вкус и правила «хорошей морской практики». Что-то такое, связанное с вольным городом Гамбургом… Так вот, «глядя из Гамбурга», то есть с отвлеченно-идеальной точки зрения, нет ничего более жалкого, чем случайная рецензия на случайную книгу в случайной газете (обычная советская и постсоветская практика), а с точки зрения издателя и автора, именно такая рецензия идеальна, поскольку она оказывает самое сильное влияние на случайного потребителя (самого желанного, поскольку все «неслучайные» давно поделены) 1.
Да, рецензия — хотите вы этого или не хотите — жанр «прямого действия», сильнейший инструмент влияния на всех участников так называемого «литературного процесса», то есть на писателя, читателя, издателя (в советском варианте схемы не было издателя, но было разнообразное «начальство», которое, как и современный издатель, выступало в двойственной роли и субъекта, и объекта влияния). Что такое влияние рецензента, наверное, лучше всех рассказал Бальзак в популярном романе «Утраченные иллюзии». Там вообще много сказано о «прагматике» жанра и о месте рецензента в более-менее устоявшейся культуре. И со времен Бальзака мало что изменилось.
Вернее, в постсоветскую эпоху наше культурное устройство более-менее вернулось в некое исходное состояние, хотя, конечно же, советские годы даром нам не прошли, учинив печальную «разруху в головах», одним из следствий которой стало повсеместное распространение дешевого идеализма и укрепление ложной иерархии литературно-критических жанров. В этой довольно жесткой советской иерархии на самой вершине — «проблемная», «концептуальная» (я бы сказал — «установочная») статья, а в самом низу — безымянная рецензия в куцем разделе «Коротко о книгах». Соответственно, критик в своем «карьерном росте» на страницах советской печати был ориентирован на эту жанровую лестницу: набирая опыт, вес и авторитет, он завоевывал право всё дальше и дальше отрываться от «текучки», то есть живой конкретики литературной жизни. Пути назад, как правило, не было: засветившись в качестве автора двух-трех «больших и мудрых» статей, критик как бы получал на погоны крупные звезды, и спускаться в низины текущей библиографии становилось ему «западло». Поэтому он и продолжал сочинение статей, всё более и более водянистых, всё менее и менее «фактурных», а если и уходил с этого поприща, то опять же не «вниз», а как бы «вбок» — в полную безответственность вольной эссеистики 2. Имена, конечно, можно называть, но, в общем, такой «творческий путь» типичен для критиков, сформировавшихся в 70-80-е годы.
Как профессионал, я совершенно точно знаю: без особого напряжения, без перелистывания свежих книг и журналов вполне можно «вырабатывать» по «большой и мудрой» статье в месяц, и статьи эти будут (если автор талантлив) вполне читабельны, но действительно свежая мысль, для развертывания которой требуется формат большой статьи, — штука экстраординарная, приходит она даже в очень умную голову хорошо, если раз в пять лет. Между тем всякая рецензия есть полезная работа сообщения и комментирования новости. Беда в том, что у многих наших критиков профессиональная доминанта не критическая, а писательская: «новость — это я», а с такой доминантой разве можно «идти на поводу» у текущей литературы, то есть заниматься правильным, систематическим рецензированием?
Вообще говоря, я, как практик и организатор всего этого дела (поскольку сам пишу много рецензий и заведую «Наблюдателем» — библиографическим разделом «Знамени», который пять лет назад придумал и реализовал не без помощи служебного шантажа), нахожусь в постоянном раздражении. Я жажду объективной и полной картины хотя бы литературной жизни, я убежден, что рецензировать нужно всё — первостепенное, второстепенное, маргинальное, но обстоятельствами принужден к противоестественному для позитивиста отбору, который есть произвол, и в ходе которого неминуемо начинают работать всякие иерархические схемы. Ну, например, простейшая: мэтра должен рецензировать мэтр, начинающего — начинающий. А ежели мэтр берется писать о начинающем, так он непременно должен его снисходительно поддержать, ни в коем случае не «перекрывать» ему путь в литературу. Или всякие «нельзя не заметить» — «зачем нам это?». Или подсчет процентов «ругательного» и «комплиментарного». То есть волей-неволей начинается то, что со стороны выглядит мелкой литературной политикой: «свои», «чужие», «ничьи». На деле любой такой отбор — всего лишь суррогат настоящей литературной политики, которая должна проводиться посредством оценки, но оценки всего.
Внимательно читая любую библиографию, попадающуюся на глаза, я испытываю всё то же раздражение: слабая надежда на то, что хотя бы «общими усилиями» мы создаем некую картину происходящего, не оправдывается: и произвол, увы, однообразен…
…И приходят в голову всякие утопические мысли об «отделении критики от литературы», по аналогии с «отделением церкви от государства», что в России по-прежнему на практике невозможно. В итоге мы живем как бы в огромном складе слабо структурированной, а потому бесполезной информации.
А какой простой и эффективный механизм — рецензия…