Роман Тименчик
Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2000
Роман Тименчик
Из ахматовских маргиналий
Э. Герштейн и В. Вацуро, первые публикаторы маргиналий Анны Ахматовой, корректно, просто и точно определили суть называния ею на полях пушкинского текста различных авторских имен: “…Общая концепция позволила ей с подлинным блеском интерпретировать значение литературного или реального источника как художественного импульса ( а не заимствования или “подражания”) и устанавливать внутренние связи между внешне совершенно различными произведениями”1.
Пример такого рода “внутренней связи” дает пункт ее программы пушкиноведческих этюдов — “Германн у Д’Абрантес и Бальзака” (ОР РНБ, ф. 1073). Здесь, во-вторых, речь идет о персонаже “Красной гостиницы”:
“Звали его Герман, как почти всех немцев, которых сочинители выводят в книгах”2.
“Анна Андреевна предполагала, что Пушкин читал “Красную гостиницу” и нарочно назвал так своего героя.<…> Рассказав мне это, Анна Андреевна заметила:
— Это я сама открыла”3.
А во-первых, — об историческом лице, упоминаемом в “Истории парижских салонов” герцогини Д’Абрантес (соответствующая пометка сохранилась в рабочем блокноте4), из которой Ахматова сделала также выписки о репутации Глюка и Сальери — к анализу “Моцарта и Сальери”5, а также цитату из надгробного слова епископа де Бовэ Людовику XV о том, что молчание народа есть урок королям6, — возможно, к “Борису Годунову”.
В книге Д’Абрантес рассказывается о немце-“звездочете”, “человеке необыкновенном и замечательном”, столкнувшемся с Наполеоном (молодой человек был вызван императрицей во дворец):
“Слушая этого человека, чье поразительно красивое лицо не выдавало ни малейшего испуга при встрече со львом в его пещере и при виде его ужасных когтей, Наполеон оглядел его с оттенком любопытства, с трудом в нем пробуждаемого.
— Так кто же ты? — спросил он Германна. — И чем занят в Париже?
— Чем я занят, вы уже знаете, — ответил тот и сделал рукой знак в сторону лежащих на столе гадальных карт. — Труднее ответить, кто я такой. Откуда мне знать? Кто познал самого себя…<…>
Император сурово нахмурил брови и двинулся к незнакомцу, оглядывая его с ног до головы. Тот выдержал его взгляд с замечательным хладнокровием и твердостью”7.
Итак, в случае, если бы Пушкину было известно об этом мимолетном эпизоде, тезка и соплеменник героя “Пиковой дамы” передал бы последнему часть своих семантических коннотаций — в том числе карточную тему и наполеоновскую тему.
“Опыт Ахматовой-поэтессы входил органической частью в ее исследовательскую манеру”8, но это, можно полагать, значит и то, что ее исследовательские устремления высвечивают закономерности ее собственного сочинительского метода. В данном случае — нахождение двойчатки источников, “реального” и “литературного”. Эта же обязательная парность разнокачественных источников, как представляется, является зерном большинства замыслов Ахматовой.