Барбара Уокер
Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 1999
на примере Максимилиана Волошина и Максима Горького
Если отвлечься от высокой политики в отношениях между советским государством и интеллигенцией в первые годы советской власти, от серьезнейших политических споров и драматических партийных постановлений и обратить свое внимание на отнюдь не гладкую повседневную борьбу интеллигенции за физическое выживание, не прекращавшейся все эти годы, то станут различимы контуры новой парадигмы понимания этих отношений. Вместо интеллигенции, способной лишь реагировать на эти государственные постановления и играть — согласно недавно данному одним ученым определению — роль жертвы, борца либо союзника 1, мы увидим социальную группу, наделенную волей и энергией для давления на молодое советское государство посредством выдвижения целой серии вполне конкретных требований. Вместо государства, осуществляющего тотальный контроль над обществом и безжалостно растаптывающего все на своем пути к социализму, перед нами предстанет государство, реагирующее на давление со стороны интеллигенции и, как мне представляется, формирующееся с учетом ее требований. Под таким углом зрения даже традиционная периодизация 1920-х гг. перестанет быть столь однозначной: не будучи сконцентрированными на первоначальной “мягкой” и последующей “жесткой линии” государства по отношению к интеллигенции и, соответственно, на анализе степени мягкости или жесткости этих “линий” и определении временнoй границы между ними 2, мы обнаружим медленное, но неуклонное подспудное развитие явления, которое я предложила бы назвать общественным договором между интеллигенцией и государством. Основы этого договора были заложены во время Гражданской войны, в полном же объеме он вступил в силу в середине 30-х гг.
Прежде всего стоит сказать несколько слов о характере предпринятого мною исследования, предмет которого — процесс формирования советской интеллигенции. Я не намереваюсь трактовать власть в категориях высокой политики, а культуру — в категориях высокой культуры, иными словами, моя задача — не рассмотрение данной проблемы под традиционным углом зрения 3, но исследование микродинамики власти и интеллигентской культуры в антропологическом смысле. Далее, вместо того чтобы принять 1917 г. за нулевую точку отсчета, я учитываю устойчивые модели социальной организации и поведения интеллигенции в дореволюционный период, что позволяет проследить их трансформацию во время драматических преобразований русской революции и Гражданской войны — вплоть до советской эпохи. Исследуя эти модели, я попыталась выявить культурные принципы, определявшие поведение напуганной и голодной интеллигенции раннесоветского периода. Я имею в виду бессознательные представления о приемлемом социальном и экономическом порядке и эффективном поведении, направлявшие ее судорожное цепляние за средства физического выживания и, по моему убеждению, давшие ей в конечном итоге значительную степень инициативы в процессе заключения союза с государством.
В своем поиске глубинных образцов жизни интеллигенции я решила сосредоточиться на социальном образовании, доминировавшем в интеллектуальной жизни России практически с самого ее зарождения, — интеллигентском кружке. В конце XVIII—XIX вв. интеллигентский кружок развивался в разнообразных направлениях, отражая глубинные социальные и политико-экономические тенденции российской культуры, на которые накладывался ряд аспектов западного влияния. Однако к началу ХХ в. весьма отчетливо обозначились свойства того явления, которое я называю культурой кружка, или кружковой культурой. И здесь я хочу вначале в общих чертах описать некоторые из свойств дореволюционной кружковой культуры, а затем перейти к основной цели моего исследования, т.е. к их проявлению в советскую эпоху. Следует добавить, что, хотя данная работа и посвящена в основном литературной интеллигенции, сам характер моего исследования показал, что ограничиваться сферой литературы не всегда целесообразно. Во многие кружки входили люди из самых разнообразных сфер деятельности интеллигенции — от литературы до науки и революционной работы. Более того, в той или иной степени свойства кружковой культуры присущи интеллигентским издательству и профессиональному кругу (адвокаты, инженеры), научной лаборатории и революционной ячейке. Однако в данной работе я намерена рассматривать интеллигенцию главным образом сквозь призму литературной жизни 4.
Кружок представлял собой институциональное объединение для достижения главной цели интеллигенции — распространения просвещения. В русском языке для обозначения этого явления существовало несколько слов (круг, кружок, группа, группировка и др.), различавшихся по степени формальности: от группы членов семьи и их друзей, собиравшихся, чтобы вместе почитать вслух, обменяться мыслями, поиграть в шарады, — до объединений людей, пытавшихся с помощью кружка получить выход на широкую аудиторию — посредством публикаций, например. Центральным моментом в поведенческой модели, связанной с кружком (я называю ее кружковой культурой), был способ функционирования кружка в качестве посредника между общественной и частной жизнью. Кружок был укоренен в сфере домашней жизни и разнообразием форм своего существования был обязан наполнявшим этот домашний обиход отношениям — эмоциональным и экономическим, между полами и между поколениями, а также патриархальным структурам, проявлявшимся на всех уровнях формальной организации кружка и его самосознания — от собирающихся вместе членов семьи до кружка учредителей издательства. Но еще более важным представляется функционирование кружка в качестве посредника для установления личных, эмоциональных связей ради достижения профессиональных, экономических выгод. Именно так честолюбивые интеллигенты искали для себя — покровительства, а для своих идей и деятельности — аудитории. Чтобы попасть в тот или иной кружок, нужно было оказаться вхожим в нужный дом и свести дружбу с подходящими людьми.
Значимость этого типа профессионально-экономической культуры усиливалась сравнительной слабостью в интеллигентском мире более универсальных связей капиталистического рынка и уз гражданского общества. Как мы знаем из работ Джеффри Брукса, рынок потенциального массового читателя находился в состоянии роста 5, но популярность большинства представителей литературной интеллигенции была недостаточной для того, чтобы получить доступ на этот рынок. Прочие, если только они не были достаточно состоятельны и, следовательно, независимы, серьезнейшим образом зависели от основанной на личных связях экономической поддержки, будь то одна из форм покровительства (как в случае со многими модернистами 6) или кооперативное издательство (что было весьма распространено среди реалистов 7). Таким образом, установление личных связей представляло собой жизненно важную деятельность в сфере интеллектуального производства. Я глубоко убеждена, что истинная причина предпочтения многими представителями русской интеллигенции именно этой формы совместной экономической деятельности заключалась в том, что они были культурно связаны с антикапиталистической идеологией небогатого поместного дворянства. Именно это было одной из причин их беспокойства по поводу того, что они воспринимали как отвратительные рыночные отношения 8.
Однако кружковая культура заключала в себе несколько серьезных проблем, в определенной степени осознававшихся самими русскими интеллектуалами. Первой были ограниченные возможности кружка в качестве структурного элемента хорошо интегрированного образованного общества. Интеллигенция, как и остальная русская элита, была глубоко разделена политическими, идеологическими и теоретическими разногласиями, в том числе — во взглядах на искусство. Кружковая культура как форма объединения, основанная на личных, семейных связях, в значительной степени способствовала процессу усиления расхождений внутри интеллигенции. Мне кажется, слабость гражданского общества и тот феномен, который Альфред Рибер называет “осадочным обществом” в период заката царизма 9, можно понять, взглянув на них с точки зрения привычек, которые вели к образованию этих “осколочных” социальных объединений (кружков). Интеллигенция очень болезненно относилась к процессу социального дробления, всерьез беспокоясь по этому поводу.
Другой проблемой, в наличии которой интеллигенты отдавали себе отчет даже в большей степени, была исключительно низкая внутренняя устойчивость кружка. Кружки возникали на основе личных связей, а значит, были в высшей степени подвержены раздорам и распаду. Это, конечно же, сильно вредило их возвышенным стремлениям распространять просвещение — в любом его качестве. В конце XIX — начале ХХ в. литературные и иные интеллигентские организации постоянно распадались из-за ссор и раздоров.
Знаменательно, что представители интеллигенции искали решения, по крайней мере, второй (т.е. структурной, внутренней) проблемы приблизительно на тех же путях, что и средневековые московские бояре, столкнувшиеся, как сообщает Эдвард Кинан в своей статье “Московские политические нравы”, с подобной проблемой раздора и нестабильности в московском царском дворе. Бояре пытались обеспечить хотя бы видимость единства царского двора, общими усилиями создав риторический образ всемогущего Царя (вне зависимости от того, обладал ли реальный царь значительной властью) 10. Интеллигентские кружки, будучи не в состоянии в конце XIX — начале XX в. реанимировать веру в царя, создали взамен целую мифологию кружкового единства, которая сосредоточивалась на ведущей к переменам инициативе определенных личностей. Эти личности стали объектами того, что можно назвать агиографическими культами личностей 11.
Для создания этой мифологии члены кружков прибегли к устной традиции интеллигентских слухов с их широким общественным резонансом, а также к печатной традиции, укорененной в слухах, а именно к интеллигентским мемуарам. Агиографический эффект слухов и мемуаров можно отчасти объяснить их ролью объединяющих средств в нестабильном, основанном на личных отношениях мире кружка. Выражая и подчеркивая свою личную преданность, члены кружков приходили в конечном итоге к созданию сияющей ауры вокруг культовых фигур, превознося их добродетели в весьма экстравагантных выражениях. Наибольший энтузиазм вызывали такие качества, как неотразимое обаяние (или харизма), восприимчивость к личным и психологическим проблемам и, что особенно важно, способность создавать вокруг себя гармонические отношения. Присмотревшись к характеру преувеличений и агиографическому языку, мы увидим, насколько это общество было озабочено возможностью конфликтов и расколов и как настойчиво искало решение этой проблемы в личной добродетели, личном обаянии и личном лидерстве.
Впрочем, выдающиеся личности нельзя считать просто мифологическими персонажами. В действительности существовали определенные индивиды, чьи социальные таланты были жизненно необходимы для функционирования той основанной на личных связях культуры, которой принадлежала ведущая роль в жизни интеллигенции. В честолюбивом мире, где можно было чего-либо добиться только через слабые, основанные на личных отношениях объединения, эти личности с их искусством содействовать таким отношениям и использовать их обладали значительными возможностями для занятия весьма видного положения. Таким людям особенно хорошо удавалось устройство экономических основ кружковой жизни: они владели жилой площадью, пригодной для проведения встреч, они организовывали финансовые отношения, а также выступали ходатаями в делах о покровительстве и экономической поддержке своих последователей. В то же время они, как правило, обладали важными личными качествами, позволявшими им обеспечивать единство и гармонию среди склонных к спорам и конфликтам членов кружка. Руководствуясь примером патриархального уклада, они пускали в ход свое обаяние, авторитет и силу, претендуя на роль наставников, учителей и достойных подражания отцов.
Вот, в общих чертах, некоторые социальные, экономические и культурные черты кружковой культуры. Все они неоднократно проявлялись в дореволюционной жизни интеллигенции. Однако мне хотелось бы заострить внимание на следующем аспекте. Кружковая культура — это не точный рецепт, которым руководствовались любое объединение людей и любая сильная личность. Это скорее некая беспорядочная смесь поведенческих образов (навыков мышления, автоматических жестов, полуосознанных мотиваций, бессознательных реакций), случайным образом использованных людьми, пытающимися прожить свою жизнь по возможности хорошо, людьми, отчасти представляющими собой продукт своей эпохи и среды, отчасти выступающими как агенты их преобразования.
А теперь обратимся к предмету данного исследования — ставшим объектом личного культа фигурам Максимилиана Волошина и Максима Горького. Во многих отношениях они значительно отличались друг от друга: Горький был преуспевающим писателем-реалистом, пользовавшимся огромной национальной и значительной международной известностью; Волошин — сравнительно малоизвестным модернистским поэтом. Но оба обладали замечательными свойствами, позволившими им выделиться в слабо институционализированном интеллигентском сообществе начала ХХ в.
Модернист Максимилиан Волошин 12 проявил себя в начале 1900-х гг. как человек с особым умением входить в кружки и завязывать связи. Он завоевал огромную популярность в модернистских кругах — не в последней степени благодаря тому, что все свое обаяние употребил на укрепление кружкового единства, а также благодаря своей деятельности по улаживанию конфликтов и особенному вниманию к женщинам и детям, очень часто составлявшим часть домашнего кружкового обихода 13. В 1910-х гг. Волошин стал наставником нескольких начинающих женщин-модернистов — прежде всего Марины Цветаевой — и, используя их как своего рода ядро, создал на его основе невероятно популярный кружок писателей, художников, музыкантов, ученых и т.д., встречавшихся летом на его крымской даче в Коктебеле. Он обеспечил этому кружку популярность и престиж, пустив в ход свой выдающийся талант создавать сообщества на основе экономических личных связей 14, эмоциональной восприимчивости, учреждения кружковой культуры, театральности и мифотворчества, обеспечения и рекламирования своего кружка посредством разного рода историй и слухов 15.
Деятельность Максима Горького в начале ХХ в. отличалась бoльшим размахом. Она включала создание многочисленных интеллигентских организаций — от домашних литературных кружков до издательств и школы для революционных рабочих на Капри — и участие в их деятельности. Каждой из них в той или иной степени были присущи черты кружковой культуры. Больше всего нам, пожалуй, известно о его сотрудничестве с литературным кружком “Среда”. Это была группа довольно известных писателей-реалистов, которых Горький поддерживал, исполняя по отношению к ним роль отца, наставника и блюстителя дисциплины (он, к примеру, бранил их за излишнее пристрастие к выпивке), и часто обращался к ним как к своим детям 16. Горький был самым настоящим кормильцем и “добытчиком” покровителей для тех кружков, чью деятельность он поддерживал. Социал-демократы имели возможность убедиться в этом, когда он добывал для них огромные суммы у таких купцов-меценатов, как Савва Морозов 17. Известны также, хотя и в меньшей степени, случаи его личной финансовой поддержки многочисленных бедствующих молодых студентов и писателей, которым он предоставлял стипендии, а временами приглашал их пожить достаточно продолжительное время у себя дома 18.
Во время жестокой и опустошительной Гражданской войны структуры социальной, политической и экономической жизни в России, особенно в провинции, подверглись полному разрушению. Если в дореволюционный период в России не хватало социальных институтов, то теперь таковых практически вовсе не осталось — за исключением военных и связанных с ними. Российская интеллигенция существовала в ужасающих условиях: в холоде, голоде, часто без крыши над головой, при постоянно угрожающей смертельной опасности.
В таких обстоятельствах те интеллигенты, которые не бежали из России, пытались выжить, используя то, чем располагали, чаще всего — навыки кружковой культуры, ибо кроме этого у них мало что было. При этом наиболее отчетливо выразились две черты кружковой культуры: навыки создания экономических связей и рост влияния тех личностей, которые обладали ярко выраженными способностями к созданию устойчивых связей в условиях социальной дезинтеграции. Во время Гражданской войны было немало таких личностей, однако Волошин и Горький представляют собой весьма выразительные примеры: Волошин — фигура сравнительно некрупная, далеко от центральной власти, в Крыму; Горький — в Петрограде, значительно ближе к центру, действующий, как и прежде, в значительно большем масштабе.
Можно сказать, что Максимилиан Волошин почти процветал в условиях социального краха, обеспечив себе (порой вопреки ужасным обстоятельствам) пищу, кров и физическую безопасность. Когда красная оккупация сменилась строительством большевистского государства, он по-прежнему не только умудрялся выживать физически, но и сохранил экономические основы своего кружка, отстояв свой крымский дом, несмотря на неоднократные попытки реквизировать его (последнее большевикам удалось проделать с большей частью собственности, принадлежавшей интеллигенции). Все это ему удалось в значительной степени потому, что его способности к установлению и поддержанию личных связей оказались в высшей степени пригодны для того, чтобы получить средства от расцветшей пышным цветом большевистской бюрократии — вначале военной, затем гражданской — для удовлетворения собственных материальных нужд.
Чтобы понять, как это могло случиться, придется ненадолго вернуться назад и рассмотреть цели и проблемы большевиков во время Гражданской войны. Большевики хотели добиться централизованного (бюрократического) контроля над средствами производства, фактически уничтожить денежную экономику, что стало бы первым шагом на пути к социализму. И в условиях “военного коммунизма” они зашли очень далеко, претворяя в жизнь свои замыслы. Однако когда дело дошло до перераспределения, возникли серьезные проблемы. В условиях хаоса, в момент установления бюрократического контроля на оккупированных территориях численность большевиков оказалась весьма невелика, и, окруженные со всех сторон врагами, не зная, кому среди местного населения можно доверять, они вновь вернулись к старой модели отношений, основанных на личных связях. Личное знакомство позволяло хоть как-то упорядочить этот хаос. Старые связи были, конечно, еще сильны, однако едва ли не чаще пускались в ход связи опосредованные, знакомство с кем-то, кто знал кого-то третьего. Кроме того, могло сработать чисто личное влияние при случайной встрече двух человек, когда проситель употреблял весь потенциал своего личного, эмоционального обаяния, чтобы получить необходимое. Так получилось, что большевики со своей новой расцветающей бюрократией с самого начала оказались практически бессильны предотвратить возникновение основанных на личных связях отношений с населением, нередко имевших характер личного покровительства 19. Я собираюсь доказать, что именно этот момент, эпоху Гражданской войны, и можно считать началом не только самой советской бюрократии, но и “продажной” изнанки этой советской бюрократии. (Мало того, я не уверена в том, что лицевая, “рациональная”, ее сторона смогла бы адекватно функционировать без этой изнанки.)
Волошин со своим необыкновенным обаянием, самоуверенностью и дерзостью исключительно хорошо вписался в эту новую нарождающуюся систему. Но его усилия были направлены не только на самого себя — он неустанно помогал всем своим знакомым — представителям интеллигенции 20. Свои способности к установлению и поддержанию личных контактов он использовал не только, чтобы добиться покровительства со стороны бюрократов, контролировавших экономические ресурсы, но и в качестве покровителя более слабых и менее преуспевших на ниве личных контактов, обеспечивая их политической защитой и по мере возможности — продуктами и кровом. В результате он завоевал в окру╢ге, стране и даже за рубежом репутацию местного заступника, к которому можно обратиться за помощью. На примере его деятельности можно увидеть, как стремительно росло значение фигуры заступника-покровителя в раннесоветский период — одновременно с бюрократизацией экономики в условиях экономической разрухи и хаоса.
Горький в Петрограде имел личный доступ к центру власти и покровительства — самому Ленину. Сотрудничество этих двух людей в течение данного периода было основано главным образом на настойчивом желании Горького спасти — насколько это было в его силах — российское культурное наследие, в том числе интеллигенцию, и на глубокой ленинской убежденности в том, что большевикам — нравится им это или нет — придется использовать таланты интеллигенции при создании Советской России. Итак, Ленин предложил Горькому свое покровительство, в котором последний нуждался для учреждения целого ряда государственных организаций с целью спасения интеллигенции от лишений войны и социальных потрясений 21. Феноменальный организаторский талант Горького возрос — подобно таланту Волошина, но на гораздо более высоком уровне — на почве хаоса и бюрократизации. Он продемонстрировал исключительное обаяние, такт, прагматизм, настойчивость, энергию и аккуратность.
Хотя Горький и Волошин были полны желания распространить свое покровительство на возможно более широкий круг людей, каждый из них вскоре начал проявлять отчетливое стремление использовать свой доступ к ресурсам бюрократизированной экономики как средство для создания новых интеллигентских кружков. В случае с Волошиным это означало восстановление его дореволюционного дачного кружка. Сумев спасти свой дом от конфискации благодаря покровительству наркома просвещения А. Луначарского, с которым познакомился в Париже еще до войны, он продолжал летом наполнять его своими старыми друзьями из интеллигенции. Все 20-е годы и до самой своей смерти в 1932 г. Волошин использовал свои связи среди местных крымских и московских чиновников для добывания для приезжих из своего кружка продуктов, железнодорожных билетов вне очереди, освобождения их от десятирублевого налога на отдых в Крыму и т.д. По сути, он создал своего рода прототип позднейших домов отдыха. Так, он мог предоставить помещения своего дома и разного рода удобства в распоряжение своих летних гостей (читай — друзей, поклонников и подопечных), которые имели возможность жить у него бесплатно — благодаря покровительству советского государства 22.
В случае с Горьким это стремление покровительствовать какому-либо кружку привело к тому, что он поддерживал группу молодых литераторов, ставшую в конечном итоге одной из наиболее влиятельных в истории советской литературы, — “Серапионовых братьев”. “Серапионы” олицетворяли для Горького надежду на создание новой советской литературной интеллигенции, способной творить вдохновенную, высококачественную литературу, поддерживающую социализм. Он взял их под свое крыло, т.е. под свою бюрократическую опеку, во время Гражданской войны, обеспечивая продуктами и одеждой, кровом и местом кружковых встреч — в основном в Доме Искусств, основанном им в Петербурге 23. В 1921 г. он уехал в Италию и жил за границей до 1928 г., но даже издалека продолжал наблюдать за ними, помогая с публикациями 24, пропагандируя их и защищая от нападок политического характера 25. В последующие годы, после возвращения, он был особенно озабочен их проблемами со здоровьем и с жильем 26 — и те и другие были весьма актуальны для интеллигенции, серьезно подорвавшей свое здоровье в годы революции и Гражданской войны и изнемогающей от житья в коммунальных квартирах. И вновь Горький пользовался содействием советского государства в лице своих личных покровителей — вначале Ленина, позднее таких фигур, как Ягода 27 и Сталин.
Читая бесконечные просительные письма, документирующие деятельность Волошина и Горького в обеих ипостасях — и как патронов, и как клиентов, — начинаешь представлять себе суть этого медленно, но неуклонно формирующегося общественного договора между интеллигенцией и государством. Письма часто — хотя и не всегда — срабатывали. Используя такие личные связи, люди получали по крайней мере кое-что из того, что просили. И тогда они — благодаря посредничеству своих покровителей — втягивались во все более близкие экономические отношения с государством. Государство тоже отвечало на эти требования, не только удовлетворяя отдельные просьбы, но и увеличивая количество бюрократических учреждений, призванных обеспечивать благосостояние интеллигенции. ЦЕКУБУ постепенно сильно расширила свою деятельность 28. Еще одной организацией, оказывавшей экономическую помощь писателям, стал новый Литфонд РСФСР, учрежденный в 1927 г. 29 И во время эйфории по поводу выдержанного в духе “мягкой линии” постановления 1925 г. 30, и во время возникновения “жесткой линии” культурной революции, и во время многочисленных нападок на старую интеллигенцию можно проследить постепенное формирование обширной базы государственной собственности, предназначенной для удовлетворения нужд интеллигенции: курортные учреждения, дачные поселки и огромные многоквартирные дома, построенные для отселения образованной элиты из коммунальных квартир.
Безусловно, за все это нужно было платить — у общественного договора имеются две стороны, и за пользование всей этой системой благ и привилегий от интеллигенции ожидали лояльного, благодарного служения государству, вне всякого сомнения — за счет интеллектуальной свободы. Но в конце 1920-х гг. природа и условия этого договора были еще не вполне ясны. Питая традиционное отвращение к рыночным отношениям, в качестве способа получения средств к существованию зависимая интеллигенция могла предпочесть личные связи продаже своего искусства, т.е. извлечению из него грязной прибыли. Возможно, люди не всегда отдавали себе отчет в том, что они практически всем обязаны государству, и переносили свою благодарность на покровителей, непосредственно помогавших им. Вероятно, этим объясняется значительный рост культа личностей многочисленных фигур подобных покровителей: в 1920-е гг. имели собственную школу и собственных почитателей и Бухарин 31, и даже Луначарский 32. В дореволюционную эпоху такого рода культ был периферийным культурным явлением. Но теперь, оказавшись вовлеченным в государственный экономический порядок, он приобрел отчетливый политический потенциал 33.
Вторым свойством кружковой культуры, возродившимся в 1920-е гг. с гораздо более сильными политическими последствиями, была острейшая групповая борьба между кружками, разного рода группами тесно связанных между собой лиц, имеющих одного покровителя, в мире советской городской образованной элиты — борьба, ожесточенность которой неуклонно нарастала: столкновения происходили не только по поводу искусства, идеологии и движения вверх по служебной лестнице, но и, я полагаю, за доступ к покровительству и бюрократически контролируемым ресурсам. Пик этих баталий в конце 20-х — начале 30-х гг. совпал с серьезными изменениями в системе покровительства и привел в литературном мире к апрельскому постановлению 19 32 г., запрещающему существование каких бы то ни было кружков 34. Покровители Волошина, включая Луначарского, оказались среди проигравших, как и сам Волошин, умерший в 1932 г. Горький же был среди победителей — победили, соответственно, и его “Серапионовы братья”. Горький был вдохновителем и организатором нового гармоничного объединяющего Союза советских писателей, и некоторые из “серапионовых братьев” принимали активное участие в создании этого союза и руководстве им 35.
Горький стремился к этому как для себя самого, так и для своих подопечных, поскольку и себя, и, соответственно, литературное сообщество вверил покровительству подлинного победителя в борьбе покровителей, великого миротворца Иосифа Сталина. Сталин оказался самым великим из всех манипуляторов бюрократического института покровительства, не желавшим иметь рядом с собой других покровителей. Исключался культ каких бы то ни было личностей, кроме его собственной, если только объект культа не перешел под его покровительство либо в мир иной. Вот теперь установился общественный договор: все были обязаны всем Сталину.
1 См. Read Ch. Culture and Power in Revolutionary Russia: The Intelligentsia and the Transition from Tsarism to Communism. N.Y., 1990. P. 57—93. Глава “Интеллигенция в войне и революции” включает три раздела: “Антибольшевистская деятельность”, “Пассивное сопротивление, пассивное сотрудничество” и “Активное сотрудничество”. Терминология Рида ограничивает нашу концептуальную модель не только потому, что он сосредоточивается на реакции интеллигенции, но и поскольку он навязывает категорическую моральную оценку, что непродуктивно для понимания природы отношений между государством и интеллигенцией.
2 Истоки этого спора о мягкой и жесткой линиях по отношению к советской культуре — в давнем историографическом споре между теми, кто был убежден, что Сталин деформировал по сути хорошую социалистическую систему, основанную Лениным (эта точка зрения представлена в книге: Deutcher I. Stalin: A Political Biography. Oxford, 1949), и теми, кто полагал, что ответственность за злодеяния советской системы следует возложить на Ленина (изложение этой позиции можно найти в книге: Shapiro L. The Communist Party of the Soviet Union. N.Y., 1959). В своей статье 1974 г. “Мягкая линия по отношению к культуре и ее противники” (недавно переизданной в: Fitzpatrick Sh. The Cultural Front: Power and Culture in Revolutionary Russia. N.Y., 1992) Шейла Фитцпатрик показала радикальное изменение курса культурной политики в 1928 г., видимо, подтверждающее точку зрения Дойчера, в то время как Кристофер Рид перешел недавно на позиции Шапиро, показав, как с началом Гражданской войны началось давление на интеллектуальную жизнь (Read Sh. Op. cit. Р. ix—x).
3 И Фитцпатрик, и Рид в названиях своих книг употребляют термины “власть” и “культура”, но оба используют эти слова в их наиболее традиционном значении: власть как государственная политика, а культура как высокая культура.
4 Приведенный здесь фактический материал и теоретические соображения, касающиеся жизни дореволющионной интеллигенции, более подробно представлены в моей диссертации: Walker B. Maximilian Voloshin’s “House of the Poet”: Intelligentsia Social Organization and Culture in Early 20th-Century Russia. Michigan, 1994.
5 См.: Brooks J. Readers and Reading at the End of the Tsarist Era // Literature and Society in Imperial Russia, 1800—1914. Stanford (California), 1978.
6 Например, издание роскошного журнала С. Дягилева частично окупалось за счет подписки, но не обошлось и без финансирования со стороны княгини Тенишевой и государства (см.: Корецкая И.В. Мир искусства // Литературный процесс и русская журналистика конца XIX — начала XX века: Буржуазно-либеральные и модернистские издания. М., 1982. С. 130). “Аполлон” финансировался чайным торговцем, купцом Ушаковым (см.: Bowlt J. The Silver Age: Russian Art of the Early Twentieth Century and the “World of Art” Group. Newtonville, 1979). Журнал “Весы”, основанный В. Брюсовым, время от времени представлявшим также практически весь его штат, не выжил бы без финансовой помощи купеческого сына Полякова (см.: Азадовский К.М., Максимов Д.Е. Брюсов и “Весы” // Лит. наследство. Т. 85. М., 1976. С. 260).
7 В качестве примера модернистского кооперативного, а не финансируемого меценатами предприятия можно назвать журнал “Новый путь”. Даже получая в начале своего существования финансовую помощь от своего рода коллектива инвесторов/издателей, он в значительной степени полагался на великодушие своих постоянных сотрудников, из которых гонорар получали лишь самые молодые. Журнал вскоре потерпел крах (см.: Корецкая И.В. “Новый путь”. “Вопросы жизни” // Литературный процесс и русская журналистика конца XIX — начала XX века. С. 181; Rosenthal B. Dmitrii Sergeevich Merezhkovskii and the Silver Age: The Development of a Revolutionary Mentality. The Hague, 1975. Р. 145). Среди издательских предприятий реалистического направления, существовавших за счет кооперативного финансирования, были “Петербургское товарищеское кооперативное издательство писателей” и “Книгоиздательство писателей в Москве”. Первое распалось в результате внутренних склок, второе же продержалось некоторое время благодаря эффективному (по его собственному определению) руководству писателя-реалиста В. Вересаева (Вересаев В. Воспоминания. М., 1982. С. 507—520).
8 Представители интеллигенции могли (и делали это с большим пылом) спорить относительно того, призвано ли искусство служить искусству или народу, но, судя по всему, сходились в целом на той точке зрения, что искусство не должно служить извлечению презренной прибыли. Максим Горький называл писателей, обслуживавших массовый вкус и сколачивавших таким образом капитал, “спекулянтами на популярности, авантюристами, людьми, считавшими писательское творчество легкой сезонной работой” (см.: Телешов Н. Воспоминания о Максиме Горьком // М. Горький в воспоминаниях современников. М., 1955. С. 189). С
другой стороны, когда издательство Горького “Знание” начало продавать свою продукцию со все большим размахом, постоянно наращивая оборот, модернисты обвинили его в порче общественного вкуса (Телешов Н. Указ. соч. С. 187).
9 Rieber A. The Sedimentary Society // Between Tsar and People: Educated Society and the Quest for Public Identity in Late Imperial Russia. Princeton (New Jersey), 1991.
10 См.: Keenan E. Muscovite Political Folkways // Russian Review. 1986. 45:2 April. P. 115—182; см. также: Kollman N.Sh. Kinship and Politics: The Making of the Muscovite Political System, 1345—1547. Stanford, 1987.
11 Два американских ученых рассмотрели такой культ личностей в контексте интеллигентского кружка XIX в. См.: Raeff M. Russian Youth on the Eve of Romanticism: Andrei Turgenev and his Circle // Political Ideas and Institutions in Imperial Russia. San Francisco, 1994; Brown E. Stankevich and his Moscow Circle. Stanford (Cal.), 1966.
12 Приводимая далее информация о Максимилиане Волошине представлена более полно в моей диссертации “Maximilian Voloshin’s “House of the Poet”: Intelligentsia Social Organization and Culture in Early 20th-Century Russia”. В качестве общего обзора жизни и трудов Волошина см. книгу: Купченко В. Странствие Максимилиана Волошина. СПб., 1996.
13 Замечательно высказывание о Волошине Андрея Белого (менее других склонного к его канонизации): “Волошин был необходим в эти годы Москве: без него, округлителя острых углов, я не знаю, чем кончилось бы заострение мнений: меж “нами” и нашими злопыхающими осмеятелями; в демонстрации от символизма он был — точно плакат с начертанием “ангела мира”; Валерий же Брюсов был скорее плакатом с начертанием “дьявола”; Брюсов — “углил”; М. Волошин — “круглил”; Брюсов действовал голосом сухо гортанным, как клекот стервятника; “Макс” же Волошин, рыжавый и розовый, голосом влажным, как розовым маслом, мастил наши уши <…>” (Белый Андрей. Начало века. М., 1991. С. 254).
14 Например, он убедил свою мать выполнять массу работы по дому, чтобы содержать его в постоянной готовности, — это тоже форма использования личных связей!
15 Стало классическим культообразующее высказывание Марины Цветаевой о Волошине и его значении для этого кружка: “Макс принадлежал другому закону, чем человеческому, и мы, попадая в его орбиту, неизменно попадали в его закон. Макс сам был планета. И мы, крутившиеся вокруг него, в каком-то другом, большем круге, крутились совместно с ним вокруг светила, которого мы не знали”. (Цветаева М. Живое о живом // Воспоминания о Максимилиане Волошине. М., 1991. С. 236.)
16 Он сам был в высшей степени драматической фигурой, необыкновенными и романтическими костюмами вдохновлявший на подражание некоторых своих последователей из “Среды”. Их так и прозвали “подмаксимками”. См.: Zoe M.L. Redefining the Intellectual’s Role: Maxim Gorky and the “Sreda” Circle // Between Tsar and People. Р. 295.
17 См.: Wolfe B. The Bridge and the Abyss: The Troubled Friendship of Maxim Gorky and V.I. Lenin. N. Y., 1967. Р. 24.
18 См., напр.: Скиталец С. Максим Горький // М. Горький в воспоминаниях современников. С. 161.
19 Тот факт, что, например, Волошин был с самого начала существования советской бюрократии так искушен в поисках покровителей, известен нам благодаря тому, что в его огромном архиве в Петербурге сохранилось несколько копий того жизненно важного маленького листа бумаги, который непосредственным образом отражал процесс бюрократизации экономических отношений в те годы, то есть удостоверения. Это был документ, выдаваемый большевиками тем, кому они доверяли и кого готовы были взять под свое покровительство. Документ этот давал обладателю определенные экономические привилегии — такие, как продовольственное снабжение, возможность передвигаться по Крыму без препятствий со стороны военных властей, бесплатные железнодорожные билеты вне очереди, бесплатное жилье во время путешествий и т.д. В Крыму во время Гражданской войны и сразу после нее такие бюрократически узаконенные “привилегии” могли означать разницу между крышей над головой и бездомным существованием, между сносным питанием и муками голода, между жизнью и смертью. Эти документы показывают, как Волошин выжил. И наконец, мы находим удостоверение, датированное январем 1924 г. и представляющее собой наиболее яркое его достижение в сфере поиска покровителя: это справка, выданная в Москве наркоматом Просвещения. Она защищает Волошина от конфискации дома, мастерской и библиотеки. Документ этот подписан самим наркомом просвещения А. Луначарским (ИРЛИ. Ф. 562. Oп. 2. Д. 3. Л. 29).
20 О деятельности Волошина в качестве покровителя можно получить представление по его письму к подруге, датированному сентябрем 1922 г., где сообщается, что в его квартиру скоро будет доставлено девять ящиков с продуктами для писателей, получающих академические пайки. Все эти пайки должны быть разделены поровну, пишет он. Однако он прилагал куда больше усилий к налаживанию снабжения местной интеллигенции из центра, нежели к распределению продуктов. Как хорошо знал Волошин, этот процесс связан с огромной бумажной волокитой, поэтому он призывал друзей приносить ему свои документы — с тем чтобы, переписав их биографические данные и описав их материальное положение, немедленно отправить новые документы в Москву в ЦЕКУБУ. От этого зависит получение пайков, добавлял он (ИРЛИ. Ф. 562. Oп. 3. Д. 18. Л. 4.).
21 Среди этих организаций: издательство “Всемирная литература”, многочисленные дома искусств, писателей и ученых, служившие также и жильем для бездомных интеллигентов, благотворительная организация ЦЕКУБУ (Центральная комиссия по улучшению быта ученых). Кроме того, Горький отвечал за поставку в Россию помощи от АРА (American Relief Association).
22 См.: Walker B. Maximilian Voloshin’s ▒House of the Poet’. Р. 235—245.
23 См., напр.: Gorky and his Contemporaries: Memoirs and Letters / Ed. Galina Belaia. Tr. Cynthia Calyle. M., 1989. P. 119—164. В этой книге помещены несколько написанных “Серапионовыми братьями” культовых мемуаров о Горьком, где неоднократно упоминается материальная помощь, которую Горький оказывал им в годы Гражданской войны.
24 См., например, письмо Вс. Иванову от января-февраля 1923 г., где Горький просит его предоставить журналу “Беседа”, чья редакция располагалась в Берлине, рассказ для публикации (Архив А.М. Горького. PГ-рл-17-3-7); письмо И. Груздева Горькому от 1926 г., где Груздев адресует ему “горячее спасибо от всех нас (явно “Серапионов”. — Б.У.)” (Архив А.М. Горького. КГ-П-23-1-17).
25 См.: например, письмо П. Крючкову от декабря 1926 г., в котором Горький настаивает на включении В. Иванова в антологию на том основании, что он — хороший писатель (Архив А.М. Горького. KГ-П-41a-1-119); два письма от ноября 1933 г., где упоминается защита Горьким одной из острых сатир Михаила Зощенко от ленинградского Горлита (Архив А.М. Горького. ПГ-рл-12-1-1 14).
26 См., например, переписку Горького с Зощенко в 1930 г. У Зощенко возникли сложности с соседями по комнате в общежитии. Горький помогал, как мог, и острота ситуации была снята (Архив А.М. Горького. KГ-П-29-4-2).
27 Письма Горького к Ягоде, хотя и не упоминают непосредственно “Серапионовых братьев”, изобилуют просьбами о помощи и особенно — ходатайствами о разрешении на выезд за границу таких представителей интеллектуальной элиты, как, например, Пастернак с женой и ребенком, Н. Каменский и М. Шолохов (Архив А.М. Горького. ПГ-рл-58-29-4,5).
28 Анализ деятельности ЦЕКУБУ за 1926 г. показывает, что, расширяясь год от года с момента своего основания, ЦЕКУБУ накопила значительную материальную базу, в том числе шесть санаториев, общежитие в Москве, дома престарелых в Москве и Ленинграде и Дом ученых с библиотекой и столовой в Москве (Архив А.М. Горького. БИО-16-82-1), не говоря уже о широкой деятельности этого учреждения по оказанию материальной помощи интеллигентам, подобным Максимилиану Волошину, получавшему от ЦЕКУБУ пособие вплоть до 1929 г.
29 Литфонд РСФСР быстро создал свой собственный материальный фонд. Он не только предоставлял своим членам займы и пенсии, но и арендовал для них дачи в Сочи и Ялте, построил дома отдыха, а в конце 1920-х гг. принял участие в строительстве огромных элитных многоквартирных домов для интеллигенции. Многие документы литфондовского архива подробно характеризуют строительную и ремонтную деятельность этой организации. Предшественником Литфонда РСФСР можно считать дореволюционный Литфонд. В 1934 г. Литфонд послужил материальной базой для создания Союза советских писателей (см.: РГАЛИ. Ф. 1824).
30 Постановление “О политике партии в области художественной литературы” было принято 18 июня 1925 г.
31 Как и Сталин, Бухарин в середине 1920-х гг. активно продвигал своих последователей на различные посты в органах власти (Cohen S. Bukharin and the Bolshevik Revolution. N.Y., 1973. Р. 216—223).
32 В неопубликованных мемуарах, хранящихся в фондах Государственного литературного музея, налицо скрытый культ Луначарского. Мемуары пестрят восторженными описаниями фактов оказания Луначарским материальной помощи, а также его личной щедрости и великодушия при распоряжении ресурсами, к которым он имел бюрократический доступ (Гос. лит. музей. Ф. 123. Оп. 1. Д. 107).
33 Это утверждение можно пояснить на примере создания “Серапионовыми братьями” культа Горького. В 1928 г., когда Горький вернулся в Россию, и позже, в период ужесточения нападок на “Серапионовых братьев” со стороны РАППа, они написали целую серию агиографических мемуаров о Горьком и о том, как он помогал им. Создается ощущение, что этот процесс создания культа был в то же время своего рода политической самозащитой. Два таких мемуара опубликованы в: Горький: Сборник статей и воспоминаний о М. Горьком / Под ред. И. Груздева. М.; Л., 1928. Кроме того, двое из “Серапионовых братьев” приняли участие в: Писатели о Горьком // Учительская газета. 1928. 30 марта. № 14.
34 Партийную резолюцию 23 апреля 1932 г. “О перестройке литературно-художественных организаций” см.: Основные директивы и законодательство о печати: Систематический сборник. М., 1936.
35 Вс. Иванов и Н. Тихонов, например, приняли участие в работе Материально-бытовой комиссии, созданной в июне 1932 г. (сразу по принятии апрельского постановления 1932 г., запрещавшего существование всех кружков). Комиссия ставила перед собой двойную задачу: во-первых, произвести учет всей материально-денежной собственности ликвидируемых организаций и взять ее на свой баланс и, во-вторых, организовать строительство жилья для писателей, дач, Дома литераторов с библиотеками, информационным бюро, клубом, кабинетами и детским садом, с целью улучшить материальное снабжение, медицинское и санаторное обслуживание и т.д. Все это должно было стать одной из задач Союза советских писателей (Протоколы трех совещаний Президиума Оргкомитета Всероссийского Союза писателей от 27 мая, 7 июня и 10 июня 1932 г. // ИРЛИ. Ф. 521. Oп. 42). Двое из “Серапионовых братьев” — Н. Тихонов и К. Федин — позднее заняли ключевые позиции в Союзе.