Андрей Сергеев
Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 1999
Андрей Сергеев Пушкин летом 1850 года Смеркается. Сквозь пыльное стекло Мгновенье виден очерк пешехода. Прибило пыль, от сердца отлегло, Московская июльская погода. Все было - от Вольтера до Фурье. Казалось градом, оказалось прахом. И в сущности, важнее во дворе Прислушаться к толкующим монахам. Важнее на прогулке увидать, Как баба кормит кур за колокольней, И оправдать всю эту тишь да гладь, Животное житье Первопрестольной. О где ты, мой забытый детский друг? А ты, другой, в котором отдаленье? Нас нет. Давно распался тесный круг. Мы стали на отдельные ступени Перед судьбой. Мой друг, в счастливый год Бродили мы, беседами пьянея. Я здесь. Ты навсегда ушел вперед - Когда еще я за тобой поспею! А ты, певец, любезнейший собрат, Ты, добровольный, как и я, изгнанник, В дому похоронил Господен клад, Сам выбрал кнут и отодвинул пряник - Но прав ли в этом? Каждому под стать Судьба распределяет благостыни. И нарочито мучеником стать, Ей-Богу, недостойная гордыня. Нет, ты изгнанник не такой, как я: Неведомо душе, себя изгрызшей, Спасительное чувство бытия, Что нечто простирается над крышей. Я горя не искал, но пил сполна. Оно само везде меня искало. Я одинок, хотя со мной жена, Которой никогда и не бывало. Хотя со мной старинный крепкий друг. Я одинок. Забыт и предан всеми. Не знаю, время ли ушло из рук, Или я сам покинул это время. У времени ему присущий ход, А у меня отдельное призванье. Для нас двоих движение вперед Ведет к различным сферам мирозданья. И ты, мой друг, ко мне приходишь ты Или к тому, каким я был когда-то, Чтоб видеть под покровом нищеты Невозвратимой юности собрата. И даже странно, что я помню час, Когда сердца для всех друзей открыты, И доверительно ласкают нас Нестрогие неверные хариты И музы строгие. Но все прошло. Как говорили прежде, миновалось. И виден день сквозь пыльное стекло, И нас самих на свете не осталось. Я сам не я. Нелепый каламбур. Немецкая лежит в июльском прахе. За колокольней баба кормит кур, И жалуются во дворе монахи. Легко презреть знакомые черты. Бесплоден ум, пронзительный и едкий. Но как признать, что это всюду ты, Бескрайний, прозаический и ветхий? Боренье не к лицу моим годам, Все принимаю на себя без гнева. Нет выбора: я ветхий, но Адам, Страна моя постылая, но Ева. Над ней кричат все те же петухи И тщетно с крыльев стряхивают лето. А я пишу какие-то стихи И сомневаюсь, да стихи ли это: "Могила повторяет колыбель, Она постель, и та была постель, И тут и там в бесплодном ожиданье Забудешь о былом существованье, Где плыл, не утоляя страстный глад, Из влажного тепла во влажный хлад. Могила предваряет колыбель, Она постель, и та опять постель, Где сонный дух томится в ожиданье Вновь обретенного существованья, Чтобы замкнуться в позабытый вдруг Бессмертия нерасторжимый круг" 60-е гг.