Андрей Сергеев
Пушкин  летом  1850  года

Смеркается. Сквозь пыльное стекло
Мгновенье виден очерк пешехода.
Прибило пыль, от сердца отлегло,
Московская июльская погода.

Все было - от Вольтера до Фурье.
Казалось градом, оказалось прахом.
И в сущности, важнее во дворе
Прислушаться к толкующим монахам.

Важнее на прогулке увидать,
Как баба кормит кур за колокольней,
И оправдать всю эту тишь да гладь,
Животное житье Первопрестольной.

О где ты, мой забытый детский друг?
А ты, другой, в котором отдаленье?
Нас нет. Давно распался тесный круг.
Мы стали на отдельные ступени

Перед судьбой. Мой друг, в счастливый год
Бродили мы, беседами пьянея.
Я здесь. Ты навсегда ушел вперед -
Когда еще я за тобой поспею!

А ты, певец, любезнейший собрат,
Ты, добровольный, как и я, изгнанник,
В дому похоронил Господен клад,
Сам выбрал кнут и отодвинул пряник -

Но прав ли в этом? Каждому под стать
Судьба распределяет благостыни.
И нарочито мучеником стать,
Ей-Богу, недостойная гордыня.

Нет, ты изгнанник не такой, как я:
Неведомо душе, себя изгрызшей,
Спасительное чувство бытия,
Что нечто простирается над крышей.

Я горя не искал, но пил сполна.
Оно само везде меня искало.
Я одинок, хотя со мной жена,
Которой никогда и не бывало.

Хотя со мной старинный крепкий друг.
Я одинок. Забыт и предан всеми.
Не знаю, время ли ушло из рук,
Или я сам покинул это время.
У времени ему присущий ход,
А у меня отдельное призванье.
Для нас двоих движение вперед
Ведет к различным сферам мирозданья.

И ты, мой друг, ко мне приходишь ты
Или к тому, каким я был когда-то,
Чтоб видеть под покровом нищеты
Невозвратимой юности собрата.

И даже странно, что я помню час,
Когда сердца для всех друзей открыты,
И доверительно ласкают нас
Нестрогие неверные хариты

И музы строгие. Но все прошло.
Как говорили прежде, миновалось.
И виден день сквозь пыльное стекло,
И нас самих на свете не осталось.

Я сам не я. Нелепый каламбур.
Немецкая лежит в июльском прахе.
За колокольней баба кормит кур,
И жалуются во дворе монахи.

Легко презреть знакомые черты.
Бесплоден ум, пронзительный и едкий.
Но как признать, что это всюду ты,
Бескрайний, прозаический и ветхий?

Боренье не к лицу моим годам,
Все принимаю на себя без гнева.
Нет выбора: я ветхий, но Адам,
Страна моя постылая, но Ева.

Над ней кричат все те же петухи
И тщетно с крыльев стряхивают лето.
А я пишу какие-то стихи
И сомневаюсь, да стихи ли это:

"Могила повторяет колыбель,
Она постель, и та была постель,
И тут и там в бесплодном ожиданье
Забудешь о былом существованье,
Где плыл, не утоляя страстный глад,
Из влажного тепла во влажный хлад.

Могила предваряет колыбель,
Она постель, и та опять постель,
Где сонный дух томится в ожиданье
Вновь обретенного существованья,
Чтобы замкнуться в позабытый вдруг
Бессмертия нерасторжимый круг"
			                     60-е гг.