Виктор Летцев
Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 1999
Виктор Летцев
Речь при вручении премии им. Андрея Белого
(Санкт-Петербург, 21 декабря 1997 г.)
Дамы и господа! Сначала позвольте мне поблагодарить всех присутствующих за внимание к нашим особам, поблагодарить высококомпетентный экспертный совет премии за его труды, поблагодарить глубокоуважаемое анонимное жюри за его объективность и, отнюдь не из этикета, выразить свое почтение имени Андрея Белого, который осеняет эту премию!
Теперь несколько слов о поэзии представляемого направления. Так как многое высказано мною в предисловиях к поэтическим публикациям, я позволю себе здесь лишь углубить некоторые центральные понятия этих публикаций — поиска в поэзии, интонирования и некоторых других.
Именно в Пути, в искании Поэзия обретает свою Истину, Истину, которая всегда запредельна для нее, т. е. лежит за пределами самой поэзии как искусства, как техники, как инструмента оформления. Искусство само по себе — да простится мне невольная банальность — не есть Истина, но форма обретения, способ проявления Истины! Искание же Истины есть отказ от поэзии как «тэхне», как техники только, как искусства. Оно есть свертывание поэзией своих «средств» в восходящем приобщении к Истине или утверждающем приятии ее. И хотя сегодня поиск в поэзии во многом все еще питается пафосом совершенствования самого поэтического искусства — это совершенствование никак невозможно без раскрытия-обретения в этом искании энергии Изначального, которое есть источник всех даров и сокровищница всех смыслов, даже если мы и не догадываемся об этом источнике и он остается для нас бессознательным. Но если есть сознание Дара, то вследствие такого поворота оказывается, что первоначальным и первоактивным в этом совершенствовании будет не наше «искусство», но приоткрываемая нами Истина, говорящая нам Глубина. К ней и обращается Поэт в своем искании-созидании, в своем благодарении.
Свобода искания есть Дар, а не техника, не произвольность, не игра. Поэтому не обретающий дара ничего не находит, но лишь расходует. Эта свобода есть дар обращенному к Истоку, дар вопрошающему об Изначальном, дар приемлющему все Высшее.
* * *
Постмодернизм, о котором невозможно здесь не сказать, кичится своей свободой, всегда и везде декларирует свою свободу, отождествляет себя со свободой. Но увы! Постмодернистская свобода есть по преимуществу лишь игра с иррациональным. Обратной стороной такой свободы является Фатум. Встреча с Иным происходит здесь не всерьез, а «как бы», понарошку, как в детской игре… Такая «игровая» свобода есть лишь забава в круге фатального, в ожидании фатального. Подлинная свобода — дар свободы — обретается за пределами самоцельных игр — во Встрече с благодатным Иным, которое есть все Высшее, Беспредельное и Непостижимое.
Но есть у постмодернизма и неосознанное задание, и отсюда невольно исходят все серьезные определения его. Это задание есть исчерпание всех прежних, «наработанных» до него частных смыслов и содержаний до предела, до абсолютного их ничтожества. В пределе, или в восходящем максимуме, оно есть прикосновение к Неизвестному и Непостижимому, свидетельствование о нем. Одновременно с технической стороны такое задание есть достижение «операциональной готовности» к овладению новыми, прежде не бывшими содержаниями. За пределами этого задания находится будущее той линии в поэзии, которую я условно называю «умной» поэзией.
* * *
Несколько слов о будущем «умной» поэзии. Во-первых, «умная» — отнюдь не умствующая или рассуждающая. Поясню так. В нашем отношении к чему-либо всегда есть нечто непосредственное и опосредованное. Соответственно я различаю: поэзию непосредственного выражения впечатлений мира (за этим секулярная установка Нового ыремени и опосредованность восприятия позитивным знанием) и поэзию, где восприятие мира опосредовано религиозно-философским понятием, а предметом непосредственного обращения является Сакральное. Такая поэзия ставит в центр не мир и его ценности, но обретает свой исток и свою непосредственность во внечеловеческом, больше чем человеческом, в Божеском. Это подобно различению культуры и культа. Таким образом различаются поэзия мирского и поэзия священного, или поэзия обыденного и поэзия вневременных ценностей и состояний.
Здесь мы подходим — и это крайне важно для обновляющейся поэзии! — к интонационной первичности, изначальности интонационного выражения. Поэтому будет уместным вспомнить статью С. С. Аверинцева о христианской поэзии в ФРГ, где он заметил, что есть «христианские писатели с мирской интонацией». То есть поэзия может быть религиозной тематически и мирской интонационно и наоборот. Подлинную ее установку и ориентацию выдает интонация. Мы, таким образом, можем говорить об изначальной смыслоположенности в интонации. Интонация вообще понимается мною — в том числе в статьях, о которых я говорил вначале, — гораздо шире, то есть не как лишь речевое или музыкальное, но как метафизическое понятие. Такая интонация есть выражаемая в энергийном становлении Абсолютная Мощь Божия или Мощь Абсолютного Бытия.
В этой связи надо заметить, что поэзия, где доминирует смысло-интонационное начало (то есть невыразимая содержательность над ограничивающей формой), постижима лишь в адекватном исполнительском осуществлении. Более того, отсутствие интонационной адекватности вообще сводит на нет усилие понимания такой поэзии.
Таким образом, «умная» поэзия становится поэзией иных ценностей, ценностей не мира, но вытесненной из мира Сакральности. В этом качестве она должна стать поэзией Созидания и Служения. Не беда, что сегодня, когда большинство занято разрушением, она оказывается маргинальной. Это свидетельствует лишь о ее подлинности!
Благодарю вас за внимание!