Идеология литературы
Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 1998
Идеология литературы
Роман Тименчик
К вопросу о снова проклятом прошлом
К тому, о чем я намерен сказать, хотелось мне подыскать эпиграф, ведущую цитату, которая бы охватила описываемый феномен во всей полноте. Ничего мне не попалось лучше, чем “Кто старое помянет, тому глаз вон”.
Нижеследующее, как говорил поэт, — “это все про настоящее, дружок, про теперешнее время говорю”. Когда на это настоящее, на текущий литературный процесс мы смотрим под знаком истории литературы, мы, конечно же, совершаем некоторый эксперимент, или другими словами, мы сознательно развертываем некоторую метафору или гиперболу, применяем некоторый стилистический прием. Подобно тому, впрочем, как часто в практике историко-литературных реконструкций мы описываем прошлое как современный нам живой литературный процесс. В предлагаемом рассуждении мы находимся в рамках такой метафоры — сегодняшняя литература как часть истории русской литературы, т. е. Живое тело как якобы препарат. И коль скоро мы это делаем, следует оговориться.
История литературы пишется обычно с точки зрения писателей — принимая во внимание стоявшие перед ними литературные задачи и подлежавшие преодолению трудности. Но она может быть написала и с точки зрения читателей. Тогда предстоит выбрать доминантную для данного описания группу читателей (как, впрочем, и при сочинении “писательской” истории литературы надо избирать эту доминантную группу, но обычно тут выбор автоматизирован, и эта группа — классики, или, скажем, их антиподы, непризнанные гении).
Читателей можно классифицировать по-разному, но существенно то, что принадлежность к той или иной группе будет перестраивать смысловую иерархию принимаемых ими сообщений, перекраивать карту текста. Напомню только, как, например, подростки читают книги, в которых есть т. н. эротические сцены или, например, как русско-еврейский читатель читал книги, в которых встречались персонажи-евреи.
Наверное, среди всех прочих делений не лишено смысла и распределение читателей на группы, соответствующие трем глагольным временам. Имеется в виду, что независимо от характера книги, читаемой в данный момент, главным предметом интереса и озабоченности является либо будущее, либо текущее настоящее, либо прошлое (будь оно недавнее, давнее или давно прошедшее). Вот с точки зрения последней группы “пассеистов” в терминах полемики начала века я и предлагаю подойти к текущей литературе. С точки зрения читателя, просматривающего современную книгу (из разряда вымысла, fiction, пусть даже притворившегося научным сочинением) и неукоснительно останавливающего свой взгляд на странице, где в глаза бросается тот буквенный ряд, который составит слово, служащее шиболетом минувшего. И вот в так называемом диалоге с прошлым в последнее десятилетие наблюдаются — интересные в первую очередь для этой группы читателей, а может быть и только для нее — следующие процессы:
- Операционный подход к архивному (в широком, метафорическом смысле) литературному запасу.
Информационный массив забытой литературы на какое-то время стал областью поисков исторического компромата и сбора материалов для составления культурных квази-генеалогий. Естественное сопротивление материала привело к следующему явлению:
- Кризис ретроавтоидентификации.
На протяжении обсуждаемого десятилетия всякие вылазки в раньшее время стали все более обнаруживать свою неуютность для всех желавших попробовать себя в этом, как представлялось вчуже, увлекательном занятии. Зовы из былого голосами сирен зазвучали разом с разных сторон с равной силой. Старые подсказки по самоотождествлению с какими-нибудь из взаимопротивонаправленных сил прошлого оказались подвохами. Выяснилось, что на одни и те же участки культурной территории претендуют разные владельцы, не уступая друг другу в убедительности. Возникает —
- Шок от неуправляемости прошлого.
По отношению к замолчанному, практически неизвестному наследию русской литературы ХХ века существовал некоторый горизонт ожиданий. Во-первых, какие-то там предполагались неведомые шедевры, появление которых изменит жизнь, даст ответы на неразрешимые сегодняшние вопросы и т. п. Во-вторых, обнаружится солидарная связь разрозненных голосов из прошлого, они сольются в некий хор, в некоторый интернационал добрых людей, в унисонный гимн единой культуре и т. п. Выяснилось, что голоса вызванных духов пускают петуха, докладывают неприятное, а то и несусветное, отклоняются от предписанной роли, несут отсебятину. Странным образом те, кто, скрепя сердце, кое-как примиряются с эксцессами свободы в обставшем настоящем, наотрез отказывают в свободе прошлому.
Надо заметить, что опасность неконтролируемого наращения старых текстов и неведомых имен в литературном обиходе первыми ощутили советские литературные чиновники. К сожалению, их тревоги оказались малооснованными. Новой истории русской литературы ХХ века на основе тотального обследования всего написанного в истекшем веке не появилось. В историко-литературном сознании по-прежнему преобладает подход к истории литературы как к истории генералов, разве что проведены некоторые кадровые перестановки в этом генералитете. Но страх уплотнения и нежелательного ежедневного соседства с т. н. возвращенной литературой вскоре стал ощущаться и литераторами, менее всего озабоченными сохранением официозного пантеона.
Все-таки для того типа литературного процесса, к которым принадлежит и нынешний российский, характерны такие ценности, как “беспрецедентность” или т. н. “оригинальность”, а они поддаются квалификационной оценке только при уверенности в полном владении базой ретроспекционных данных. И там, где есть установка на новизну, неизбежно возникает явление, описанное Блумом как —
- Страх влияния.
Под влиянием этого универсального для новоевропейской литературы фактора постулат о самоценной милоте всего, что прошло, мало-помалу утерял привлекательность. Постепенно на наших глазах формируется позиция априорного недоверия, с легким конспирологическим оттенком — размытая (пока) концепция сговора мудрецов из залетейских накопителей, которые могут манипулировать завтрашними литературными расценками. Оборонительная по происхождению, эта позиция рано или поздно приводит к превентивным ударам по прошлому, иногда — не красного словца ради, а буквально — ударом ниже пояса, когда речь идет о нынешней литературной поросли. Она устала от ежеденно насаждаемого мифа о Серебряном веке, она отвечает на его авторитативность мелким историко-культурным хулиганством, пририсовывает усы и выкалывает глаза портретам, коверкает имена-отчества, выкрикивает нелепые дразнилки и т. п.
Полный текст статьи Романа Тименчика читайте в одном из ближайших номеров НЛО.