Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 317, 2024
ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ
Бойся суббот.
Но еще больше бойся дней
праздничных.
К себе соберет
самых значимых
из твоей жизни. Ему видней.
Кто уйдет быстро, упадя навзничь,
а кто по долгой болезни.
Сам останешься лишь с неважными,
с теми, кого по будням
забирать будут.
А как научишься и их любить,
так разверзнется опять страшное
и опять почнёт из тебя боль лепить,
что получится.
И повторятся круги эти много раз.
А в конце пойдешь один, без попутчика,
по трущобам
памяти, как рыцарь смелый.
Не выдержишь, побежишь, но не найдешь пауз
для отдыха –
на пути лишь мытарства.
А спросишь: «Зачем так отпущено?»
Пошлет тебе ответ в день праздничный, светлый.
Полыхнёт.
Но принять его уже не достанет мудрости.
О ЛЮБВИ
Пусты слова. Волна и пляж,
где ты из пены
сотворена.
Где солнце пляшет,
что едва хватает платья
прикрыть колени.
Где плети ветра, оторвав
от звуков эхо,
Меняют смысл твоих речей
на тень от смеха.
Здесь цвета патины
вода и привкус соли,
там, где прореха
у плечей
в твоей рубашке.
Уж сколько
лет не понарошку пробежалo,
а ты всё терпишь мою убогость,
а ты всё веришь цветам бумажным.
Мы сложим горсть
мою в твою, как в точку счастья.
Пусть плоскость
моря повздыхает про отлив от суши быта.
Дрожало
время, понапрасну распадаясь
в лучах созвездий.
Мы переждем – одной волной с тобой умыты.
Я стану грязью,
чтоб опять
по воле бога,
не зная слов, тебя обнять –
ты пахнешь сыном.
О, как легко всё оставлять, когда дорога
ведет на свет,
чтоб зашагать, расправив спину.
К чему слова? Пора молчать,
читая мысли.
Ведь кто чья часть –
не разобрать, да и не надо.
Седьмая держится печать
на дверце ада –
два человека, но всего одна из истин.
* * *
Бахыту Кенжееву
Ну и как нам теперь выпивать, балагурить, смеяться
по разные стороны этой вселенной?
Эти плотские радости, тебе они снятся,
а мне больше беседовать не с кем.
Да, я опять пролистаю томик,
многое знаю почти на память.
То, что трогало, теперь по-другому,
а комок
в горле затыкает дыхание, давит сухо,
и опять
невозможно продолжить по миру,
в котором дыры
нарастают рыбака сеткой.
Я запутан в смерти, я шевелю строкáми,
и мои хрипы
застывают плавниками
наших редких
встреч. Твоя «двушка» в Сохо
когда-то,
с шумом лифта на лестничной клетке,
жаркóе из «мор-гадов»
и те стихи, что подарил, стесняясь версии самиздата,
мол, не пристало большому поэту.
А в глазах свет и в руках дружба –
в краткое, последнее лето,
по которому война болью брызжет.
Ты там, откуда не отмотать обратно.
И ты здесь, где ты нужен –
строкою, памятью, плечом, многократным
эхом пустоты моей жизни.
июль 24
ВЕРШИНА
Я вернусь на вершину,
где снег отражает тепло от палящего солнца,
где в кратере время решило
свернуться в кольцо
вертикали обрыва.
Где мы были живы,
движеньем сгущая пространство,
чтоб швы наших жизней стянули века
и мгновения вместе.
Расшиты лучами, распластаны
вширь облака
под ногой в остановленном шаге.
Прошедшего вести,
печали собой закрывает раскрой этой ткани.
По тени от камня
скользит моя тень, как перо по бумаге,
и пишет, что зло и несчастье
далéко внизу,
и покуда не надо туда торопиться.
Я вернусь на вершину.
Сегодня вернусь на вершину,
где птицам –
не место. Где в грозу
навсегда замерзают с улыбкой
досады.
То, что не дошли мы,
взывает разлукой с любимой,
горчит, оставляя осадок.
Наст хрустит
на морозе под стальною подошвой ботинка.
Взорвавшийся снег бесконтрольно песчинками
катится в пропасть.
Простив
человеку желанье,
гора открывается полностью.
Шоколадный
рассвет, растворяя звезду
над громадой наклонной границы,
проявляет картинку.
Непогоду раздув,
ветер стих без причины.
Затишье случайное длится.
Подарок и приз –
света луч. Он срывает личины
с событий. Они катятся вниз.
Не забыть бы спуститься.
ГОРОДСКОЙ ПЕЙЗАЖ
Утро. Тротуар. Перекресток.
Блондинка. Кепочка.
Из-под нее волосы. Разбросаны,
спускаются вдоль тонкой шеи
на плечи.
Далее, облегающая грудь футболка,
талия, открытые стройные ножки,
спортивные шорты в обтяжку.
Она бежит вдоль проволоки
заборчика вокруг стройки.
За заборчиком трактор.
Возможно,
углубляет траншею.
Роет. Вдруг замер.
Тракторист увидал внешний фактор.
Вздохнул тяжко.
Струйки
воды из лопнувшей трубы потянулись по асфальту.
Ковш застыл в воздухе.
Девушка огибает угол. Поют ляжки.
А течь разливается
всё больше. Посуху
уже никак. Она удлиняет шаг,
нога проскальзывает. Шмяк.
Нет – шлёп. Удержалась.
Грациозная рука на заборе.
Но секция под ее весом вдруг прогнулась.
Всплеск. –
Не верь опоре.
Повело.
Вода заливает площадь.
Рванулась,
зацепилась футболкой. Треск
нейлона.
Тракторист выскочил из кабины на помощь.
Судьба во взоре.
ИСААК
Я потерял тебя и боль непоправимей пустоты.
Да, дни мои заполнили заботы,
свершенья дел, сплетенье тел
в награде пота.
Лишь луч не разрывает темноты.
Просты
слова потерянного смысла.
У них бессилен звук.
Рука с ножом в сомнении повисла.
Гляжу, но нету агнца вокруг.
Я потерял себя. Вина моя, твоя ли воля?
Мой плуг
смятений роет до крови́.
Но как мне врать?
Раскрой, что ни когда не перешить,
порви
на доли.
Не страшно, что с виною надо жить,
а страшно то, что с нею умирать.
YAHRTZEIT
Папе
Вот уж год, как тебя не стало.
Не зарастает дыра. Непрестанно
ноет, и вина моя никуда не делась,
а любовь не утратила остроты.
Твое тело
ушло, но руки помнят наши объятия,
уши – голос,
и ничто не претит
чувству, что ты просто вышел и скоро вернешься.
Восприятие
времени изменилось.
Оно поменяло масштаб и фокус.
И, возможно,
встало,
или просто минуты сжались, увеличив скорость,
в результате чего их теперь так мало.
Кислое
выражение лица –
всегда результат спешки.
Смех требует не торопиться.
Ты это умел.
А я вот бегу, в предчувствии неизбежного конца,
только вешки
результатов далеки́ от того, что я хотел.
Внешне
не устаю бодриться,
но внутри
мне жаль потери любви
в ее абсолютной форме.
Утешение в детях,
в которых проглядывают твои
черты,
так что кроме
нас с тобой, кроме моей пустоты,
есть кому лупить
в ладоши от радости, когда солнце светит.
ВОЗРАСТ ВЕСНЫ
Количество грусти давно измерено в рюмках.
Пора продвигаться дальше,
в горные городки,
говорящие
августом, горьким элем
с придыханием мачтовых сосен, елей,
с запахом реки
в шлюпках,
болтающихся у причала.
Пора начинать сначала.
С ресторанчика с видом на марину,
где местные, пара звезд,
под настоящими делают джаз,
безжалостно разрывая спину
виолончели. Час
после заката. Многопородный пес
изучает помойку в надежде
на еду с краю, у тротуара.
Фемина в разрывах сатина,
в тонкой,
шевелящей глаза, одежде,
походкой
завоевателя плывет к стойке бара.
Трубач застрял на высокой ноте.
Зачем всё это?
Крик зверей, свара
енотов,
не поделивших еду с собакой,
крошки
сладкого,
застывшие в пятнах пены
на деревяшке
стола. Колени,
ножки,
текущие с высоты барного стула.
Запить печаль. Сплюнуть,
начать с продолжения.
Сбросить возраст с плечей,
встать, надвинуть кепочку,
пройти сквозь стены
и, лишенному притяжения,
слушать звяканье
поставленных с кряканьем
стаканов, разговор без конца
на избитые темы,
трубу и виолончель,
и вспоминать будущее – девочку,
так и не повернувшую ко мне лица.