Повесть
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 317, 2024
I
В середине восьмидесятых годов прошлого века, городское начальство Н-скa, небольшого городка в Среднем Поволжье, бурно отмечало пятидесятилетие второго секретаря горкома, Сталины Георгиевны Бодровой (в жизни прoсто Лины). Пировали за длинными банкетными столами в лучшем местном ресторане «Мoй причал», пели хором под оркестр линину любимую «Наде-е-eжда – мой компас земной, а удача награда за смелость…» Ну, а главным гвоздем программы был сын юбилярши, Георгий, подающий большие надежды баритон, недавний выпускник вокального факультета московской консерватории, только что победивший в международном конкурсе имени Чайковского. В его исполнении романс «Гори, гори, моя звезда!» прозвучал как предначертание большого звездного пути, а слова «Ты у меня одна заветная, другой не будет никогда!» были обращены к матери. Мягкий тембр его голоса («Вот стервец, как за душу берет – и ведь не отпускает!»), его исполнительское обаяние («Как возмужал и похорошел этот долговязый кудрявый пацан!..») не оставляли ни у кого из присутствующих сомнения в том, что его звезда уже зажглась и будет гореть, мерцать, сеять. Все неистово аплодировали, лили пьяные слезы умиления и поднимали новые тосты за материнскую любовь и чутье.
Горкомовские работники всё судачили-дивились: «Ну надо же! И с сыном Лине повезло!» У всей городской верхушки дети непутевые, и тут думали, что растет лентяй и неуч, а оказалось, что волжский самородок, уже прославивший их Н-ск на международном конкурсе. И то ли еще будет! Лине, конечно же, с Гошей было нелегко: единственный обожаемый сын учится в школе через пень-колоду, прогуливает уроки и бегает в кружок хорового пения. Надо признать, что, в отличие от сверстников, он не пил и по подъездам не курил, а с утра до ночи пел, крутя пластинки и магнитофонные записи с операми, романсами и русскими народными песнями и голосил в ванной:
Эх, вдо-о-о-ль по Питерской,
По Тверской-Ямской, да ох!
Да по Тверской-Ямской,
Да с ко-ло-ко-льчи-ком!
В Н-ске каждое лето перебои с водой – все же огороды поливают, – а он воду, при подаче, пускал на полную для аккомпанемента, дверь запирал и вперед… – «по Тверской-Ямской».
– Ты хоть ведра, кастрюли и тазики подставляй, когда воду пускаешь! – негодовала мать.
Ну а если ванная была занята, или вода отключена, то сын шел в кухню, напевая арию Эскамильо: «Тореадор, смелее в бой», – аккомпанируя себе всей кухонной утварью, что попадала под руку. В те времена оперные арии чаще всего пелись и транслировались по радио в русских переводах. Помните?
Лина, конечно же, всё с учителями улаживала – куда ж они, родимые, денутся, когда Н-ское дошкольное, начальное и среднее образование под ее надзором и руководством. Но всё же нет-нет, да и пошутит, что, мол, от Гошкиного пения ее хрустальные чешские бокалы звенят в румынском серванте колокольчиками. Материнское чутье подсказывало ей, что надо поддерживать сына и дать ему какое-никакое начальное музыкальное образование. Ей самой очень нравилось его пение, ну а вдруг это просто потому, что сын?.. А с другой стороны, чем черт не шутит, вдруг это его судьба? Как знать? Ни к чему другому Гоша был совершенно непригоден.
– Значит так, Георгий, хочешь быть запевалой в городском хоре, валяй, но с одним условием: учись играть на пианино, чтобы аккомпанировать себе дома, как положено, на инструменте, а не по кастрюлям ложками в кухне дубасить.
– Ладно, мам!
Учительницу нашла, интеллигентную старушку-пианистку Нину Ивановну Красновскую, в прошлом ссыльную, так и осевшую в областной музыкальной школе, пианино приобрела и с удовлетворением отметила, что сын увлечен, слух идеальный, музыкальная усидчивость уникальная. Играет и всё время себе подпевает – да как душевно… заслушаешься! Учительница музыки тоже была поражена вокально-музыкальными способностями ученика:
– Мы, – говорит, – с вами, Линочка, должны помочь этому одаренному юноше сделать первые музыкальные шаги и направить его в нужное русло – впереди у него большое плавание. Уж поверьте мне, старухе.
Тем не менее, школу-то надо было как-то заканчивать, принимать участие в общественной работе юных пионеров: «Пионер, тебя зовет ‘Зарница’ – игра дружных, сильных и смелых!», а потом и в комсомол вступить, без этого же все пути перекрыты.
– Гош, ты хотя бы вид какой-то можешь создать, что ты сын второго секретаря? А? Ты вот отрастил волосы до плеч за лето, и я тебе ничего не говорила, но к первому сентября ты должен постричься. Ради матери. Не срами ты меня, ради Бога.
– А мне так нравится, – перечил Гоша, представляя себе группу «Beatles».
К слову сказать, английский язык с пятого класса давался ему относительно легко – музыкальное ухо. К тому же, он ежедневно слушал привезенные матерью из Куйбышева магнитофонные записи групп «Beatles», «Pink Floyd» и «Eagles», подпевая им в своей комнате и улучшая таким образом свое произношение.
– Здесь тебе, сынок, не Англия, а наш Мухосранск, – думала мать и волоком тащила сына в парикмахерскую:
– Ты учишься-то кое-как, так хоть выгляди, как нормальный пионер. Постриги свои патлы, а то тебя все за девочку будут принимать (тут у Лины что-то ёкало внутри: «Конечно же, это не патлы, а буйно вьющиеся кудри, и на девочку он ничем не похож… ну да ладно… для воспитательных целей сойдет.»).
А началась вся эта певческая эпопея с поездки в Москву на партийную учебу, когда Лина решила взять с собой маленького Гошу. Заранее, через секретаршу горкома, заказала все театрально-концертные билеты, воспользовавшись, как всегда в таких случаях, особой бронью для региональной партийной элиты; распланировала всю культурную программу и даже мужа решила, в виде исключения, с собой прихватить, чтобы присматривал за сыном, пока она занята. Так в десятилетнем возрасте мальчик впервые попал на оперу «Борис Годунов» в Большой театр. Лина еще тогда сомневалась по поводу оперы и классической музыки, но сын мгновенно развеял все сомнения. Сидел не шелохнувшись, не ерзая, широко и удивленно раскрыв свои серые глаза. В антракте Лина расчувствовалась: сын в буфете вдруг вскочил со стула, обхватил ее за шею, прижался к ней и прошептал на ухо:
– Как здесь хорошо, мамочка!
Лина тогда не сразу поняла, что значат эти нежности и где «здесь», и подумала, что «здесь» означает в Москве, в столице, после нашей провинциальной дыры. И в который раз удивилась, как близок ей сын по духу. Вот и думают они об одном. Но сыновье «здесь» означало встречу с музыкальной стихией, которая вынесет его позже на подмостки лучших оперных театров мира. Заоблачной же тайной мечтой матери был переезд в Москву, хотя бы на старости лет. Вот это самое чеховское «в Москву, в Москву…» было ее постоянной, никому неведомой мантрой. И всё же… «Лучше быть первым на деревне, чем последним в городе, – утешала себя Лина, – по крайней мере, пока». Как и когда ей в будущем удастся поселиться в Москве, она не очень представляла, но внутренне не сомневалась, что такой день непременно наступит. Она любила бывать в столице, ей нравилось сливаться с толпой, ходить в театры, в музеи. Поглядеть во что одеты, послушать, о чем говорят, пофантазировать, как живут. Так было и тогда в Большом: «Ну чем я хуже их», – размышляла Лина, разглядывая в бинокль нарядную публику и прислушиваясь к многоязычию и отрывкам русских фраз.
А Гоша в антракте внимательно штудировал программку «Бориса Годунова»:
– Мам, а Мусоргский – это от слова «мусор»? – неожиданно спросил он.
– Шшш, сынок, не болтай глупости…, – прошептала она, оглядываясь по сторонам.
В ту же самую поездку она привела сына в магазин «Мелодия» на Калининском проспекте и накупила ему пластинок с операми да романсами. Всё, что могли вместе унести, унесли. Именно эти пластинки были первыми музыкальными университетами баритона Георгия Бодрова. Это, конечно же, ей, матери, был он обязан ранним расцветом своего певческого дара. Любила его Лина безумно и часто признавалась себе, что столь бескорыстно и самозабвенно она никого никогда не любила: ни тетку (родителей она не помнила), ни мужа, ни своих партийных товарищей-полюбовников. Внешне Гоша был похож на мать – высокий сероглазый брюнет, сильно выделяющийся из толпы волжских ребятишек слегка восточными чертами лица и классическим профилем. Лина была полугрузинкой, полурусской.
Как бы это поточнее описать позицию такой женщины в провинциальной иерархии города Н-ска последних десятилетий советской эпохи?.. Живя под лозунгами над входом в горком «Партия – всех наших дел начало!», «Наша цель – коммунизм!», Лина была главнее самого городского головы (по тем временам, первого секретаря горкома партии). Как это так? А вот так! Сталина Георгиевна Бодрова была городской шеей; куда хотела – туда и поворачивала похмельную башку первого секретаря, своего давнишнего любовника Николая Петровича Трошкина, – в любом нужном ей направлении. Захочет, на сто восемьдесят градусов повернет, а захочет – и на все триста шестьдесят. Николай Петрович был неплохой мужик, но запойный алкоголик. Лина его всегда выручала, все подписи его искусно подделывала – с его, разумеется, согласия; бюллетени на время запоев с диагнозом «гипертонический криз» для него добывала, врачам дорогие дефицитные подарки, на его, разумеется, деньги, дарила. Жена первого секретаря не могла нарадоваться на Линочку, понимая, что зависит от нее на все сто. Одним словом, первый секретарь Трошкин без Лины пропал бы совсем.
Кроме Трошкина, у нее был еще и влиятельный давнишний обожатель в областном центре, Александр Витальевич Щербатов, с которым она регулярно встречалась на партийных мероприятиях и раз в два года отдыхала в санаториях ЦК КПСС, чтобы «подлечить нервишки и сердечко». Товарищ Щербатов любил разнообразить свой отдых – год с женой, год с Линой. Все они были люди семейные: у Сталины был муж, местный учитель истории, а у ее обожателей были жены – но куда им, этим толстым теткам, было до Лины! Она и в свои пятьдесят – еще кровь с молоком. Умная, начитанная. За всем следила, всем интересовалась, подписывалась через горком партии и на «Иностранную литературу», и на «Науку и жизнь», и на «Новый мир», и на «Знамя». И даже за границу в страны социалистического содружества раз в три года ездила руководителем туристических групп. Высокая, статная, брови вразлет, с длинными вьющимися волосами, в молодости – темно-каштанового цвета, а ныне цвета темно-коричневого «Колестона», который по ее специальному заказу регулярно завозили в местную парикмахерскую:
– Седой и без маникюра меня никто никогда не увидит. Даже в гробу! – всегда говорила она, выходя из парикмахерской, чувствуя себя помолодевшей с исчезнувшими миллиметрами седых корней волос. Со свойственной ей самокритичностью, она поглядывала на свеже-наманикюренные ногти, которые заметно улучшали общий вид ее слегка грубоватых по форме кистей рук. (И ведь как в воду глядела: действительно вышла из парикмахерской, как всегда, умиротворенная и помолодевшая, ровно за день до насильственного отправления в мир иной.) Но не будем забегать вперед.
На закрытую распродажу пойдет, накупит себе отрезов на солидные премиальные, закажет у местной портнихи костюм и платье по последней моде по выкройкам из журнала «Burda». Та ей:
– Линочка Георгиевна, вы уж, пожалуйста, как всегда со мной сырком, сарделечками и свежими овощами-фруктами расплатитесь! – горкомовские отоваривались на специальной базе, а на Н-ских прилавках – шаром покати.
По натуре Сталина Бодрова была уже тогда, в советское время, как сейчас принято выражаться – бизнесвумен, с цепким, практичным, политизированным умом и завидными организаторскими способностями. В любой другой стране она могла бы добиться больших коммерческих или политических успехов и занять солидный пост в правительстве – кто знает, может быть дослужиться и до министра. Но в Советском Союза в те времена женщин на высоких ответственных правительственных должностях было на удивление мало. Сталина и смекнула, что лучше уж и не трогаться с места. А если трогаться, то только в Москву.
Быт ее был налажен и не давал никаких сбоев – продукты питания или из ресторана, или прямо с продовольственной базы; шоколад и сладости с куйбышевской шоколадной фабрики «Россия»; молоко, творог, сметана, парное мясо от местных деревенских доставлялись прямо на дом; ни за коврами, ни за румынской мебелью, ни за хрустальными люстрами, ни за новенькими «Жигулями» – игрушки для мужа – записываться за годы вперед и ждать своей очереди не требовалось. Десятилетиями работали отлаженные неформальные связи и знакомства. Ее форма существования была наглядной иллюстрацией жизни привилегированного провинциального партийного работника в эпоху позднего советского социализма.
В городе Сталину многие не любили. Должно быть, из зависти. Где это видано, чтобы баба за рулем новенькой горкомовской «Волги» носилась по городу и по всему Среднему Поволжью и от персонального шофера отказывалась!? А она не любила соглядатаев, и очень ценила собственную независимость. Муж ее, Пал Иваныч Бодров, был человеком скромным, и на лице его всегда держалось выражение: дескать, вы уж не обессудьте, что мы так живем, – он был совестливым провинциальным интеллигентом и часто стыдил жену за излишества. Но ее ответы были всегда одни и те же:
– Паш, тебе не нравится, что еда у нас в доме всегда свежая, с базы, – так и не ешь! Тебя ведь никто не заставляет. Не хочешь ехать со мной в санаторий ЦК КПСС, ну и не езди, я одна отдохну и подлечусь, без тебя. Тебе стыдно со мной маршировать во главе колонны на первомайской демонстрации вместе с горожанами?! Сиди дома. Всё нормально, Паш, не напрягайся и не комплексуй!
Он и не ел, и не ездил, не маршировал, но напрягался и комплексовал и сидел дома, или ходил к друзьям детства, посудачить и выпить стопочку-другую. Иногда попивал втихомолку, ну, конечно, не так, как запойный первый секретарь Трошкин. Знал ли он о любовных похождениях своей партийной супруги? Это остается загадкой. Говорят, мужья всегда узнают последними. Он уже несколько раз получал анонимки, но Лина молниеносно определяла, откуда ветер дует, и убеждала мужа, что это всё из зависти. Он верил – вернее, предпочитал верить, потому как глубоко и беззаветно любил эту сероглазую городскую хозяйку. Он так всем и говорил:
– Пойду спрошу у хозяйки.
Одним словом, подкаблучник. Близких подруг у Лины не было, но были приятельницы из местных, образованных: библиотекарь – умная, но старообразная Анна Елизаровна, с которой можно было поговорить о последних публикациях, или директриса местной школы Елена Петровна – довольно прогрессивная, по-своему интересная и, в меру своих возможностей, следящая за модой дама.
II
Звали ее до замужества Сталина Гонгадзе. Ее отец, Георгий Атарович, сын крупного фабриканта из Кутаиси, получив по настоянию отца прекрасное юридическое образование в Московском университете, посещал революционный кружок, чудом избежал ареста в студенческие годы, но выйдя из университета, порвал все связи с семьей и с головой окунулся в революционную деятельность. Же-нился он поздно, на русской девушке Надежде, лет на пятнадцать его моложе, младшей сестре революционно-настроенного университетского друга. Рожденную в 1935 году дочь назвали Сталиной, хотя уже к 1937 году пожалели о таком выборе, потому как стали понимать, что исчезающие один за одним революционные товарищи ну никак не могут быть виновны в измене революционным идеалам или в шпионаже…
Георгий Атарович занимал в родном Кутаиси высокий пост главного городского прокурора и был арестован в 1938 году по анонимному доносу вместе с женой как враг народа, за свое буржуазное происхождение и подрывную антисоветскую деятельность. Вскоре он был приговорен к высшей мере, а жена его, слабая здоровьем сердечница, не перенесла потери и вскоре сгинула в ГУЛАГе.
Сталине, можно сказать, сильно повезло, – ее взяла на воспитание одинокая тетка по материнской линии. Работая на Ивановской швейной фабрике модельером одежды, она, имея деловую смекалку, обшивала всю местную и окружную знать. Именно во время примерок Сталина нагляделась на разных провинциальных дам, нанюхалась их приторных духов, наслушалась их жалоб на мужей, исповедей и бахвальства, и многому по-женски научилась. Ее умение держать себя в великолепной физической форме и хорошо одеваться шло оттуда, от детских подглядываний и подслушиваний. Училась она в школе легко и успешно и поступила в Куйбышевский педагогический университет без особых проблем. От тетки Сталина уехала, но навсегда осталась ей благодарной и при первой же возможности начала помогать материально.
Павел Бодров и Сталина Гонгадзе познакомились на студенческой вечеринке в Куйбышевском педагогическом. Он учился на учителя истории, она планировала преподавать литературу и русский язык. Явный интерес красавицы Гонгадзе к общественной работе проявился рано, и она была избрана старостой курса, благодаря недюжинным организаторским способностям и блестящей успеваемости. К концу пяти студенческих лет, известная активной комсомольской работой, она вступила в партию. Поженились они к концу четвертого курса и, получив распределение в только что отстроенную новую школу города Н-ска, откуда родом был Павел Бодров, решили там и начать семейную жизнь. Через два года преподавания в местной школе Сталина Бодрова была назначена завучем, а еще через год появилась возможность возглавить школу – директриса уходила на пенсию. Столь быстрый взлет и политическая активность Сталины привлекли к себе внимание горкомовцев. К этому времени первый секретарь Трошкин уже был по уши влюблен в молодую политически сознательную директрису и спал и видел, как бы ее перевести на работу в горком. Он стал делать первые пробные поползновения, посылать букеты цветов и приглашать на партийные банкеты, а потом, выпив для храбрости, объяснился ей в своих чувствах. Сталину это признание нисколько не удивило и, не теряя времени даром, она в ответ выступила с рационализаторским предложением:
– Значит так, Николай Петрович, вы всячески способствуете моему поступлению в Высшую Партийную школу при ЦК КПСС в Москве как молодого, подающего большие надежды специалиста с внушительным комсомольским и партийным стажем. А потом мы с вами обо всем договоримся!
Тот обомлел от такой прямоты и замямлил:
– Но туда ведь очень трудно поступить, туда ведь не всех принимают…
– Я – не все, не правда ли? – жестко ответила Лина, сверкнув своими стальными глазами.
– Да-да-да, конечно, – быстро исправился тот, – мне надо всё это обдумать…
– Я слышала, у вас много старых добрых друзей в Куйбышев-ском обкоме… Вот и соображайте! Молодым везде у нас дорога! Нам нужно растить региональные партийные кадры, не так ли, Николай Петрович?
– Всё, чем смогу, помогу, Сталина Георгиевна!
– Не сомневаюсь! Я надеюсь, что, получив необходимое образование в ВПШ ЦК КПСС, я смогу во многом быть полезной и нашему Н-ску, и Вам лично, Николай Петрович, – заключила она с обворожительной и многообещающей улыбкой.
И, пронзенный насквозь стрелой Амура, товарищ Трошкин решительно взялся за дело, в течение следующего месяца поставил на ноги всех друзей-товарищей в Куйбышевском обкоме, которые, в свою очередь, оборвали телефоны своих высокопоставленных московских партийных друзей-товарищей по охоте и рыбалке, а те уже напрямую выходили на ВПШ и с напускной гордостью рекомендовали молодого специалиста-партийца из глубинки – Сталину Бодрову – к принятию в это престижное идеологическое заведение.
– А когда же детей-то будешь рожать, дочка? – заикнулась было ее деревенская свекровь, узнав, что невестка собирается в Москву аж на два года. – Неужто не дашь понянчить внуков из-за этой партейной школы?
– Успеем, мама, как только закончу всё в Москве, так и понянчите.
– Бог ты мой, чё деется… ну и девку нашел… – бормотала старушка старику. – И чёй ей дома не сидится? Чё она там, в этой Москве, потеряла? Сдается мне, не любит она нашего Павку… Вот и несет ее бес в Москву…
А Сталине слышалось в этом шипение и цоканье – «ВПШ при ЦК КПСС» – что-то чрезвычайно солидное, вызывающее всеобщее уважение и сулящее если не счастье, то явные шансы на всяческое благополучие. От заочного варианта идейно-политической подготовки она наотрез отказалась. В Москву так в Москву. И чтоб по полной программе. Ее не смущало общежитие; она окунулась в московскую жизнь, выбрав кафедру государственного права и советского строительства. Именно за эти два года она создала свою собственную сеть знакомств и партийных связей, которые сослужили службу и ей, и Гоше, как только тот решил поступать в Московскую консерваторию. Без сомнения, при поступлении вокальные данные и фактурная внешность Георгия сразу же привлекли к себе внимание приемной комиссии, но связи и звонки из Московского горкома партии ничуть не помешали, а лишь повысили шансы на его поступление с первого раза. Тут Сталина не просчиталась.
В годы своей учебы она регулярно наведывалась в Н-ск, к мужу, несмотря на то, что серьезно увлеклась в ВПШ женатым однокурсником Александром Щербатовым, и тот влюбился в нее не на шутку. Закрутивший их вихрем московский роман был тайной для всех окружающих. Александр был не из болтливых и прекрасно осознавал, что развод неблагоприятно повлиял бы на его многообещающую партийную карьеру, а он в то время метил в первые секретари крупного индустриального города в Поволжье. Тем не менее, чувства между ними были искренние, и связь продлилась более двух десятилетий. Это с ним она регулярно встречалась на областных партийных форумах и совещаниях и отдыхала в партийных санаториях. То, как Лина умудрялась маневрировать между двумя первыми секретарями (городским и областным) и при этом нигде не засыпаться и не оступиться, поражает. Каждому из них она убедительно говорила: «Мы просто товарищи по работе и старые друзья» – и те верили!
А тогда, в Москве, партучеба подходила к концу, и пора было возвращаться на круги своя. Несколько месяцев Лина переживала и плакала украдкой, но решила не устраивать Щербатову никаких сцен, не виснуть у него на шее и ничего не требовать. Заботиться нужно было прежде всего о себе и о своей будущей карьере, а лучшим лекарством от любви должна была бы послужить беременность, поняла она под стук колес поезда Москва-Куйбышев. Решено! Вернувшись в Н-ск и взяв летний отпуск, Лина исполнила обещанное свекрови и к сентябрю – точно, когда ей надо был выходить на работу в школу, семья уже радостно ожидала пополнения. В карте, заведенной на нее в Н-ской женской консультации, 28-летняя Сталина Бодрова именовалась «старородящей», однако носила она легко, мечтала о сыне и решила поработать в школе до декретного отпуска. Первого секретаря Трошкина постигло большое разочарование, и на время он малость поостыл, но, как позднее оказалось, ненадолго, ибо сразу же после декретного отпуска Сталина была приглашена на работу в горком партии заведовать отделом пропаганды и агитации под прямым и заботливым руководством товарища Трошкина.
Верила ли Сталина Бодрова в то, что пропагандировала и за что агитировала? Была ли она счастлива? Нет, нет и нет. Тогда отчего же она решила посвятить свою жизнь системе, безвременно уничтожившей ее родителей? Трудно с уверенностью утверждать, но очевидно одно: после сиротского детства она наслаждалась обретенной властью и максимальным в провинциальных советских условиях комфортом. Начитанная, с прекрасной памятью, она переделала пушкинское «На свете счастья нет, но есть покой и воля» на «есть комфорт и воля». Под «волей» Сталина подразумевала одновременно и свою относительную свободу, и стальную силу воли, благодаря которой эта свобода была достигнута.
И всё бы хорошо, если бы только не постоянные тревожные гудки товарных и пассажирских составов, которые были слышны в любом районе города; этому тоскливому «У-у-у-у-у!!! В Москву-у-у!» вторило всё ее существо, и ничем этого воя было не унять и не усмирить. А когда мимо проносились поезда дальнего следования, никогда не останавливающиеся на Н-ской городской станции, Лине казалось, что вот точно так же проносится мимо нее что-то настоящее. Что именно – она ответить не могла, ведь вроде всё есть: дом – полная чаша, весь город у ее ног, подрастает обожаемый сын. «Неужели и он, ее Гоша, застрянет здесь на всю жизнь», – задумывалась она и тут же отвечала себе, что костьми ляжет, продаст душу дьяволу, чтобы избежать для сына такой участи.
III
Единственная дочь маститого советского писателя Виталия Кронина, Дарья, училась на факультете журналистики МГУ и мечтала освещать новости культуры на телевидении. Летом после третьего курса она решила поработать на международном конкурсе Чайковского – поднабраться профессионального опыта и взять интервью у участников и будущих победителей. Знакомые отца помогли ей получить аккредитацию и обещали помочь с публикацией в журнале «Музыкальная жизнь». Дарья Кронина влюбилась в Георгия Бодрова с первого взгляда и без памяти, когда он – статный, с кудрями до плеч – исполнял моцартовский дуэт Дон Жуана и Церлины «La ci darem la mano». Его партнершей была молоденькая и субтильная Лариса Михайленко, сопрано из Киева, тоже победительница конкурса.
Ручку, Церлина, дай мне,
В домик со мной пойдем.
Все сохранится в тайне,
Мы будем там вдвоем…
– пел молодой красавиц-баритон, и Дарья готова была выскочить на сцену и отдать ему и руку, и сердце, оттолкнув нерешительную Церлину. Откуда он, такой загадочный и нездешний? Сама Дарья в то время была умненькой толстушкой с хвостиком и в больших очках. Георгий поначалу не обратил на нее никакого внимания. Она сильно проигрывала большинству ярких столичных девиц в его богемном окружении. Но Даша была девушкой целеустремленной, посему, влюбившись по уши и договорившись с Георгием о двух интервью – проведенных, кстати, столь профессионально, что ему и в голову не пришло заподозрить романтический интерес интервьюирующей, – она вежливо попрощалась и сказала, что уезжает из Москвы на месяц, но с удовольствием придет на его концерт осенью. «Какая милая, образованная девушка», – подумал Георгий. Не более.
Дома, внимательно оглядев себя в антикварное зеркало в прихожей писательской квартиры, Даша всплакнула, потом позвонила знакомому окулисту, который уже предлагал ей попробовать контактные линзы, и назначила консультацию. Затем села на вырезанную из привезенного отцом иностранного журнала «Космополитен» двухнедельную диету. После двух недель самоистязаний, она сбросила восемь килограммов и укатила на месяц на юг, чтобы отдыхать, плавать и загорать, а главное, сбросить всё еще мешающей ее самоуверенности лишний вес.
Тем временем в летнем августовском номере «Музыкальной жизни» вышла ее статья о победителях вокального Международного Конкурса имени Чайковского. Для Георгия это была первая серьезная рецензия, которую он тут же с гордостью отослал родителям. Он позвонил Даше, чтобы узнать, когда она вернется, и поблагодарить ее за публикацию и просил передать Даше, кто именно ей звонил.
Вернувшись с юга и посмотрев на список всех звонивших, Даша с удовлетворением взглянула на свое отражение всё в том же антикварном зеркале, улыбнулась и прошептав: «А теперь с Богом…» – набрала Гошин номер телефона. Они договорились встретиться через пару дней у консерватории, и Гоша, с интересом скользнув глазами по загорелой, в темных очках стройной девушке в легком бежевом в белый горошек платьице, стал поджидать Дарью Кронину с журфака МГУ.
– Здравствуйте, Георгий, – обратилась к нему девушка и сняла солнечные очки, но и тут Георгий не сразу узнал ее. – Я Даша Кронина, не узнаете?
По звуку голоса и по милой улыбке Георгий, наконец, узнал Дашу и был заметно удивлен такой метаморфозой.
– Вы… Дарья… Здравствуйте. Извините… не узнал. Вы так сильно… загорели, – нашелся он, чтобы не ляпнуть «похудели».
– Меня теперь никто не узнаёт, – отметив произведенный эффект, радостно засмеялась Даша, – давно чувствовала, что пора привести себя в божеский вид, а тут как раз каникулы и путевка в Пицунду подвернулась. Это всё море… длинные заплывы…
– Солнце, воздух и вода – наши лучшие друзья, – засмеялся Георгий, вспомнив бодрую присказку матери, отправлявшей его, рыдающего, во всесоюзную здравницу «Артек».
В сентябре роман молодых людей развернулся со всей юношеской стремительностью. Пока родители были в Прибалтике, Даша привела Гошу в пустую писательскую квартиру и неожиданно взяла на себя инициативу, поменявшись ролями с оперным Дон Жуаном:
Ручку, любимый, дай мне,
В домик со мной пойдем.
Всё сохранится в тайне,
Мы будем там вдвоем.
Чувства Даши были куда серьезнее, чем у ее избранника, который, несмотря на искреннюю в тот момент влюбленность, был всем своим существом одержим своей главной страстью – оперой и был совершенно не готов к семейной жизни. Сентябрьский медовый месяц в пустой квартире близился к концу и вот-вот должен был закончиться приездом родителей.
Гоша собирал свое нехитрое имущество, а Даша, глядя на него с отчаянием, как ни крепилась, разрыдалась:
– Что же теперь бу-удет? Как же я теперь, без тебя -я?!
В этот момент она была столь очаровательна с распущенными волосами, струившимися ниже плеч, столь беззащитна в своем отчаянии, что непривычный к обильным женским слезам, Георгий вдруг бухнулся на колени и предложил Дарье руку и сердце.
Дело было совсем за малым – посвятить в курс дела родителей. Гоша рассказал матери – та оживилась и отреагировала радостно, чувствуя, что главное сейчас поддержать сына, поздравить, а потом уж разобраться, что за невеста такая:
– Поздравляю, сынок. Не сомневаюсь, что ты сделал правильный выбор, и мы ее полюбим как дочь. Когда же ты нас с познакомишь?
К этому времени мать уже была в курсе, что сын пропадает в писательской квартире с той самой журналисткой, которая расхвалила его в «Музыкальной жизни». Лина торжествовала: всё складывается как нельзя лучше; вскоре после женитьбы на москвичке он получит московскую прописку, а через год у сына грядет распределение. Только бы не сорвалось, только бы они поженились, молилась она, сама не зная, к кому именно она обращается. Более того, она принялась усердно изучать творчество потенциального тестя сына: прочитала кое-что из его ранних и поздних произведений, посмотрела пару фильмов по его сценариям – и находилась в полной готовности к предстоящей встрече.
Родители невесты разделились – отец был рад и уже готовился пойти на концерт с участием будущего зятя, но мать оказала серьезное сопротивление. Она была женщиной вздорной:
– Куда ты так торопишься? – спросила она дочь, – боишься замуж не успеть? Тебе и ему надо еще доучиться, встать на ноги. – Ее смутило то, что уж слишком избранник дочери, как она выразилась, «смазлив». «Зачем вы девушки, красивых любите, одни страдания от той любви», – крутилось у нее в голове.
IV
Георгию Бодрову было суждено стать одним из тех одаренных оперных певцов из российской глубинки, которые после распада советской империи начали покорять лучшие оперные сцены мира. Звучание его бархатного баритона, яркая «итальянистая» внешность, великолепная вокальная и физическая форма, а главное, его драматическая выразительность завоевали ему признание зрителей, критиков и коллег по «оперному цеху» (как называлось это в советские времена). Предложение ушлого английского импресарио слегка переделать его имя Георгий в «Жоржа» создало мелодичное сочетание: Жорж Бодров. Имя это радовало его слух и чем-то отдаленно напоминало о другом Жорже – Бизе – и полюбившейся с детства арии Эскамильо. Именно эта ария принесла Георгию первый ошеломляющий успех на московской оперной сцене, когда он (тогда еще по-русски) спел со всем – в жизни дремлющим, а не сцене искрящимся – темпераментом грузинских предков:
Тореадор, смелее!
Тореадор! Тореадор!
Знай, что испанок жгучие глаза
На тебя смотрят страстно.
И ждет тебя любовь, Тореадор!
Да, ждет тебя любовь!
Позже, уже работая на Западе с Винченцо Росси, знаменитым итальянским педагогом по вокалу, и одновременно изучая итальянский, французский и совершенствуя английский, он победно шествовал по сценам Европы и Америки с куплетами Эскамильо, спетыми с прекрасным французским произношением. И даже самые придирчивые оперные критики не могли упрекнуть Жоржа Бодрова, когда он, изящно грассируя и притопывая себе в такт ногой – обтянутая стройная ляжка! – перетянутый высоким поясом, – пел:
Toreador, en garde! Toreador, Toreador!
Et songe bien, oui, songe en combattant
Qu’ un oeil noir te regarde,
Et que l’amour t’attend.
Toreador, L’amour t’attend!
А тогда, в юности, его, студента последнего курса вокального отделения Московской консерватории, не взлюбила теща и стала методически отравлять ему жизнь. Мать Даши, Зинаида Петровна, была праздной, попивающей женщиной, претенциозной на людях, от природы же – простоватой и даже хамоватой. Когда-то она была хорошенькой курносой блондинкой, машинисткой в Союзе писателей, и Виталий Кронин, в то время уже известный писатель, влюбился, бросил первую опостылевшую и бездетную жену и женился на очаровательной Зиночке, на двадцать лет его моложе. Вытащив свой счастливый билет, Зиночка не работала после замужества ни единого дня, родила дочь, раздобрела и утратила всё свое очарование. Она была из породы кудрявых блондинок, слегка напоминающих болонок, тонкая и нежная кожа лица которых быстро скукоживается и покрывается, как паутиной, сетью мельчайших морщин. С помощью приходящего на дом парикмахера, ей всё еще удавалась воссоздавать свои светлые кудри – увы, во всем остальном очаровательная Зиночка растворилась, как мираж, в отяжелевшем, одутловатом теле.
Когда Даша заикнулась было матери о том, что Георгию в этот выпускной год нужно создать особые условия для занятий вокалом, поскольку звучание голоса во многом зависит от состояния нервной системы, та взъерепенилась:
– Не барин, и так поживет. Въехал в такие хоромы – должен радоваться.
Когда дочь попросила денег, чтобы снять квартиру, ответ был:
– Хочешь квартиру снимать – на нас не рассчитывай. Скажи своему горлопану, чтобы шел ящики по ночам разгружать. А как другие работают по ночам, чтобы содержать семью?..
Зинаида души не чаяла в дочери, ревновала ее к зятю и даже представить не могла, что та переедет в отдельную квартиру.
– Если Дашенька переедет отсюда со своим Генацвале, я вообще никому не буду нужна, – признавалась она приятельнице. – Виктор всё время работает, то на киностудии, то где-то еще, то запирается у себя в кабинете, мы с ним почти и не разговариваем в последнее время… Только Дашенька у меня всегда и была свет в окошке, а сейчас и ее, по сути, больше нет. Оторвалась и прилепилась к этому верзиле. И что только она в нем нашла?
Приятельница на другом конце провода сочувственно вздыхала.
Георгий постоянно ощущал себя не в своей тарелке; ему нужно было распеваться и репетировать, да и хотелось иметь свой угол, чтобы матери с отцом было куда приехать погостить. Денег, которые ежемесячно присылала мать и консерваторской стипендии катастрофически не хватало. Брать деньги у жены не позволяло мужское самолюбие. Даша писала диплом, была взвинченной, к тому же она оказалась еще и страшно ревнивой, постоянно что-то подозревала. Начались ссоры, перемежавшиеся скандалами с Зинаидой Петровной. Трезвой она одолевала молодых своими дурацкими советами, а выпивши становилась задиристой хамкой. Более того, к полной неожиданности, Зинаида наотрез отказалась дать согласие на прописку зятя. Уперлась – и ни в какую. Сама ведь была в прошлом из провинции – а тут на тебе:
– Не пропишу, и точка. Он с тобой скоро разведется, как только на ноги встанет. Я его насквозь вижу – он и женился на тебе только из-за московской прописки. А ты дура набитая, ничего не хочешь замечать.
Именно на жилищном вопросе и схлестнулись две матери, когда Лина решила позвонить Зинаиде для конфиденциального разговора, в процессе которого предложила снимать молодым однокомнатную квартиру, оплачивая пополам, пока «наши дети не станут на ноги».
– А потом, – добавила она, вполне дружелюбно и по-семейному, – мы могли бы вместе с вами купить им кооператив в Москве. Ведь Всеволод Семенович мог бы похлопотать и поставить их на очередь?
О том, что Зинаида была женщиной сильно пьющей, в то время знали только близкие. К несчастью, междугородний звонок раздался, когда она была уже пьяна, а потому агрессивна.
Зинаиду предложение Лины вывело из себя:
– Так-так-так, я чё-то не поняла: это кто это – «мы»? У нас четырехкомнатная квартира, и у дочери своя комната. Ей ничего снимать не нужно. Здесь ее родительский дом.
Вот это «у дочери, а не у молодых», сильно задело Лину.
– Я к Дашеньке отношусь, как к родной дочери, а вы, Зинаида Петровна, очевидно, даже не замечаете присутствия Гоши в вашей квартире.
– Да уж, как же, не заметишь его… – выпалила Зинаида. – От его распевок и припевок ни мне, ни Виктору нет покоя – хоть из дома беги! В ванную очередь занимаем, как в коммуналке, пока ваш сынок распевается!
– Поэтому я и предлагаю снять детям квартиру. Молодому певцу необходим благоприятный психологический климат. Вы же не захотели отдать им еще одну проходную комнату.
Услышав о «психологическом климате» и проходной комнате, Зинаида окончательно распоясалась:
– Слушай, ты там привыкла у себя в горкоме своем распоряжаться, вот и распоряжайся. Поняла? А в мою жизнь не лезь. И не учи меня, как мне жить в собственной квартире. Привыкли, мать вашу, всех уплотнять! В проходной комнате у меня гостиная, так что губы не раскатывай!
На минуту Лину выбило из колеи, но она и не с такими справлялась.
– Вы, Зинаида Петровна, очевидно опять пьяны, – скрыв эмоции, отпарировала она, продемонстрировав, таким образом, свою полную осведомленность в семейных тайнах. – Я не желаю разговаривать с вами в таком тоне. – И бросила трубку.
Зинаида поматерилась, выпила еще рюмочку-другую и уснула, в чем была, прямо в столовой, развалившись на диване из карельской березы.
Лина затаилась и начала вырабатывать новую тактику, ни слова не сказав о разговоре ни Гоше, ни невестке. Даша сетовала, что у Георгия что-то с голосом, очевидно, на нервной почве от перенапряжения, а через пару недель, у него случился желудочный приступ. Диагностировали язву желудка. Это в 23 года! Вот до чего довела сына писательская семейка.
А где же при всем при этом был сам маститый писатель Виталий Кронин? С творческой точки зрения, он давно уже буксовал, с финансовой и общественной всячески процветал. Писал душещипательные мелодрамы и повести из жизни научной и творческой советской интеллигенции, был неплохим востребованным сценаристом. Жену свою он старался всячески избегать, не выносил семейных сцен, а она становилась всё задиристей и всячески провоцировала конфликты. Были у него и другие личные причины редко бывать дома.
V
Телефонное столкновение произвело тягостное впечатление на Сталину. Больше всего ее угнетала не замаячившая в недалеком будущем возможность развода, а невозможность московской прописки для сына, без которой, как ей казалось, не видать ему столичной оперной сцены как собственных ушей… Ни она, ни семья Крониных не осознавали тогда калибра таланта Георгия Бодрова. В то же самое время, ни у кого из консерваторских корифеев-педагогов, работавших с Георгием, не было ни малейших сомнений в том, что его пригласит один из ведущих музыкальных театров Москвы – с пропиской или без.
Но у материнского страха глаза велики. Сталина так разнервничалась, что даже начала попивать тазепам, чтобы бороться с всепоглощающей, биологической тревогой за сына. Именно в этот момент Георгий сообщил ей, что теща наотрез отказалась прописать его у Крониных. Об этом во время очередной стычки с зятем сильно перебравшая Зинаида оповестила его сама, порушив все мосты. Дергая ручку туалета, где находился зять, и теряя терпение, она пьяно орала:
– Долго ты там еще будешь заседать? Заседания у тебя, видать, в крови! Эй, ты! Слышь? Московскую прописку в этой квартире ты, парень, получишь только через мой труп. Так что ты и твоя политически сознательная мамаша просчитались! Ха-ха-ха – загоготала она, нетвердо стоя на ногах и всё еще дергая ручку. – Ты тут временный жилец! Ха-ха-ха!
Не дождавшись ответа, превозмогая головокружение, Зинаида поплелась в гостиную и плюхнулась всё на тот же диван из карельской березы. Отперев дверь, Георгий молча прошел к себе в комнату и стал собирать вещи. Даше он оставил сдержанную записку, о том, что переезжает к приятелю, так как больше не в силах находиться под одной крышей с Зинаидой Петровной.
Узнав об этом происшествии, Сталина посчитала, что внезапное бегство из писательской квартиры потянет за собой неизбежный развод и шлейф нежелательных для карьеры и репутации сына сплетен. Она решилась на атаку как лучший способ защиты своего потомства. От кого же она надеялась получить защиту? – Конечно же, от системы, частью которой она являлась. Удивительным является тот факт, что для борьбы с недругами в ход были пущены классические методы сталинской эпохи: Сталина решила взять на себя «грех во спасение» сына, написав печатными буквами анонимку, – и отправила ее в Союз писателей, а заодно и в Московский городской отдел внутренних дел. Поразмыслив и уточнив, куда лучше всего посылать жалобы в новые перестроечные времена, Сталина решила послать копию еще и в общий отдел ЦК КПСС на имя самого Михаила Горбачева. Понимая, как работает партийная иерархия, она быстро смекнула, что писательская партийная организация может всё замять, чтобы выгородить своего, в Городском отделе МВД могут затянуть – они сами еще не уверены, какова их перестроечная функция и в какую сторону дуют новые ветра перемен, а уж в ЦК КПСС точно разберутся! И Сталина решительно подписала конверт: Куда: Москва, пл. Ногина, ЦК КПСС, Кому: Генеральному секретарю тов. Горбачеву М.С. В графе «индекс предприятия связи» и «адрес отправителя» значился адрес всем известного писательского дома, а вместо фамилии отправителя стояла подпись «группа жильцов». На конверте с доносом была картинка, на которой был изображен круг, а в кругу деревья, охваченные огнем, – с надписью: «Будьте осторожны в лесу с огнем!» Казалось бы, просто картинка, которая при других обстоятельствах ничего особенного и не означала бы – так, реклама противопожарной безопасности и не более того, но для нашего повествования этот конверт содержит в себе роковое предначертание.
Донос гласил:
«Уважаемый Михаил Сергеевич!
Во времена, когда благодаря вашей государственной политике перестройки и гласности вся наша страна с энтузиазмом смотрит в будущее, непонятно куда именно смотрит руководство Союза писателей и Союза кинематографистов. Они выдвинули на Государственную премию писателя и сценариста Виталия Кронина – аморальную, антисоветски настроенную личность. Некоторым жильцам нашего дома хорошо известно, что Кронин вступил в партию только для продвижения в карьере, и был втянут несколько лет назад в антисоветскую организацию. Его завербовал профессор из США, Бил Николаефф, который встречался с ним под предлогом того, что интересуется его неопубликованными антисоветскими пасквилями. Кронин – двуличный человек, он пишет и для нашей страны, и в стол для публикаций за рубежом (сделайте обыск и проверьте). Писатель Кронин часто бывает на писательских конгрессах и партийных съездах и после этого информирует ЦРУ, о чем говорит и думает советская элита, – шпионит. За свою деятельность он получает доллары, часть которых ему откладывают на счет в швейцарском банке, а часть которых он через связи во Внешторге незаконным путем обменивает на чеки. При получении чеков, он дает взятку работнику Внешторгбанка в размере 100 чеков. Если поймаете его на этом, заодно наведете порядок и во Внешторгбанке. Совсем распустились, ничего не боятся. Страна перестраивается, а они спекулируют и шпионят.
Жильцы нашего дома осведомлены и о том, что Кронин завел себе молодую любовницу, на 35 лет его моложе, поэтессу-эротоманку Олесю Черемушкину. Проживая в престижном писательском кооперативе, имеет жену, Зинаиду Бодрову, в прошлом машинистку Союза писателей, а ныне алкоголичку и спекулянтку. Гражданка Бодрова активно спекулирует валютой – торгует чеками, заработанными ее мужем, продавая их в два раза дороже, 1:2, или перепродает купленные в ‘Березке’ дефицитные товары через своих знакомых – писательских жен. В то время, когда в нашей стране развернулась борьба с нетрудовыми доходами, такая деятельность в стенах престижного писательского дома недопустима и требует решительного искоренения.
Все эти противозаконные операции спекулянтка Бодрова проворачивает по телефону. Адреса знакомых спекулянток можно узнать, подключившись к ее телефону. По нашей информации, она тоже втянута в антисоветскую организацию и часть заработанных денег она вносит туда. Ее там учат конспирации. Если поймать ее на спекуляции чеками, она расколется и всё расскажет.
Михаил Сергеевич, наши правоохранительные органы обязаны пресечь такого рода противозаконную деятельность в центре Москвы.
Группа жильцов писательского кооператива, пожелавшая остаться неизвестной в целях предосторожности.»
Само собой разумеется, ни словом ни полсловом, Сталина не обмолвилась о доносе ни одной живой душе. Тайком от сына и мужа, сообщив, что едет в Куйбышев на совещание, она не поленилась съездить в Москву и отправить злосчастные письма с Главпочтамта на улице Горького.
Донос был состряпан хитро, языком пасквилей, жалоб и доносов Сталина владела в совершенстве, поскольку по долгу службы, разбиралась с анонимками в ее собственной вотчине и хорошо знала однообразные, неустаревающие клише этого жанра. Страшен был этот донос тем, как ловко правда была переплетена с кривдой. Цель была наказать обидчиков сына, внести раздор в писательский дом, который не принял как должно ее мальчика; развести родителей, разменять при разводе писательскую квартиру, и, ослабив влияние Зинаиды, любыми способами прописать сына в Москве. Никто так и не узнал, кем именно были написаны доносы. Все три письма были посланы как раз в то время, когда планировались заседания Комитета по Ленинским и Государственным премиям. Посему подозрения упали на завистников – злопыхателей из киношно-писательской среды, которые хотели любыми способами лишить Виталия Кронина престижной премии.
Но времена были другие, магазины «Березка» уже доживали свой век, а в январе 1988 года правительство объявило о ликвидации торговли за чеки. Шла перестроечная борьба с привилегиями за социальную справедливость. Знаменитого писателя с супругой вызвали в московские органы, показали им анонимное письмо, спросили, нет ли у них врагов и не подозревают ли они кого-то. Как стеклышко трезвая в этот день Зинаида, прочитав про поэтессу эротоманку Олесю Черемуш-кину тридцати лет отроду вдруг притихла и вопросительно взглянула на мужа. А тот возьми да скажи прямо перед представителями внутренних органов: «Да, Зинаида! Что правда, то правда. Я виноват перед тобой и хочу попросить у тебя… – «прощения» надеялась услышать Зинаида, но вместо этого прозвучало совсем другое: – попросить у тебя развода». Зинаида Бодрова оказалась в больнице с сердечным приступом, била на жалость, рыдала, валялась в ногах, причитала, проклинала, обещала бросить пить, но всё напрасно. Виталий был непреклонен. Молодая Олеся была его последним шансом на счастье, его лебединой песней. Что касается Союза писателей, то с Государ-ственную премией его в тот год обошли – ждали разбирательства в иных инстанциях и указаний свыше, потому просто пожурили за внебрачную связь с молодой поэтессой. Однако узнав о серьезности намерений в этом вопросе, отстали.
Ушлому маклеру удалось с большой доплатой разменять четырехкомнатную писательскую квартиру на три маленькие. Гошу прописали в однокомнатную с Дашей («Победа!» – торжествовала Сталина), Кронина с молодой женой в двухкомнатную, а безутешную, скорбную, резко бросившую пить, исхудавшую и седую как лунь Зинаиду Петровну – в двухкомнатную, правда, крошечную.
И все-таки, откуда вся подноготная семьи Крониных была так хорошо известна Сталине? За первый год жизни сына в писательской семье, ей удалось разузнать от него, от невестки и от самого Кронина, с которым они по-семейному несколько раз ходили в рестораны, многие детали московского писательского быта в закатные советские годы. Поскольку несколько ранних романов и повестей Кронина часто переиздавались за рубежом как яркие примеры хрущевской оттепели, с наступлением перестроечных перемен интерес к ним повысился. Некоторые ранние произведения Виталия были переведены на иностранные языки, и он действительно получал переводы через Внешторгбанк, которые затем переводились на сертификаты. Эти «чеки» перепродавались и покупались между своими, что с юридической точки зрения считалось нелегальными валютными махинациями. Сама Сталина не раз с благодарностью принимала подарки от заботливой и щедрой на первых порах невестки, купленные в тех же «Березках». Из турпоездок за границу, организованных Союзом писателей для писательских жен, Зинаида привозила одежду и косметику на продажу, – так что за спиной у мужа она свои рублей двести пятьдесят в месяц «зарабатывала», половину пропивала, остальное откладывала на собственную сберегательную книжку «на черный день».
Иностранные слависты нередко интересовались творчеством Кронина – и одним из них действительно был профессор из США Билл Николаефф, решивший заняться переводом нескольких рассказов Кронина, написанных «в стол», и убеждал его, что пришло время, отрыть потайные ящики и публиковать созданное «от души».
– Это новая оттепель, Виталий. Она продлится недолго. Чего вы опасаетесь? Публикуйте! Боитесь здесь, давайте опубликуем в Америке.
– Ну что вы говорите, Билл, дорогой. Если я опубликую это в Америке, мне полный каюк!
Седовласый, подтянутый Билл был потомком белых эмигрантов первой волны и превосходно понимал значение слова «каюк». Кронин полностью доверял этому русскому американцу, своему ровеснику. Так что и Николаефф, попавший в донос, был реальной фигурой. Кронин и сам на семейных обедах с родителями зятя, разомлевший от выпитого и окрыленный комплиментами Сталины его писательскому дару, рассказывал о том, что вот-вот решится опубликовать многое из написанного «в стол», по совету де американского профессора, высоко ценившего его творчество. Вот и попался!
Что касается молоденькой поэтессы, то первым о тайной жизни тестя узнал Гоша, столкнувшись с парочкой в арбатских переулках в кооперативном ресторане «Белый лебедь». Виталий при виде зятя покраснел, попросил его выйти в вестибюль и, поговорив с ним, как мужчина с мужчиной, умолял ничего не рассказывать Дашеньке и Зинаиде Петровне. Гоша и не рассказал, не хотел новых скандалов, но в один из приездов матери в Москву, смеясь, обмолвился о встрече с тестем – дескать, «седина в бороду, бес в ребро, ты, мам, там за папой приглядывай и надолго в санатории не уезжай». Посмеялись. Гоша полностью доверял матери.
После описанных событий, Даша и Гоша прожили вместе в отвоеванной однокомнатной квартире всего лишь года два. Союз их оказался недолговечным и вскоре распался окончательно. Георгию казалась, что Даша лишь тормозит развитие его карьеры. Она докучала ему своими участившимися сценами ревности: могла неожиданно, без предупреждения, появиться на репетиции или примчаться в гостиницу, где он жил во время гастролей. Выслеживала его после спектаклей, прячась в подъездах, когда он в толпе поклонниц с букетами цветов выходил со служебного подъезда музыкальных театров или концертных залов. Вскоре Георгий стал увлекаться сценическими партнершами и после очередного скандала оставил Дарью Кронину во второй раз, без малейшего сожаления, и на сей раз навсегда.
VI
Перестроечные годы, с их дефицитом и свежим воздухом перемен, поначалу мало повлияли на приволжскую повседневность, разве что стали расти как грибы кооперативные предприятия, и горкому партии приходилось делать вид, что они всей душой поддерживают самостоятельную торговлю. В пятьдесят пять, летом 1990-го, Сталина Георгиевна ушла на заслуженный отдых, точно за год до развала империи, которой она прослужила несколько десятилетий. Она была одной из последних работников Н-ского горкома партии, кто успел уйти на пенсию со всеми советскими почестями и щедрыми (по сути, никому не нужными) подарками – какими-то аляповатыми кусками гранита с дифирамбами местного рифмоплета из Дома культуры.
А тут – на тебе: в конце 1991 года Борисом Ельциным был подписан закон о приватизации, а вскоре и об ускорении приватизации. Поняв, что жизнь предоставляет ей уникальный шанс, Сталина с головой ухнула в водоворот событий. Поскольку в провинции все предприятия и натуральные ресурсы приватизировались местными партийными или комсомольскими лидерами, репутация и деловые качества Сталины Бодровой позволили ей стать равноправным участником раздела местных натуральных ресурсов: свой проверенный человек, скучает на пенсии и полна сил и идей. На собрании местной верхушки вопрос был поставлен цинично и прямо: давайте разбираться, товарищи, вернее, дамы и господа, какие натуральные ресурсы в нашем родном Поволжье и в округе нашего Н-ска? – лесные, водные, земледельческие, рекреационные и, конечно же, натуральные – нефть, газ и поваренная соль, – кого из вас что интересует?
– Я беру на себя рекреационные, – сразу же заявила наша героиня. – Начнем незамедлительное строительство нового комфортабельного санатория на месте всем вам известной развалившейся турбазы «Волжский утес». Пляжи прекрасные, леса вокруг. Несколько акров прибрежной и лесной полосы предлагаю разбить под дачные участки. Скоро сюда потянутся и москвичи, и самарцы, помяните мое слово. Рекламу проекта и наглядную агитацию я возьму на себя.
Баба – ума палата! Рекреационный проект, возглавляемый Сталиной, стал быстро приносить завидные доходы. Участки были быстро распроданы местным ушлым предпринимателям под дачи, начали строительство санатория на берегу Волги и новой гостиницы. Вырученный капитал крутился, распределялся между своими и оседал по законам шального русского капитализма. Сталина и ее горкомовские соратники, а ныне партнеры по бизнесу, стали стремительно богатеть.
Как только Сталина прослышала о новых законах на рынке недвижимости и о неожиданно появившейся возможности покупать и продавать квартиры в Москве без наличия прописки, она поначалу не могла поверить своему счастью. Теперь уже точно пару лет – и в Москву-у-у! Дело ведь теперь только в деньгах, Бог ты мой! Неужели нерушимая стена, делящая всех на москвичей и иногородних, неожиданно рухнула, как незадолго до того Берлинская?! Пожалуй, разрушение этой прописочной системы было для Сталины поважнее, чем развал всего Советского Союза.
В один прекрасный день Сталина, редко посвящавшая мужа в свои дела, решила поделиться с ним планом действий.
– Паш, мой бизнес приносит хороший доход. Еще годок-другой – и ты сможешь уйти на раннюю пенсию по семейным обстоятельствам, и мы с тобой переедем в Москву. Поближе к Гоше. Там сейчас так интересно! Жизнь бурлит. Понимаешь, Паша, жизнь!
Беда в том, что Пал Иваныч уходить на раннюю пенсию и переезжать в Москву, где жизнь бурлит, наотрез отказался и, как всегда случалось при разногласиях с супругой, подхватил свой аккордеон, закрылся в кухне, выпил рюмку-другую горькой рябиновой настойки и затянул протяжно, с чувством: «Из-да-ле-ка до-о-лга-а, те-чет ре-ка Во-о-лга-а!» –
Здесь мой причал, и здесь мои друзья.
Всё, без чего на свете жить нельзя…
В этих пропетых им словах была правда, поскольку корни его уходили глубоко в здешнюю землю. Здесь, на тихом деревенском кладбище были похоронены его родители, все его предки. Здесь у него, в отличие от супруги, были преданные друзья, всегда готовые прийти на помощь.
– Ну и черт с тобой! Сиди здесь до смерти, в этой дыре. Но на меня на старости лет не рассчитывай, – разозлилась Сталина. – Или ты переезжаешь со мной в Москву, или мы с тобой полюбовно разбегаемся в разные стороны. Выбирай!
Через пару месяцев после этого разговора Пал Иваныч совершенно неожиданно скончался от обширного инфаркта, и овдовевшая Сталина, искренне поплакав и попереживав, поняла, что в Н-ске ее никто и ничто больше не держит.
Георгий находился на зарубежных гастролях и не успел прилететь на похороны отца. Появившись отметить с матерью сорок дней, он неожиданно признался ей в том, что не видит для себя достойного оперного будущего в России и мечтает переехать за границу на постоянное место жительства. Куда точно, он пока не был уверен, но скорее всего в Лондон. Заманчивые приглашения от иностранных импресарио он стал получать всё чаще и чаще.
Для Сталины эта новость прозвучала как гром среди ясного неба:
– А я ведь, Гошенька, планирую к тебе перебраться поближе, в Москву. У меня ведь, кроме тебя, никого нет, никого… Гоша! – и вдруг впервые на глазах у сына разрыдалась. Тот бросился ее успокаивать и утешать.
– Мамочка, родная, только не плачь! У меня ведь в Москве и жилья своего нет, я всё еще снимаю крышу над головой, ты же знаешь.
– Так я, сынок, сама квартиру куплю… Я не буду сидеть у тебя на шее, – сквозь слезы проговорила мать. – А потом мы и тебе квартиру купим, где только твоей душе будет угодно. Хочешь в Москве, а хочешь в Лондоне.
Не придав серьезного значения услышанному, сын подумал, что это мать от горя. Заговаривается. Откуда такие деньги? Георгий мало интересовался ее финансовыми делами и не предполагал, какие суммы спрятаны в потайном сейфе, искусно вмонтированном за румынской стенкой в двух шагах от него. Посему он ответил утешительно:
– Хорошо, поступай, как считаешь нужным. Тебе виднее.
Итак, чтобы избежать налоговых инспекций и рэкетиров, от которых уже не было спасения и в Н-ске, Сталина решила хранить деньги на новую московскую жизнь не в местном банке «Волжанка», что занял помещение бывшей Сберегательной кассы на улице Ленина, ныне Самарской, не в офшорных компаниях на Кипре, а в потайном сейфе в собственной квартире. Еще при жизни мужа, воспользовавшись его недельной поездкой с друзьями на охоту и рыбалку, она собственноручно прорубила нишу в стене за верхней полкой книжного шкафа, (одного из звеньев пресловутой румынской стенки) и вмонтировала туда сейф с кодом от будущего московского счастья под прикрытием собрания сочинений Федора Михайловича Достоев-ского в тридцати томах. Сейф этот она привезла из Куйбышева на собственной машине, внеся его в дом под покровом ночи. О существовании тайника с сокровищами не знала ни одна живая душа.
По ее предварительным подсчетам, квартира в Москве в те времена должна была обойтись ей около ста восьмидесяти – двухсот тысяч долларов, и эта сумма давно уже лежала в заветном сейфе. Сталина решила поселиться в Крылацком, чтобы мимо протекала река, и воздух чистый, и парковая зона, и недалеко от метро. Зачем ей центр с его загазованностью, когда она привыкла к Волжским просторам? Следующей целью было накопить на евроремонт. Чтобы всё, как у москвичей. Евроремонтная сумма в заветном сейфе росла как на дрожжах. Хотелось также иметь солидную сумму денег для безбедной старости в Москве, а то и в Лондоне, чтобы не стать материальной обузой сыну. Сколько надо скопить для достойной пенсии в постоянно меняющемся экономическом климате, Сталина не точно представляла, но решила, что миллиона долларов должно хватить на некоторое время. Не до ста же лет коптить небо, в самом-то деле? К тому же, она совсем не торопилась оставлять свой строительно-рекреационный бизнес. Партнерство со старинными партийными друзьями не приносило ей до поры до времени никаких хлопот. Все покрывали друг друга, заметая следы, разрабатывая и осуществляя сложнейшие махинации и манипуляции с продажей дач и земельных приволжских участков.
И тут ее осенило. А что если начать собственноручно давать денежные ссуды под проценты, чтобы ускорить процесс накопления и переселения?! Все же вокруг хотели воспользоваться благоприятным моментом в истории отечества, чтобы вложить, перезаложить, украсть, перепродать. Поначалу Сталина совершала сделки только с хорошо проверенными лицами, но круг ее клиентов всё больше и больше расширялся, и по городу поползли слухи о ее подпольной финансовой деятельности «на стороне» от официальной рекреационной. Она брала у клиентов под залог драгоценности, которые могли бы поместиться в заветный сейф, и одалживала им различные суммы под десять процентов на короткое время – год-два, не более, и требовала при этом регулярной выплаты. Эдакий частный банк. Поначалу всё шло довольно гладко, и она планировала в какой-то момент остановиться, но вошла в азарт и точно так же, как в прошлом ее отец, Георгий Атарович Гонгадзе, испытывал некое болезненное наслаждение от опасности подпольной революционной деятельности, Сталина получала удовольствие от тайных сделок. Детали ее деятельности не были точно известны, но пару раз она получила странные телефонные звонки с угрозами. Однажды с ней встретился один из местных авторитетов, только что вышедший на волю Костя Кучеров, по кличке «Цыган», в прошлом ученик Пал Иваныча.
– Сталина Георгиевна, о вас тут, я слышал, многие судачат. Будьте поосторожнее. Я предлагаю вам надежную крышу.
– Крышу, а на каких условиях? – поинтересовалась Сталина. Пару дней назад у нее уже был нелицеприятный разговор с представителем местных органов внутренних дел, предложившим поговорить без свидетелей об общих коммерческих интересах.
– Мне ничего от вас взамен не нужно, – ответил Костя Кучеров. – Пал Иваныч был моим любимым учителем. Золотой человек. Эх… жаль, что помер. Не удалось ему меня направить на путь истинный, хоть он старался. Я ему многим обязан. Он ведь моей матери помогал после того, как меня загребли.
– Я об этом ничего не знала, – удивилась Сталина, не первый раз после кончины супруга узнавшая о его тайной от нее благотворительной деятельности.
Увы… Сталина не успела позаботиться о надежной «крыше» над головой. В тот роковой день она сама открыла железную, за семью засовами, дверь убийце, и следствие понимало, что она была хорошо знакома с посетителем и ждала его. Кофейный столик в гостиной был накрыт на двоих, в одной хрустальной вазочке лежало печенье «курабье», в другой – фрукты с местного рынка. Румынская стенка с сейфом была полностью выпотрошена, сейф взломан с помощью электродрели, иностранная валюта и драгоценности были украдены, и все списки должников Сталины-процентщицы бесследно исчезли. Тридцать томов Достоевского были сложены на полу тремя стопками.
Поначалу тревогу подняли соседи по лестничной клетке: почувствовав сильный трупный запах, позвонили в милицию. Обезображенную Сталину нашли в кресле с простреленной головой возле столика с подгнившими фруктами и печеньем. Вокруг летали мухи, форточка была приоткрыта, стоял июнь. Медэкспертиза заключила, что огнестрельные ранения были совершены из пистолета «Макарова» с глушителем. Лина скончалась на месте от трех огнестрельных ранений. Контрольным четвертым выстрелом киллер прострелил ей голову, обезобразив лицо до неузнаваемости.
Поскольку все дела она обсуждала по телефону, у молодого смышленого следователя Дмитрия Петренко моментально возникло подозрение, что телефон ее прослушивался и что прослушивать личный телефон могли только представители внутренних органов… Более того, при осмотре квартиры дотошный следователь обнаружил то самое прослушивающее устройство, ловко вмонтированное в телефонный аппарат. О том, кто именно – вернее, какая организация могла позволить себе подобные методы слежки, у следователя не было никаких сомнений.
Но как ему поступить, когда дома два малыша – четырех и двух лет – и беременная жена? Жизнь и безопасность любимых, беззащитных людей – или профессиональная этика? Молодой следователь прекрасно осознавал, что его решение повлияет не только на его жизнь. «Имею ли я право занести меч над их головками», – думал он, нервно куря одну сигарету за другой и глядя с балкона через тюлевую занавеску на округленные формы жены, читающей русские народные сказки сонной младшей дочке и внимательно слушающему сыну.
В результате, по делу об убийстве гражданки Бодровой арестовали именно Цыгана, ученика Пал Иваныча, которого соседи видели возле дома за пару дней до убийства. Однако через несколько месяцев безуспешного и сильно запутанного следствия Цыган был выпущен на свободу за отсутствием улик и состава преступления. Было доказано, что в момент убийства он находился в Тольятти, где покупал себе новую машину, что и было подтверждено свидетелем. Проблема заключалась в том, что каждый виток в расследовании преступления тянул за собой ниточку, которая начала разматывать клубок местной борьбы за власть и экономические сферы влияния между мафиозными структурами, городской верхушкой и внутренними органами.
Насильственная смерть матери произвела неизгладимое впечатление на Георгия. Отпев арию шута Риголетто «Cortigianni, vil razza dannata!» – «Куртизаны, исчадья порока!» из одноименной оперы Джузеппе Верди на концерте звезд мировой оперы под открытым небом в Экс-ан-Провансе, он ответил на междугородний телефонный звонок, увидев код родного Н-ска. Представитель Н-ского Управления внутренних дел сообщил ему о трагедии, выразил искренние соболезнования и попросил незамедлительно приехать в Н-ский морг для опознания тела пострадавшей. «Как убита?! Как в Н-ский морг? Она же собиралась на днях ехать в Москву?! Она же квартиру сейчас ищет… Кто это говорит?», – растерянно бормотал он.
Всё остальное происходило, как в ночном кошмаре. Георгий онемел и мало понимал, как добрался до Н-ска. Кто-то помогал, кто-то сочувствовал. Его агент и импресарио немедленно уладили всё с выступлениями, объявив о семейной трагедии, – чем вызвали повышенный интерес прессы к персоне Жоржа Бодрова. Коллеги-певцы не могли поверить в услышанное и допытывались деталей:
– Ох, эта постсоветская Россия! – сокрушались они.
Когда в морге Георгий увидел изрешеченный пулями трупп матери, ему стало плохо, от запаха в морге сильно закружилась голова, и мать стала куда-то уплывать. Его вырвало, и эта физиологическая реакция привела его в чувство, вернув четкость сознания. На похоронах он как мог крепился, прикрывая опухшие глаза темными очками, и как только гроб был опущен в землю, незамедлительно уехал из Н-ска. Уехал навсегда, поручив своему адвокату заняться продажей квартиры и передачей вырученных денег в местный интернат.
Несмотря на отчаяние и беспомощность Георгия и все его попытки на расстоянии докопаться хоть до какой-то правды, его адвокат посоветовал – в целях его же, Жоржа Бодрова, собственной безопасности – оставить всё как есть, чтобы не запятнать имя матери.
– Мой вам совет, закажите по ней молебен, как по невинно убиенной, – и поезжайте куда-нибудь отдохнуть при первой же возможности. Вас ждут ваши новые роли, ждет ваша публика. В конце концов, судя по тому, что мне удалось узнать, всё, чего хотела ваша мама, – это вашего успеха. Вот, кстати, ее папка, которую мне удалось получить у следствия, – здесь собраны рецензии на ваши выступления и много фотографий. Говорят, она этим жила.
Несмотря на столь драматическое развитие событий, жители Н-ска гордятся успехами своего земляка и только что назвали местный Дом культуры его именем. Известный во всем мире своей благотворительностью, Жорж Бодров пожертвовал солидную сумму денег на строительство Н-ской музыкальной школы, которой так же собираются присвоить его имя.
Интернетовский поиск и Википидия представляют подробную информацию о том, как складывается дальнейшая личная и творческая судьба Жоржа Бодрова. В настоящее время он проживает в Нью-Йорке и Лондоне, женат на красавице испанке по имени Кармела Мартинес-Бодрова, художнице по костюмам, и имеет троих детей от этого, судя по всему, счастливого брака. Стоит только нажать на слово картинки, чтобы увидеть, что Кармела воистину очаровательна и смотрит на Жоржа с обожанием. Жители Н-ска, хорошо помнящие Сталину Георгиевну, утверждают, что Кармела – копия Лины в молодости, – бывает же такое! В интервью Кармелы, которая уже неплохо говорит по-русски, она рассказывает о том, что на некоторое время решила пожертвовать собственной карьерой ради семьи и карьеры мужа.
Несмотря на то, что в некоторых статьях русских и зарубежных критиков проскальзывает информация о том, что Жорж Бодров пережил личную трагедию – насильственную смерть любимой матери, интернет не предоставляет никакой информации о жизни и деятельности Сталины Бодровой. При поиске, связанном с ее именем и названием города ее проживания, следует лишь один ответ: «Не найдено». Никакой информации об убийстве тоже не удается отыскать. По непонятным причинам, информация о работниках Н-ского горкома партии в советское и раннее постсоветское время также не доступна пользователям интернета.
Через два года после гибели матери, Жорж Бодров получил приглашение от художественного руководителя Нью-Йоркской Оперы Метрополитен исполнить главную роль в опере Модеста Мусоргского «Борис Годунов». Жорж с сердечным трепетом принял это предложение. После премьеры критики отмечали глубину и трагизм исполнения и необычайное вокальное мастерство знаменитого баритона.
Достиг я высшей власти.
Шестой уж год я царствую спокойно.
Но счастья нет моей измученной душе!
– пел царь Борис, напряженно глядя в темноту зрительного зала, как бы силясь увидеть в нем кого-то, только ему ведомого.
И не было пощады!
Страшная рана зияет,
Слышится крик его предсмертный…
О, Господи, Боже мой!
Роль Бориса Годунова принесла Георгию несколько новых завидных контрактов с Парижской Оперой Гарнье и Венской Государственной оперой и способствовала его триумфальному восхождению на вершину современного оперного Олимпа. В многочисленных интервью господин Бодров признается, что именно с «Бориса Годунова» началась его страсть к музыке, вспоминая о том, как мать привела его, десятилетнего, в Большой театр. Несмотря на вопросы дотошных журналистов, он наотрез отказывался обсуждать детали ее гибели, требуя уважения к его personal privacy, лишь добавляя при этом, что в конце двадцатого века его родной город Н-ск был охвачен золотой лихорадкой, создавшей криминальную атмосферу. Это объяснение более ли менее удовлетворяет назойливых журналистов.