Рассказ
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 317, 2024
Сага о бессоннице
Какой-то призрак неизменный
Везде преследует меня.
Константин Фофанов
Ночь похожа на реку. Она увлекает своим течением, затягивает в себя, поглощает заживо… И ты соскальзываешь в темные глубины, забываешь берега, облака, кроны… Дальние стебли света всё реже и реже трассируют русло уходящей реальности. А потом исчезают и они… И будто всё начинаешь заново. С чистого черного листа.
Я не верил в приведения, потому как ни разу в жизни их не видел и вообще не был склонен к потустороннему. Жизнь приучила смотреть на вещи утилитарно – в противном случае, вылетаешь в трубу и поминай как звали…
Ночью я проснулся. Бабушка стояла среди комнаты. Она была в белой ночной рубашке. Голые ступни тускло светились на темном полу. Узловатые кисти безжизненно свисали вдоль туловища. Она смотрела на меня в упор, но выглядела при этом смущенно и нерешительно. Несколько раз она пыталась что-то сказать, но только сглатывала горловой ком…
Я ничуть не удивился ее приходу – будто ждал. Хотя в последнее время за плотной служебной текучкой было не до того… Наверное, когда эта самая текучка бесконечна, невольно переходишь в автопилотный режим и профилактически отключаешь голову. И тогда в автономно существующей голове возникают удивительные тени, совершенно не подотчетные ее обладателю. И, верно, бабушка была одной из них…
Я разлядывал ее лицо, и мне казалось, что она помолодела. Глаза были ясны и пытливы, морщины едва угадывались, пепельные волосы струились по скулам. Странно, что я никогда не отмечал, что она красива… Я хотел ей об этом сообщить, но подумал, что диалог следует начинать не мне. Первое слово – негаданной гостье… Наверное, бабушка меня поняла…
– Я к тебе по делу, – заявила она. Голос ее был незнакомым, полнозвучным, молодым. – Но об этом не сейчас. У меня слишком мало времени. Как ты живешь?
– Хорошо, – сдавленно пробормотал я.
– Я рада. Я приду еще.
И она растворилась в темноте комнаты… Я даже головой потряс. Было ли это?
…Всю последующую неделю я прожил как будто под гипнозом. С кем-то о чем-то договаривался, чтo-то подсчитывал, куда-то ездил… Но вся эта рабочая рутина не заслоняла бабушкиного лица… Хотя, конечно же, это был всего лишь глюк. Других вариантов не вырисовывалось… Спал я в эти дни плохо – ворочался, вставал, включал компьютер, снова ложился… Но мне не мерещилось ничего.
Через неделю я более-менее оклемался. С удовольствием вспоминал о всяческих соблазнительных вещах… А еще через неделю прежнее наваждение стало понемногу забываться. И я уже не воспринимал это воспоминание всерьёз…
Я вспоминал другое… Мой дед был человеком обстоятельным и законопослушным. С четырнадцати лет он работал в железнодорожных мастерских на станции Грязи. Подносил инструмент, убирал металлическую стружку, разгружал болванки… Он так и пошел потом по путейской линии. Трудился в ремонтных бригадах, заочно закончил транспортный институт, стал главным инженером паровозоремонтного… Из Грязи да в князи, говаривал он в застольях. Это наше, наверное, фамильное – если попал в борозду, будь любезен, просуропь ее до конца… И никаких иных мыслей! Если приведений не бывает – значит, не бывает…
Однако не все мои родственники были на одно лицо… У деда моего имелся брат. Совершенно иных качеств товарищ. Весельчак, гуляка, авантюрист. И кутить любил, и деньги делать умел… Он всегда строил невероятные планы, проворачивал умопомрачительные комбинации, выходил сухим из воды… Красавчик, смельчак, охальник. Братское единство противоположностей…
Корова категорически не желала уходить со двора – яро упиралась и угрожающе мычала… Члены комиссии матерились и дружно тянули ее к воротам. Хозяйка нараспев кляла непрошеных гостей и кидалась царапать их напряженные физиономии, хозяин молчал и мрачно взирал на разор. В стороне веско курил уполномоченный из района. В происходящее он не вмешивался…
Судачили, что заявили соседи. Шутка ли – четыре поросенка, пара дюжин гусей, полсотни кур… Понятное дело, заявители не расчитывали на кулацкую живность – но зато рядом не будет этого бельма на глазу… Пусть похозяйствуют где-нибудь на Северах – флаг в руки…
Вообще, прадед с соседями ладил – подкармливал, одежонкой помогал – те голодранцами голимыми были. И соседи к нему – с почтением. Но плебейское почтение – штука хорошо известная…
Раскулаченных из этого района определяли под конвой в архангельские края, и бабушкино семейство проследовало товарняком именно туда. По прибытии родственников разлучили, и больше они никогда не встречались. Говорили, что прадеда видели в начале сороковых на Кольском полуострове…
Всего этого бабушка мне не рассказывала. Только в полубреду в больнице…
Что-то царапнуло по борту. Потом еще и еще… Рулевой прижух и выругался. Повисла тишина… Но молодцеватый военный улыбнулся как ни в чем не бывало и скомандовал «Полный вперед!» Портупея его грозно скрипела, пряжка победоносно сверкала, гимнастерка полнилась ветром…
Бабушка ошарашенно взирала на деда, на его брата, на свежие пулевые отверстия… Разве это можно было себе представить?.. Бестия! Оторва!.. Как он это всё устроил? Как узнал, в каком я лагере? Где бланки документов раздобыл? Форму? Катер откуда?..
Палата была четырехместной, но она оказалась там в одиночестве. Редкий для областной больницы случай… Поэтому я мог расположиться на соседней койке. В окно глядели заснеженные фонари, и ночная комната наполнялась бледным дневным светом.
Она долго была без сознания. Дыхание становилось прерывистым, хриплым… А потом и прекратилось вовсе. Я спешно перенес ее на пол и принялся что есть силы толчками давить на грудину… Это длилось целую вечность… Но, к моему изумлению, время вернулось в свои права – бабушка открыла глаза и заговорила…
Бравый офицер коротко козырнул и протянул документ. Дежурный принялся его с интересом изучать…
– Рядовой, повеселее! – скомандовал прибывший, – у меня мало времени. Доложи начальству. Срочно.
– Есть! – недовольно буркнул дежурный…
Начальник явился мгновенно. Это был испуганный упитанный человек с бегающими глазками. В руках он держал бумагу, переданную дежурным.
– Мне приказано срочно сопроводить заключенную в исправительно-трудовой лагерь, указанный в документе, – заявил визитер, – на сборы даю тридцать минут.
– А чем это вызвано? – робко осведомился начальник.
– Я приказов не обсуждаю, – отрезал офицер, давая понять, что тема исчерпана.
– Да, да, конечно…
– Действуйте.
Начальник оказался расторопным. Через двадцать минут заключенная была доставлена на вахту с вещами.
– Где расписаться? – сухо поинтересовался офицер, – благодарю за оперативность. Доложу командованию о вашей исполнительности.
Начальник воодушевленно подтянулся и с признательностью приложил руку к козырьку. Заключенная и офицер прошли по сходне, мотор затарахтел, катерок отчалил…
На третьем курсе мединститута после бурной ночи я с ватагой таких же разгильдяев понуро влачился за преподавателем по этим же палатам и на занятиях после обходов со значением нес несусветную чушь. При этом я вполне отчетливо видел себя в худом больном на койке у окна и прекрасно понимал, что рано или поздно видения наши обретают плоть и кровь. На другой стороне жизни – точно за колючей проволокой – тоже светило солнце. И в его лучах предстояло выкупаться по-любому… Но прежде всего думалось о головокружительных красотках, о немыслимых выходках, о бездонных далях и всякой другой тому подобной чепухе… Я себя постоянно и тщетно одергивал. И только теперь стало бесповоротно понятно, что это – самое главное.
…В следующий раз бабушка явилась мне через несколько месяцев. Она была улыбчива и разговорчива.
– Там прямо к воде подступали темные сплошные леса, и казалось, что крайние деревья стояли по колено в воде. Ветви вверху сплетались, и единая гигантская крона нависала над нескончаемыми стволами. Вода была непроглядной, небо свинцовым… Просто страшная сказка какая-то… Для меня всё было в диковинку. Я ведь ничего этого не видела – ни по пути в лагерь, ни, тем более, по прибытии на место…
– Ох, и брат был у твоего деда! Это что-то с чем-то… Озорной, заводной, безбашенный. И что редко – фартовый… Я-то поначалу и не поняла, что это за всплески прямо у борта… Под пулями в полный рост стоял и шутил!.. Обалдеть…
– А что с ним потом было?
– Он лишь однажды возник на горизонте… Уже после войны. А потом – с концами. Говорили, какое-то подпольное ателье в Воронеже организовал и совсем не бедствовал… Мне почему-то кажется, что жил он долго-долго… С его-то неугомонностью вполне мог и где-нибудь на Западе оказаться… У деда с ним связи не было. Да и я ничего специально не узнавала… Трудно сказать – почему. Всё течет, всё меняется… И может быть, я боялась лишний раз убедиться в этом?..
О чем еще думал студент третьего курса? О тех, кто стремится жить и по мере возможности противостоять переходу в иную ипостась… И о тех, кто сопровождает их в этом бенадежном противостоянии. Или лечит как умеет, или, наооборот, приближает переход… И это вовсе не означает, что первые – добрые, а вторые – злые. Так уж сложилось в каждом конкретном случае… Хотя, конечно, финальная расстановка обстоятельств – всего лишь расшифровка детских смутных начал… Но жизнь и сопровождение чужой жизни – это совсем разные участи. И не факт, что первая слаще…
– Так вот. О деле, – кинула вместо приветствия бабушка при очередном визите. Будто мы долго болтали перед этим бог весть о чем…
А между тем, я не видел ее много дней, и я уже начал было думать, что бабушка не вернется никогда.
– Дело в том, что я оставила в совершенно непотребном месте то, чего оставлять нельзя. И никакие обстоятельства оправданием тому быть не могут… Речь о моем нательном кресте. Конечно, кресты нещадно отбирали, да еще и били при этом… Я там на кухне работала – всё время на виду… Скрыть невозможно… Но никогда себе этого не прощу… Ну, да что теперь говорить… У меня к тебе настоятельная просьба. Нужно вызволить его оттуда. Понимаю, дело хлопотное. Но мне поручить это больше некому…
– Как это – вызволить?..
– Очень просто – поехать и забрать.
– Ты считаешь, что это просто?..
– Я считаю, что тебе это нужно сделать.
– Но я же работаю…
– Придумаешь что-нибудь. Это дело куда важнее работы…
– Ты в этом уверена?
– На все сто…
– Как же я там отыщу этот крест?.. А может, его давно уже и нет вовсе?.. А если он даже и сохранился каким-то чудом – как я узнаю, что это именно он?..
– Узнаешь, – отрезала бабушка.
Девчонки в нашей группе были броскими, яркими, острыми на язык… Почти все – из окрестных областей. Потому ли, нет ли – но общались мы будто на танцах в сельском ДК…
– Не желаете ли нынче вечером пройтись?..
– Буду безумно счастлива…
– Какое шампанское предпочитаете?..
– «Вдова Клико». Впрочем, оно последнее время испортилось…
– Совершенно с вами согласен. Империалисты всякий стыд потеряли… «Советское», безусловно, предпочтительнее…
– Главное, не чем угощают, а с каким чувством…
– В качестве чувств можете не сомневаться…
– А я и не склонна принимать какие-либо приглашения при на-личии сомнений…
– И очень осмотрительно поступаете. Всецело поддерживаю…
– О, как важна трепетной девушке поддержка! За это многое можно отдать…
– С огромным удовольствием возьму. Если позволите, конечно…
– Это порой не вполне от меня и зависит… Мне ли Вам объяснять?
– Что вы, что вы… Никаких объяснений. Они совершенно убивают очарование…
– Его так легко убить?..
– Чем эфимерней материя, тем она драгоценней…
«…Территория относится к таежной подзоне, поэтому вдоль берегов много густых лесов. Они состоят преимущественно из елей и сосен с примесью лиственниц, пихт, берез и ольхи. Летом в лесу много черники, клюквы и другой ягоды. Также можно собирать самые разные грибы, в том числе белые. В лесу живут куропатки, перепела, тетерева, глухари, совы и другие птицы, а также многочисленные животные. В воде – заросли камыша, рогоза, тростника. В них обитают водоплавающие птицы – утки, журавли, кряквы, гагары, лебеди и другие. Там встречается более 200 растений, внесенных в региональные красные книги. Среди редких и исчезающих видов можно назвать пихту сибирскую, родиолу розовую и валериану блестящую. К охраняемым животным относятся белки-летяги, манулы и кабарги…
…Недостатком текущего расположения производительных сил в регионе является привязка к водным путям снабжения, которая была исторически обусловлена наличием больших запасов леса в прибрежных лесничествах и низкой стоимостью транспортировки сырья по воде… Создание сети перспективных лесопильных предприятий осложнено отсутствием общей транспортной и энергетической инфраструктуры в этих районах…»
Ночью мы с подружкой вели беседы на необязательные темы. Она, откинув простыню, просила подтвердить ее неотразимое очарование… А я щеголял окололитературной эрудицией…
– После того, как невеста придушила Николая Рубцова подушкой, хорошо его знавший Виктор Астафьев сокрушался, что «исчадью северных лесов» совсем не та нужна была женщина… Ему нужна была мамка… Только в этом и состояло возможное спасение.
– Я никогда и ни за что не буду мамкой, – деланно надувалась подружка. – Я девочка. Мне самой нужен папик…
– Так ты бы и ему изменяла…
– Конечно. Глупо тратить молодость на верность…
Мы хохотали, и этот смех казался нам воздухом всего на свете…
Суденышко шло до самого Архангельска, но моя остановка была значительно ближе. Пассажирский люд в массе своей был рабочим. Лишь одна группка туристов при бородах и гитарах выглядела на особицу. Тяжелые крупные брызги порой долетали из-за борта и холодом прожигали щеки. По берегам проплывали высокие древесные ветви, сплетающиеся в одну бесконечную общую крону.
Я заранее выяснил, что на прежнем месте лагеря давно уже не существовало. Там устроили музей репрессий, а потому доступ туда был свободным. Трудность состояла лишь в транспортной доступности. Но разве это проблема?..
Как мне действовать по прибытии на место, было неясно. Понятно, что сообразно обстоятельствам. Но какими эти обстоятельства случатся, ведал один Бог. И надеяться приходилось только на него… И ещё – меня пугало то, что могу не распознать бабушкин крест. Она, понятное дело, помнила его отчетливо и потому была уверена, что спутать его с прочими я никак не могу. Но я-то хорошо знал, что крест другого человека явлен только ему. И близкие здесь не помощники…
Черные разлапистые деревья провожали меня настороженными взглядами, и я кожей чувствовал холодное воздушное электричество…
Музеем заведовал худой подержанный человек, похожий на бывшего зэка. Он посетовал, что посетители случаются не каждый день. А впрочем, ему до лампочки. Вход, один черт, бесплатный, и денежка ему капает в любом случае. А рассказывать он готов всегда – хоть среди ночи растолкай… Работу в поселке не сыщешь, а потому пришлось податься в артисты разговорного жанра…
– Итак, что я могу сообщить по интересующиму вас вопросу… В Российской империи к 1917 году большинство тюрем подчинялись Главному тюремному управлению Министерства юстиции. После Февральской революции была объявлена широкая амнистия, и число заключенных к сентябрю 1917 года сократилось до 34 тысяч человек, тогда как еще в 1916 году количество их составляло 142 тысячи. Новыми властями была создана новая структура – Главное управление местами заключения, которая после Октябрьского переворота была, в свою очередь, распущена. Вместо нее в апреле 1918 года учрежден Центральный карательный отдел. В июле 1918 года служащие сего отдела составили «Временную инструкцию Народного комиссариата юстиции» о создании новой системы мест заключения. Она основывалась на двух принципах: самоокупаемость – доходы от труда заключенных должны покрывать расходы правительства на содержание мест заключения, – и полное перевоспитание заключенных.
Нужно сказать, что в Советской России до 1922 года существовало пять типов лагерей принудительных работ: лагеря особого назначения, концентрационные лагеря общего типа, производственные лагеря, лагеря для военнопленных, лагеря-распределители. Но с терминологией тогда обращались вольно. В документах НКВД термины «лагерь принудительных работ» и «концентрационный лагерь» использовали часто как синонимы. Встречается и название «концентрационные трудовые лагеря» – так что скорее всего разделение на типы было формальным. Кроме того, при необходимости – как при подавлении Тамбовского восстания – организовывались временные полевые лагеря…
Поначалу заключенных не рассматривали как дешевую рабочую силу – в лучшем случае рассчитывали лишь на то, что их труд покроет затраты на содержание мест лишения свободы. Но потом ситуация изменилась… Словосочетание «исправительно-трудовой лагерь» впервые прозвучало 27 июня 1929 года на заседании Политбюро ЦК ВКП(б). 11 июля 1929 года постановлением Совета народных комиссаров СССР «Об использовнии труда уголовно-заключенных» были созданы две параллельные структуры, ведающие местами лишения свободы. Первая управлялась в ОГПУ СССР, вторая – республиканскими НКВД. Основу первой составляли исправительно-трудовые лагеря для осужденных к лишению свободы на срок свыше трех лет, а вторая включала в себя места лишения свободы для лиц, осужденных на срок до трех лет, для содержания которых следовало было организовать сельскохозяйственные и промышленные колонии.
А 25 апреля 1930 года во исполнение постановления СНК СССР «Положение об исправительно-трудовых лагерях» от 7 апреля 1930 года приказом ОГПУ было организовано Управление лагерями ОГПУ – УЛАГ, которое в 1934 году было переименовано в Главное управление лагерей, трудовых поселений и мест заключения – ГУЛАГ… Ну вот мы и подошли к знакомой до боли аббревиатуре… Лагеря в те годы появлялись как грибы после дождя… На месте, где мы с вами сейчас мирно беседуем, как раз и располагался один из исправительно-трудовых лагерей. Их и выше, и ниже по реке было много. Здесь содержались женщины. Лагерь был средних размеров, общего режима. Типовое такое учреждение этого рода. Заключенные занимались швейными работами. Производили форменную одежду для красноармейцев… Два барака еще сохранились – доживают свой век. Никто ремонтировать их, конечно, не собирается. Есть нынче дела поважнее…
– Основная экзпозиция развернута в помещении администрации лагеря. На этих стендах можно увидеть фотографии его рабочей зо-ны – производилась официальная съемка. На лицах работниц – энтузиазм, между прочем… Скажете, постановка? Но разве так сыграешь?..
– Жить захочешь – и не так сыграешь…
– Среди заключенных соревнование организовывалось – два дня ударного труда за три дня срока шло…
– Царская, прямо-таки, щедрость…
– По крайней мере, это поманче денег было…
– А находились ли желающие как можно быстрее выпасть из этих трудовых гонок?
– Это вы о чем?
– Случались ли побеги?
– Нет, такого за всю историю лагеря не было ни разу…
– Ни разу?!.
– Впрочем… был один случай… Вроде бы сбежала одна из поварих… Но это нигде документально не зафиксировано. Похоже на легенду.
– Всё тут похоже на легенду… Какие музеи не гандоби – а всё до конца не верится…
– Это почему же не верится? Вот здесь – личные вещи заключенных. Расческа, заколка, нательный крестик… Кстати, якобы той самой улизнувшей кухарки. Ох уж этот лагерный фольклор!..
– А откуда вы его знаете?
– А некоторые из отбывших срок так и осели потом в поселке. Моя бабка работала в хозчасти при зоне. Работу и тогда выбирать не приходилось… Так что я в детстве много чего наслушался.
– Выходит, это учреждение перешло вам по наследству?..
– По наследству перешло удовольствие существовать при нем…
– Не сгущайте краски.
– И не думаю. Это не самая печальная стезя…
– А в этой комнате всё, что можно показать? Не густо…
– Для объемной экспозиции деньги нужны. А презренного металла в музее, как водится, в обрез. Крыша течет, полы гниют, экспонаты плесневеют… Кое-какие из них – что под открытым небом – местные втихаря растащили… А нанять сторожа всё никак не сподобятся… Охранную сигнализацию – и ту поставить не на что… Да что музей?! Дорогу в поселок до сих пор не проложили. Стыд и срам! У нас и поныне одна только связь со всем остальным миром – та же самая неизменная река…
Дым высоко поднимался над кронами. На костре стоял огромный котел. Варево волновалось, пузырилось, закипало… Бабушка сидела чуть поодаль и думала о том, чем будет кормить народ. Отсутствие необходимого – это личная проблема повара. Дерзай, придумывай, выкручивайся… Ведь ценится лишь вкус на выходе. Им одним, конечно, не насытишь. Но порадуешь. А радость сплошь и рядом нужнее сытости.
В центре поселка располагался гостевой дом. Вросший в землю, почерневший, с плесенью по углам. Я был в нем единственным постояльцем, а потому свободно разгуливал по его скрипучему коридору и облупившейся кухне без риска вступить в какой-либо дежурный диалог. Меня радовала возможность спокойно всё обдумать. Хотя думать, по сути дела, было и не о чем… Всё сложилось само.
Окно поддалось легче, чем я предполагал. Стекло вывалилось из рамы и даже не разбилось. Я без лишнего шума забрался в темную комнату, вытащил фонарик и быстро отыскал нужный стенд. А уж тут стекло и вовсе никакой помехой на стало… Я деловито сунул крестик в карман и неспешно ретировался прежним путем. Кругом было тихо и черно. Еще бы! Три часа ночи…
УК РФ – Ст. 158, ч. 2, п.б «Кража, совершенная с незаконным проникновением в помещение либо иное хранилище… Наказывается штрафом в размере до двухсот тысяч рублей или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период до восемнадцати месяцев, либо обязательными работами на срок до четырехсот восьмидесяти часов, либо исправительными работами на срок до двух лет, либо принудительными работами на срок до пяти лет с ограничением свободы на срок до одного года или без такового, либо лишением свободы на срок до пяти лет с ограничением свободы на срок до одного года или без такового…»
Билет на катер я купил заранее. Я прекрасно понимал, что из этой дыры иначе как по реке не выбраться, и поджидать меня будут именно у речных касс. Но могли караулить и прямо на пристани… Нужно было глядеть в оба. Хотя и грела надежда, что грешить станут на местных…
Я долго смотрел на однообразные лесистые берега, и мне начинало казаться, что мы никуда не движемся – за бортом всю дорогу одно и то же. Наверное, от желания того, чтобы мы шли быстрее. Ожидание остановки оказалось безразмерно долгим… Но наконец мы причалили к небольшому пирсу. Я не спеша направился к выходу и, проходя мимо рубки, услышал, как по громкой связи капитану диктуют мою фамилию, имя, отчество… К счастью, дорожная сумка была со мной… Я ускорил шаг и через несколько минут оказался в центре населенного пункта. Он был совсем крохотным, но междугородные автобусы сюда ходили…
– Наши лахудры и там по-крестьянски быстро соориентировались. Унывать – дело рисковое… Вохровцы все сплошь молодые да горячие, подруги сердечные далече… Жизнь начиналась после отбоя. Девочек вызывали к начальству… Возвращались они под утро – веселые, очумелые… Никто их не заставлял. Они сами напрашивались. И никаких особых поблажек за это не имели. «Что ты кочевряжишься, – говорила соседка, – жизнь проходит…» Ко мне тоже подкатывали… Но зачем мне это? Не под дулом, ведь, пистолета… «Представляешь – шампанское, икра, шокодад… Только он слишком быстро кончает. Но ласковый, ласковый… Только ты об этом никому. Договорились?»
Даже не знаю, вышли они потом оттуда или нет. Болтовни вдогонку не любит никто…
Я сидел на остановке и ждал автобуса. Ясное дело, ходили они сюда неохотно, но иного пути не было… Редкие прохожие поглядывали на меня с недоверием и, удаляясь, по нескольку раз оглядывались. Что во мне такого необычного? Во лбу звезда не горит…
Я, понятное дело, тоже озирался опасливо – для полноты ощущений только отсидки и не хватало… Но было ощущение, что слишком заморачиваться моей персоной здешние ищейки не станут… Даром, долго прислушиваться к себе не пришлось – рейсовый возник как из-под земли. История с погоней повторялась в виде фарса…
Улица утопала в цвету. Щербатая мостовая горбилась по прибрежным буграм, порой исчезая вовсе, порой снова выныривая из зарослей. Набитые зеленью дворы наползали друг на друга. Из густой листвы в глубине участков торчали крашеные крыши приземистых строений. По прибытии из северных краев бабушка снимала в одном из них комнату. Дед жил и работал в Грязях. По их мнению, так было лучше для конспирации…
Я любил гулять по этим местам. Прекрасно зная, что бабушкино пристанище сгорело еще в Отечественную, заглядывал в калитки, радовался лавочкам на пригорке, тер в ладонях травяные стебли…
Спал я плохо. Долго не мог сомкнуть глаз. Потом проваливался и стремительно шел на дно сознания. А когда выплывал – водяная толща беспощадно испытывала череп на прочность. Болевой напор казался нескончаемым…
Во время войны дедовский завод эвакуировали бог знает куда, стремительно развернули, перепрофилировали на изготовление танков. Вскоре и бабушка последовала за мужем и очутилась на неожиданно солнечной стороне жизни – с невиданными могучими кедрами, желанными домохозяйскими обязанностями, новыми нелюбопытными друзьями… Впрочем, и на прежнем месте всем было уже не до нее…
– Бабушка, я привез его тебе. Возьми…
– Спасибо. Но он мне больше не понадобится…
– А зачем же я всё это проворачивал?.. Выходит, что напрасно…
– Как это напрасно? Разве можно его оставлять тем, кто над ним надругался? Пусть он будет у тебя. Он теперь твой…
– А что я с ним делать буду?
– Нести.
– В каком смысле?
– В прямом. На собственной шее…
– Неужели все мои приключения – только ради этого?.. Я думал, что это жизненно важно именно для тебя.
– Это важно и для меня тоже. Но «жизненно» – в моем случае не то слово… А что тебя так смущает?.. Ну, так и не бери в голову…
Страх перед будущим нелеп,
стареть без паники сумейте.
Как ели, так и ешьте хлеб,
Вино – как пили, так и пейте…
– Это, кстати, подруга-убийца твоего любимого непутевого поэта написала… Напрасного на свете не бывает. Если бы всё можно было понять разом – не существовало бы времени…
Я задумался и опустил глаза. А когда поднял голову – бабушки уже не было…
Какие только таблетки для сна я не глотал!.. И те, которые все пьют, и всяческие экзотические – на названиях язык сломаешь… Толку было чуть. Подуспокаивало, смягчало… А потом – всё в полный рост по новой… Вопросы, вопросы, вопросы… Далеко не сразу до меня дошло, что дело не в лекарствах. А в умении не тормозить на ответах… Не останавливаться, не вглядываться, не тупить… Ответчики уже давно за всё в иных пределах ответили… А дурацкие заминки отпечатываются навсегда…
Я очнулся один в четырехместной палате, хотел поднять голову, но не смог. Нестерпимая боль сдавила виски. Я хотел позвать постовую сестру, но голос пропал начисто… Ночная комната полнилась бледным дневным светом. Я понял, что это из-за обледенелых фонарей, которые казенным тусклым взглядом, не отрываясь, глядели в мое окно.
Бабушки рядом не было. Она умерла полвека назад. Но палата была той же. Те же инвентарные номера на грядушках коек, те же листки с температурными кривыми, те же обшарпанные колченогие тумбочки. Всё было на месте. Я с облегчением выдохнул и закрыл глаза.
– А с чего всё началось?
– Долго рассказывать… Если не размазывая – с постановления Политбюро ЦК ВКП(б) «О мероприятиях по ликвидации крестьянских хозяйств в районах сплошной коллективизации» от 30 января 1930 года. Хотя это вовсе не самое начало… А 2 февраля 1930 года был издан приказ ОГПУ СССР № 44/21. В нем говорилось, что «в целях наиболее организованного проведения ликвидации кулачества как класса и решительного подавления всяких попыток противодействия со стороны кулаков мероприятиям Советской власти по социалистической реконструкции сельского хозяйства – в первую очередь в районах сплошной коллективизации – в самое ближайшее время кулаку, особенно его богатой и активной контрреволюционной части, должен быть нанесен сокрушительный удар». Ну, и нанесли…
– У тебя и память!.. Неужели ты все эти даты и номера помнишь?
– Мне полагается. У ведь меня ничего другого не осталось. Ну да разве что – ты…
«Вода смыкается с небом, и плывут по нему облака, а там другие, а потом гряда облаков уходит за выгнутый дугой простор. И, верно, от привычки человека, оставаясь наедине с природой, с красотой родной земли, вопрошать прошлое, сама собой приходит здесь мысль, что и ты видишь сейчас всё так, как первый новгородец, которого неспокойная русская душа позвала с волховских берегов обживать неведомую северную реку. Так же далеко уходят песчаные откосы убегающих берегов и круто обрываются в свинцово-серую воду, так же желтеют твердые, сглаженные водой отмели, а за зелеными длинными островами взблескивают на солнце протоки, спят в опуши ивняка тихие старицы, и до синевы темны зеленые увалы лесов, окаймленные по краю изумрудными пожнями со слюдяным блеском чарус, которые расступаются только затем, чтобы пустить дальше по берегу череду сизых деревень, уходящих по холмам в иные дали, в иной простор.»
Ни изумрудных пожней, ни сизых деревень мне увидеть так и не привелось. Берега у каждого свои…
Больница была светлой и почти праздничной – просторные прямые коридоры, квадратные холлы с веселым настенным узором, панорамные окна, из которых порой выбрасывались слетевшие с катушек пациенты… И прерывистый шепот веселых студенток, с круглыми глазами обсуждавших очередной случай… Пространство словно раздвигалось, объем яви увеличивался. И нечеловеческое давление просто обязано было оставаться где-то там – в цепких недрах небытия. Если бы все обязанности на свете неизменно выполнялись!..
– После возвращения из Сибири на улице я случайно столкнулась с братом твоего деда… И уже почти бросилась ему на шею, но он кратко и остро зыркнул, втянул голову в плечи и резко зашагал в сторону… Я замерла как вкопанная и только проводила его пустым взглядом. Сутулая спина, поднятый воротник, приплюснутая кепка… Может быть, он меня не узнал? Может быть, принял за сумасшедшую? Может быть, следовало кинуться за ним, догнать, напомнить?.. Нет, этого делать не следовало ни в коем случае… Я и сейчас так думаю.
По берегам могучей реки стояли непроглядные черные леса. Отражения деревьев мелко дрожали на рябой поверхности тяжелой воды. Рваные тучи покорно щли по течению.
Вокруг было тихо, и я думал, что через какое-то время можно уже будет где-нибудь причалить и перевести дух. И принялся было выбирать подходящее место… Но вдруг что-то коротко ударило в судовую обшивку, потом еще раз и еще… Потом резкое пламя вспыхнуло в животе, потом в груди…
В суденышко стремительно набиралась вода – по щиколотку, по колено, по пояс… Чтобы не накрыло с головой, нужно было вставать. Но силы уходили вместе с предательски быстрой кровью. Я всё же собрался, облокотился о ближний борт… И мир перевернулся.
– А твой дед никуда не сворачивал… Всегда ходил по прямой. Когда вернулись, опять работал на паровозоремонтном… В партию, правда, никогда не вступал. А для начальника это было куда как непросто… И в тот же день, когда ему исполнилось шестьдесят, – ушел на пенсию. Его долго и усердно упрашивали – кадр, всё-таки, ценный… Но он мягко улыбался и говорил: «Нет, нет… Спасибо за доверие, но всё, что мог, я сделал…» И не слышалось в этом ни кокетсва, ни надрыва… Он с детским азартом играл в городки, воздвигал из фанерных ящиков дачный домик, придирчиво изучал кулинарные рецепты… По утрам дед надевал соломенную шляпу и отправлялся за свежими газетами. А потом долго читал их на лавочке во дворе… Будто из них можно было почерпнуть что-то неведомое… Он слишком любил быть в тени. И возможно, эта любовь была искренней…
…Теперь мне было не выплыть… И дежурный врач тут, как ни упирайся, не при делах… Я всё прекрасно понимал – сам на практике хаживал по таким вызовам… Слава Богу, некоторым верхоглядам всё-таки дается под занавес не свойственное им понимание… И это, что ни говори, разновидность счастья. А значит, я его заслужил… Крест был на мне.
Где-то над головой являлись и уносились течением какие-то случайные силуэты, стертые черты, забытие лица… Заводные подружки из группы, бородатые романтики на баркасе, настороженные северяне в допотопном поселке… Всё быстро, безвозвратно, пунктиром… Точно кто-то стремительно прокручивал пленку, мельком показывая запечатленное… Смысла останавливать показ не просматривалось никакого. С остановками всё было ясно…
* * *
– Мне всегда хотелось всех накормить. И, видит Бог, я очень старалась… И радость при этом давалась прежде всего мне самой… Так что действовала я из корыстных побуждений… И стало быть, наказана вполне заслуженно… Да что мы всё обо мне да обо мне?.. Ты сам-то каким воздухом дышишь?
– Твоим.
– И тебе его хватает?
– Такова уж участь сопровождающего… С прежней работой пришлось расстаться. Начальству нужно иное… Похоже, придется попрощаться и с чем-то более ценным… Но разве быть подле тебя – это дорога в никуда?..
– Мы как-то невзначай поменялись ролями… Это неправильно. Мне виделось, что всё будет с точностью до наоборот…
– Ничего страшного – всё рано или поздно переворачивается…
– Это единственное, в чем сомнений нет никаких…
И мнимая бабушка промелькнула, и обрывок нашего нелепого разговора, и жгучее недоумение от него…
Стебли света лениво змеились перед глазами, любопытные рыбы замирали совсем вблизи, бойкие воздушные пузыри наперегонки мчались вверх… Осклизлые коряги кратко салютовали изломанными руками, расномастные водяные пласты стремительно сменяли друг друга, стойкая придонная взвесь невозмутимо поджидала внизу… Там происходила другая жизнь. И ее предстояло принять.
15 августа 2024