Из литовской поэзии. Переводы
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 316, 2024
Марюс Бурокас
ФЕВРАЛЬ
Мороз-пёс лижет
мне руки. Снег
и камни. Детские головы светятся
в окнах. В трубах
леденеет вода, расщепляется дерево
валит дым, жемчужный свет
ощупывает стекло.
Все состояния теперь непостоянны. Время –
и ветер с моря обветривают, обжигают,
я оттаиваю. Мне не хватало
этой соли, твоей
кожи, согревающихся под ладонью
шершавых губ
чистого бытия.
* * *
жалкие
вильнюсские ангелы
широкозадые
страшные
в своей белой слепоте
давно списанные
со всех небесных сражений
ссылка
ссылка в нашем городе
их участь
одиночество
и испытание скукой
знаем
такими и должны быть
наши пастыри
задохнемся во сне
от их перьев
* * *
Книги – это мои
тропинки
и сад
убежище и
больница
вцепившись в предложения в них
вглядываюсь в зелень
через дорогу
– тесны твои решетки
строчка
глотаю стихов пилюли
гладкие
как галька
у Черного моря
— — — — — — — — — —
так нет же
и я хочу
хочу быть
одним их этих –
в латах,
в запряженной гекзаметром
колеснице
сжимающим поводья
и копье
орущим
летящим как безумный
к каменным
повернутым к нам
спинам богов
Сигитас Геда
А НА САМОМ-ТО ДЕЛЕ И НЕТ НИЧЕГО
самые большие переживания в моей жизни –
один из моих приятелей любил прогуливаться по лезвию бритвы, но я дошел до рощицы из сабель –
самого главного героя-любовника Иисуса Христа не было, придумали его отщепенцы, правда, но такой малюсенький акцент, а всё остальное До и После него, акцент всегда был, насколько нам известно, за – огромное пространство, пурпурное одеяние и ореол, явление народу, снятие с креста, воплощение, божественный знак, жизнь, скитания, принятие мук, смерть и воскрешение, исцеление и воскрешение других, – всё было и возродилось по радению апостолов, как проекция, как накопление, как концентрация благородства, но всё равно он остался маленькой точкой, сосредоточенной самой в себе в этой вселенной, а мне так бы хотелось, чтобы он сиял надо мной как огромная пурпурная звезда с тысячей ветвей, а тут и растения, и моря-океаны, люди, миры, Бог Отец и Матерь его Святейшего духа, золото, соли и воды, розы и бриллиантовые звезды, а крестик на самой вершине, как прочерченный кровавым ногтем, о! я желаю, чтоб он был большой, такой необъемный, чтобы я мог его спотыкаясь нести, такой вышитый сверкающими рубинами остроребрыми, святыми его звездочками, они как пуговицы, как клешни рака, такой далекий и близкий, что, даже ничего не испытывая, ты страдал бы, страдал бы, страдал бы, работать некогда, любить некогда, бороться некогда, разрубить цепи неволи, реконструировать мир, начать заново…
20 ПРИЗНАНИЙ
Подумал о том, что я уже всё испытал,
притворялся младенцем, ребенком малым,
маленьким мальчиком и маленькой девочкой.
Маленьким детским богом – Ничем.
Я прикидывался птицей.
С высоты птичьего полета смотрел на Литву, на кратеры ее морей.
Притворялся ксендзом, кентавром, Жаворонком, Иисусом
Христом, величайшим литовским поэтом, всякими людьми и птицами.
Хароном, демиургом, игравшим с ракушками в Балтике.
Смертным, ласкавшим Дидону в глубине моря с китами.
Пьяным Вийоном или Бильханой,
насилующим несовершеннолетнюю королевскую дочь.
Кассандрой, предсказывающей гибель.
Пикассо, дробящим кости.
Выжившим из ума Гельдерлином, жаждущим только тишины.
Ли Бо с припорошенными снегом знаменами в древнем Китае.
Вороной, белой, выдергивающей крапиву.
Всеми созданиями, которыми ты, Господи, велел мне быть.
А вот сейчас я хотел бы быть собой.
Жестоким, темным, безжалостным,
Бессильным, больным, благородным.
Умирающим и воскресающим. Чтобы жить.
Антанас Йонинас
КАК ПИШЕТСЯ СТИХОТВОРЕНИЕ
Март, дерево ожидания
подтаявшие ветви
с взрывающимися воробьями
на бледных альпийских склонах
граффити весны
и нетерпенье зимы
ладонью, выстукивающей ритм
по кромке плоского,
как стол, пейзажа
апрель, месяц сожалений
дерево тоски и раскаяния
галки, как черные флюгеры
тысячи флюгеров, одинаковых
железнодорожных птиц,
прикованных к запыленным тополям
и май, дерево неисполненных желаний
покрытое мелкими цветочками предательств
меж мозолистых корней
красуются важные павлины
божественные кони с ядовитым опереньем
одной рукой держу я арфу мира
я другой провожу по медным струнам сосен
мои корни говорят небу сосна
и иголок коготками робко
царапают землю
ПОГРАНИЧНАЯ ЗОНА
Не следят ли за нами еще
сломанные радары
не рассматривают ли наши следы на песке
давно немытые стекла биноклей
льдины съежились от холода, прячась в песке
на кого рычат там в ночи
уже ненужные служебные псы
опровергая какой-то из законов творения
мы согреваемся
отдаем свое тепло друг другу
твердые лучи ломаются о снежную корку
мы не успеем на парoм
который нас переправит снова на большую землю
почему глаза у тебя такой синевы
или их сияние – симптом какой-то болезни
давай не станем тушить
неяркий свет
в этой комнате ночью
просыпаясь, увижу тебя улыбающуюся во сне
с вздрагивающими ресницами
куда нам спешить некуда нам бежать
навсегда мы останемся тут
в пограничной зоне
не пугает меня тиктак часов
всё равно мы – частицы в потоке времени
ОСЕНЬ В ГОРОДЕ
Смущена, улыбаешься, наливается краской рябина
вот и осень уж льнет к стенам улиц
каждая мысль на тему искусства, каждая мысль
об отравленном камне, как мышьяк, ядовитом
я на лестничной клетке курю, а транзисторный
ангел рыдает, оплакивая дешевеющую
со скоростью света стоимость дней наших
в то время, как свет стирает рассеянно
капли дождя с летних мольбертов
как течет этот день, как вода розовеющей пеной в реке половодной
на сером асфальте светятся звездообразные листья
только слово непроизнесенное стынет во рту
время смоет все, но и грех, который нужно бы смыть, и его вроде нет уж
я курю у окна и не вижу тебя, наклоненной над раковиной, Венера моя
там вдали у озера горного в отраженном сиянии
ты накрыта легкой вуалью дождя
золотит твои руки сквозь сплетенья ветвей
в просвете меж туч солнечный луч
сколько шагов тут столкнулось и сколько не встретились
тут, у ратуши бывшей
сколько желаний уносит несбывшихся эхо шагов эротическое
и сколько несказанного скрыто за дверями закрытыми
кондитерских парикмахерских и аптек
как больно осознавать, что не исправить день
когда пропустил его, как ошибку
снова весна, холодна как стекло, но она уж
в воспоминаний шкатулке на бархате пестром
как мало в ней простоты и утешения мало
но вот ты снова бредешь под дождем под красной рябиной
принеси мне невообразимое что-нибудь
любимая моя
Кестутис Навакас
ИЗ КНИГИ СТО И ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ
ЧЕТВЕРТОЕ
Растения – это португальцы. Животные –
французы. Металлы – это немцы, а
минералы – скандинавы. явления природы
из миттель-Европы, скорее всего когда-то
принадлежали Габсбургам. то, как мы действуем
– евреи. то, как мы мыслим, – это по-разному. если
хорошо получается – чехи, если плохо –
албанцы и итальянцы. если так себе – швейцарцы
и бельгийцы. наши страсти – это испанцы
наше молчание – исландцы. наша вера –
поляки. бессознательное – древние греки.
наша любовь – все исчезнувшие народы.
британцев нет. венгров нет. русских нет. голландцев.
литовцев нет. были. летописей не осталось.
ПЯТОЕ
Кому нужны эти топоры, смысл этих топоров слишком
таинственный. Для чего пилы и дамасская сталь
иногда невозможно понять и ножницы
они хотя бы красивы. Иногда невозможно
войти в комнату, когда ножницы на столе
иногда и комнат нет, куда вот так взял
и вошел. Но всё что угодно можно разрезать
или разрубить ребром бумажного листа. Если
там есть хоть две буквы. Одной не хватит.
Одной не на что опереться, одна выпадет
сквозь свое собственное отверстие, если сможешь
найти вторую – оставь сомнения. впусти ее:
бумажным листом сможешь рубить. Тогда топоры
будут опущены и со временем кровь свернется
СОРОК ПЯТОЕ
Он ходит по комнатам не в состоянии
перейти из одной в другую. не возвращаясь. он
отворяет двери: одна комната – венеция
другая комната – париж он идет из
одной в другую не в состянии войти: одна
комната – опал, вторая – нефрит
он становится Ею: она пряталась в нем
а сейчас распускается она идет.
Комнаты две. Одна – рождение
а другая – смерть, он блуждал по ним
и не мог войти и не мог родиться или умереть
она это может ей подчиняются небеса
когда он – это она, получается войти в обе комнаты
в комнатах там такое странное мыло
как смоешь пену– появляются из нее
прекраснейшие сосуды
Симона Бернотас
БЕЗ ЭЛЕКТРИЧЕСТВА
Ты мне сказала
Что между нами
Всё кончено
Нет электричества
Не вскипятить воду
Свет погас
Черные экраны
Транслируют пустоту
Я сказал тебе
Что всё это
Можно легко исправить
Зажег свечи
Стал искать
Предохранители
Включать и
Выключать
Взад
И вперед
Чтобы мы могли начать
Всё сначала
Ну что такого?
Прикинуться
Что ничего-то
И не было
Мелкая
Неполадка
Всё починим
Но ничего из этого
Не вышло
Свечи потухли
И я один
В глубокой ночи
БЛАГОСЛОВЕННАЯ
плачет хлеб, который ты ешь.
вопит вода, которой ты умываешься.
визжит воздух, которым ты дышишь
башни кафедрального собора
предназначенные благословлять
твое существование
вздымаются в небо
опрокидывая тебя
на землю
ты давишься хлебом
мутна вода, которой моешься.
воздух, которым дышишь – как лёд
Переводы – Анна Гальберштадт