Фавьерское лето Марины Цветаевой (1935)
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 315, 2024
Максим Макаров
Фавьерское лето Марины Цветаевой (1935)[*]
Поскольку всегда найдутся те,
которые будут манипулировать
историей, самое полезное, что
можно сделать, – знать эту историю
лучше них и не уничтожать негативов.
Василий Львов
Тот факт, что Марина Цветаева как-то раз провела пару летних месяцев в русском дачном поселке La Favière на Лазурном берегу, цветаевоведам хорошо известен – да, был такой эпизод, сохранились письма, пара-тройка записей в тетради и несколько стихотворений 1935-го – «Окно раскрыло створки…» (26-27 июля), «Небо – синей знамени!» (июль), «Никуда не уехали – ты да я» (1932 – лето 1935-го) «Ударило в виноградник» (20-22 сентября)… Но поскольку имя это резонирует в сознании любого русского человека, неважно, любит он поэзию или нет, то оно с успехом эксплуатируется в мемуарах. Если вдруг, по счастливому стечению обстоятельств, описываемое давнее прошлое хоть как-то (неважно как) соприкасается с Цветаевой, вы непременно наткнетесь на знаковое имя, причем сиять оно будет «во первых строках». Так произошло и с русским Фавьером, любой рассказ о котором начинается с «здесь на берегу Средиземного моря жили (sic!) выдающиеся представители русской культуры, среди которых Марина Цветаева…» Впрочем, дальше этой красивой фразы дело, как правило, не идет. А жаль.
Во-первых, тот даже не период, но – кусочек жизни Марины Ивановны интересен сам по себе. А во-вторых, вникая в него поглубже, оглядываясь там внутри по сторонам, осознаешь, каким же непростым было время, как корёжило оно людские судьбы.
1935 год… Что-то неумолимо надвигающееся уже ощущалось, хотя за окном, вроде, всё оставалось «как всегда». Время поляризации. Время исчезающих полутонов, когда мир постепенно упрощался до черно-белого, и контраст с каждым днем нарастал – между людьми, поколениями, странами, цивилизациями. Как стремительно расходились в стороны пути, насколько болезненным было это расщепление, к каким печальным последствием оно привело… Канун великих трагических событий.
Можно спросить, а при чем тут, собственно, Фавьер, Цветаева, и вообще – зачем мешать всё в кучу? Никакой натяжки! Тот крохотный дачный русский мир на французской земле представлял собой своего рода микрокосм, в котором преломились события куда более важные, чем простые повседневные «заморочки» и маленькие радости. Капля воды, в которой виден весь океан.
Русская эмиграция первой волны… К слову сказать, во Франции она была не такая уж и многочисленная – «русские составляют очень скромную иностранную колонию во Франции, если сравнивать ее с колонией итальянцев, поляков, испанцев или бельгийцев. Их будет даже меньше, чем швейцарцев».1 Франция – берег, на который выбросило спасшихся, та самая земля обетованная – оказалась далеко не раем, и всё-то в ней шло наперекосяк. Экономический кризис (за двадцать межвоенных лет французский франк обесценился в десять раз), многотысячные манифестации «против!» всего – на одном полюсе коммунисты, на другом ультраправые (и те, и другие – экстремисты) и нескончаемая чехарда во власти: только за пять лет в середине 1930-х сменилось… 15 правительств! Европа, еще вчера такая далекая, сегодня же – совсем под боком: Гитлер стал канцлером (1933), Германия вовсю вооружается (1935), началась гражданская война в Испании (1936), аншлюс Австрии (1938)…
Иллюзии у русских апатридов уже давно исчезли («советы вот-вот рухнут, и всё вернется…» – не рухнули, не вернулось), а с ними вместе поутихли и политические междоусобицы – дебаты и заседания, съезды и собрания, союзы и партии. Жить становилось всё труднее – биржевой крах в одночасье поглотил последние сбережения у одних и выставил на улицу других. То, что поначалу воспринималось как НЕЧТО временное, теперь со всей очевидностью превратилось в окончательное и бесповоротное НИЧТО: чужая страна, чужие люди, чужой язык. К тому же статус пребывания во Франции для большинства так и остался неопределенным, а потому повсюду – административные препоны, ибо «либертэ, эгалитэ, карт д’идентитэ»2 «Вышел русский генерал-беженец на Пляс-де-ля-Конкорд, посмотрел по сторонам, глянул на небо, на площадь, на дома, на пеструю говорливую толпу, почесал переносицу и сказал с чувством: ‘Всё это, конечно, хорошо, господа! Очень даже всё хорошо. А вот… кё фер? Фер-то кё?’…»3
Мужчины стали уходить в мир иной первыми, один за одним и раньше срока, – они всегда слабее (высокие переживания, ностальгия, неприкаянность, алкоголь); их спутницы оказались выносливее, на них держалась повседневная жизнь, точнее – выживание. Выросло новое поколение. Одни, оказавшись среди французских сверстников, легко отреклись от уже довольно смутных детских воспоминаний и вписались – учились, работали, заводили смешанные семьи, становились «как все». Другие же так и застряли на перепутье между прошлым и будущим. С одной стороны – крохотный привычный мирок родителей и знакомых, где все с одинаковыми воспоминаниями и печалями, все – прихожане одного православного прихода, все – завсегдатаи одного русского ресторанчика… А с другой стороны, шумит вокруг парижская жизнь, но ведь это – ИХ жизнь, НЕ НАША. Прошлое они проклинали (в отличие от старших, для них то была абстракция, повинная во всех сегодняшних бедах), а будущего для себя не видели. «Эти ослы, попав в это зaморье, ничего в нем не узнали – и не увидели – и живут, ненавидя Россию (в лучшем случае – не видя) и, одновременно, заграницу, в тухлом и затхлом самоварном и блинном прошлом – не историческом, а их личном; чревном: вкусовом; имущественном, – обывательском…» – Марина Ивановна Цветаева, взгляд изнутри. И она же:
До Эйфелевой – рукою
Подать! Подавай и лезь.
Но каждый из нас – такое
Зрел, зрит, говорю, и днесь,
Что скушным и некрасивым
Нам кажется ваш Париж.
«Россия моя, Россия,
Зачем так ярко горишь?4
Но ведь середина 1930-х – это еще и апогей дружественных отношений Франции и СССР. В мае 1935-го был даже подписан франко-советский пакт о взаимопомощи на случай, не дай Бог, новой войны (кстати, именно в ответ на этот шаг Гитлер начал ремилитаризацию пограничной Рейнской области, запрещенную по итогам Первой мировой войны, – прямая дорога к войне открыта).
Во Франции как никогда сильны «левые силы». В октябре 1935 года Андре Мальро, вернувшись восторженным из Москвы, заявил буквально следующее:
«Часто говорят о подозрительности, недоверии, с которым молодое советское общество, так часто оказывавшееся в опасности, вынуждено относиться к человеку. Будем осторожны в словах: эта подозрительность распространяется только на отдельную личность. Что же касается человека вообще, то, напротив, доверие, оказываемое ему Советами, быть может, самое большое за всю историю. Доверие к детям сделало из них пионеров. Женщина царской России, чье положение было, пожалуй, самым унизительным и тяжелым в Европе, превратилась, благодаря доверию к ней, в советскую женщину, проявляющую сегодня поразительную волю и сознательность. Трудом воров и убийц построен Беломорканал. Из беспризорников, которые тоже почти все были ворами, созданы коммуны по перевоспитанию. <…> Я считаю, что фундаментальная особенность Советского общества есть возможность воссоздания им гуманизма. Именно гуманизм станет основой взаимоотношения человека с цивилизацией, которую он принимает (тогда как индивидуализм олицетворяет отношение к цивилизации, им отвергаемой), и важными будут уже не индивидуальные особенности каждого члена общества, но его сплоченность, когда индивид будет защищать не то, что отделяет его от других, а то, что позволяет ему надличностно с ними объединиться».5
Этому верили. Или, скорее, хотели верить. И примеряли на себя. В 1934 году в СССР вернулась Наталья Столярова, осенью 1936-го уехал Билибин, в мае 1937-го – Куприн, в марте 1937-го – Ариадна Эфрон, в октябре 1937-го – Сергей Эфрон, в июне 1939-го – Марина Цветаева с сыном… Все они в той или иной степени – наши герои, фавьерцы. Последствия, как мы знаем, для них оказались одинаково печальны, хотя мотивы у каждого были, разумеется, свои.6
Эти возвращения сегодня интерпретируются по-разному, что нормально. У каждого своя интерпретация прошлого. Плохо, когда Историю насилуют. Вот потому так важно хранить «негативы» – оригиналы, факты. Ниже читателю предлагаются три таких «негатива», три «папочки» с документами. А уж выводы пусть каждый делает сам.
(Опубликованные в номере письма и дневниковые записи Марины Цветаевой читайте в журнале, бумажный формат)
ПРИМЕЧАНИЯ
- Pierre, А. Combien y a-t-il d’émigrés russes en France? Paris: Le Monde, 24 juillet 1946.
- Популярный среди русских эмигрантов каламбур: в национальном девизе Французской республики Liberté. Égalité. Fraternité (Свобода. Равенство. Братство) последнее слово заменено на более насущное для беженцев: carte d’identité – «удостоверение личности».
- Тэффи, Н. Городок. Париж: «Последние Новости». 1920. Здесь в русской транскрипции приводится фр. выражение que faire? – «что делать?».
- Цветаева, Марина. Лучина. 1931.
- Мальро, Андре. Проблемы литературы (Отчет о работе 1-го Всесоюзного съезда советских писателей). Париж, 23 окт. 1934 г.
- Позднее вернутся в СССР «фавьерцы» мать и дочь Богдановы, Белокопы-това, Родионова-Шерцер с дочерью…
[*] Мы продолжаем публикацию книги М. Макарова «Русский холм. La Favière (1920–1960). История русской колонии на юге Франции». См. НЖ, №№ 313-314, 2023-2024.