Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 315, 2024
* * *
люди, яблоки, камни и капли
и другие плоды;
говори на шумерском, аккадском,
прорубая ходы,
глаз мой, в каменном времени,
снова, позабыв ремесло
всякой вещи, беременной словом:
«камень», «капля», «стекло»
остаются добычей сетчатки,
молчаливой и не
подходящей для словозачатья,
первородной вполне;
наблюдай, как стремится к закату
обжигающий круг
умолчания, яркие пятна
приглушая вокруг;
глазом чайки и цапли туманный
создавая пейзаж,
сонный шарик прощально лобзает
уходящее за…
* * *
не смотри не ходи назад
вдруг останутся лишь глаза
может запах детского сада
приведет с собой рой литот
край кроватки волчок кусток
облаков и любви громады
для чего занимаюсь я
превращением в муравья
и великим бегу разломом
и холмом и путем ствола
в беззащитности хрупких лат
тропкой в дрожь листового лона
длиться водорослью в воде
в чьей-то лиственной бороде
ветер ветер глаза залей мне
лишь на лето иль лет до ста
и любовь как прыжок с листа
трепет шкур под звучанье флейты
Пенелопа
Твоего тела белый корабль в темноте
молча, почти бесшумно отчалит;
в узкой полоске света
за горизонтом двери утонет,
мягко сойдет на нет.
Снег, зелень, снег. После лепо ли мне
черным по белому городить
контрасты изменчивых декораций,
уходя уходить, бросать свою пригоршню,
чтобы после белым по черному
вновь замело, успокоило?
Днем ткать, ночью ткань на слова распускать:
«линия», «ломким», «лезвием», «резать»,
«зигзагом», «связать», «отмотать», «назад»,
«бросить», «якорь». Я корявые корни
памяти в землю времени врежу,
ошершавлюсь, покроюсь корой.
Став горой, нарожаю мышей.
Я всё выше, достигаю уже дыханием горизонта;
я дышу; мои легкие облака там, где зрение
стало таким же слабым и ломким,
как твой голос издалека.
Памяти папы
Ткаченко Константин Николаевич.
6.09.1950 – 31.10.2021
Зимние таинства, священнодейства
звезд ли, что ярче и ярче горят…
Я прорастаю из комнаты детства,
греюсь прозрачным огнем ноября.
Где-то в земле, непреклонно, глубоко
спишь ты, глотнув ледяной тишины;
я вечерами плыву на работу
сквозь частокол огоньков ледяных,
тихо лавирую; хрупкому борту
не устоять, но и не избежать.
Раз тебя нет, тебе больше не больно,
только вот мне всё равно тебя жаль:
вместо житья – лямка тяжкой работы,
бедность жилья, вспышки гнева жены –
хрупкому груз чудаку-доброхоту –
но никому ничего не должны
ангелы, коих здесь нет и в помине,
ветер, что дует сквозь нас напрямик,
дождь и деревья, моря и пустыни…
Я по привычке окликну: «Старик!
Пап, ты куда свое счастье запрятал?
Мне не найти теперь – вот начудил!»
……………………………………
Только гудков телефонных незрячих
тихое эхо гуляет в груди.
* * *
недолгий ящик черный маленький
или большой
куда когда мой разудаленький
ушел пришел
тот час ложиться под осинами
и забывать
не слышать воя ветра сильного
и не вставать
придут поспорить Хаксли Оруэлл
и просто так
а ты лежишь порой и вторишь им
глухой простак
слепой оратор в черном ящике
святой дурак
в овеществленном настоящем их
лети корабль
плыви в просторы вод неведомых
крошась в труху
с прощальной песней заповеданной
как на духу
* * *
Пробуждение.
Слово «мессенджер» отвратительно словно разрыв, воронка;
правый глаз заливает солнцем, другой в тени.
Во сне пытался всё отменить,
там шевелилось море ярко и звонко;
кажется, сну незнакомо понятие «дни».
Не отдавая себе в том отчета,
я жил под водой и причтён был к сонму морской родни;
где волны у берега катятся через большие камни,
где, смешиваясь со светом, на них колышутся водоросли,
плыл как бы костлявой и большеротой рыбой,
загребал плавниками-руками.
Средь пены над камнем движение ног и лап:
богиня в воду сошла и с нею ее собака –
большего и не надобно, когда б
так изо дня в день повторялось,
море и Солнце были бы вечными,
будут вечными,
вечной будет вся череда
плывущих и выходящих из вод созданий,
даже не найденных в списках,
утраченных в синем объеме воздуха,
во тьме оркестровой ямы,
даже звери Босха ручные,
сумасшедших боящиеся,
даже потерянные,
несмотря на обещанное вознаграждение всем нашедшим,
даже те, кого сон во плоть еще не одел.
Через мгновение я отчетливо их разглядел:
нагота и мокрая шерсть, Солнце в воде
с золотыми и черными волосами.
В это время у самого края воронки утра
Солнце другое смотрит в глаз то ли трупа,
то ли спящего, лежащего на спине.
Я этим утром есть, а кого-то нет.
Мессенджеров перекрестная тресконя.
Новостей уханье, свист и вой.
Перебежками, на другую сторону дня,
прикрываясь Солнцем над головой.
* * *
видела ль волны над полем цветущим уже
девочка там где колышется на рубеже
неравномерное лето сжимаются жизни мечты
и расширяются те что сумели вдохнуть красоты
выкрашен красною краской спасательный круг
выброшен страшною сказкой на берег а вдруг
выпрошен день еще день у кого ты просил
добр он тебе подарил ни о чем не спросив
дышишь ты дышишь ты веруешь в радость уже
завтра мы на берег поля по светлой меже
выйдем как пугала встанем нелепо и смех
наш распугает богов зазевавшихся всех