А. Гольдфарб. Быль об отце, сыне, шпионах, диссидентах и тайнах биологического оружия; В. Фадин. Хор мальчиков. Роман
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 315, 2024
Александр Гольдфарб. Быль об отце, сыне, шпионах, диссидентах и тайнах биологического оружия. – М.: НЛО, 2023. – 384 с.
В биографическом описании того или иного человека часто употребляется фраза «его судьба тесно переплелась с историей страны». На мой взгляд, это выражение лишает значимости личностный аспект в сотворении собственной судьбы. Ведь на одном и том же пространстве одновременно живут люди, активно участвующие в исторических событиях, и те, что остаются в стороне от них.
В вышедшей книге «Быль об отце, сыне…» важные исторические вехи движения за гражданские права и свободы в СССР представлены через призму опыта его активного участника Александра Гольдфарба – ученого-микробиолога, общественного деятеля, публициста. Имя автора уже известно читателям по книге «Саша, Володя, Борис», в которой речь идет о реставрации власти КГБ в постсоветской России, убийстве Александра Литвиненко и роли Бориса Березовского в политической жизни конца девяностых. Заглавия обеих книг отражают фокус автора на персоналиях и их участии в описываемых событиях.
Мемуары включают время учебы в университете, сотрудничество с Андреем Сахаровым и группой диссидентов-отказников, правозащитную деятельность Александра Гольдфарба в первые годы эмиграции. Для автора это был период острой конфронтации с советским государством и его институтами. В одном из интервью Александр Гольдфарб признается, что война с Украиной аннулировала сроки давности этого конфликта и во многом послужила стимулом для завершения работы над книгой, которая продолжалась в течение тридцати лет.
История начинается с рассказа о деде – Григории Хейфеце, убежденном большевике, внедрявшем идеи коммунизма по всему миру, подполковнике НКВД, руководителе разведывательного обеспечения советской ядерной программы. Ровесник века, он был одним из реализаторов революционного проекта, где, по выражению Гольдфарба, «толика радикального еврейского мессианства сплавилась со стихией вековой русской дикости». Память автора хранит воспоминания о ставших семейной легендой подробностях ареста деда Гриши, его рассказах о дальних странах и его глухом молчании в ответ на провокационные вопросы повзрослевшего внука.
Свой первый самостоятельный гражданский выбор автор делает в студенческие годы. Поворотным моментом в жизни Александра Гольдфарба стало появление Андрея Сахарова на международной конференции в Институте генетики (ИОГЕН) в 1970 году, к участию в которой автор был привлечен в качестве переводчика. В перерыве между сессиями Сахаров обратился с просьбой подписать петицию в защиту Жореса Медведева, насильно помещенного в психиатрическую больницу за публикацию своего романа за рубежом. Конференцию вел отец Александра, молекулярный биолог Давид Гольдфарб. Архе-типическая фигура своего времени, зять чекиста и отец вольнодумца, «ситуативный коммунист» и «кухонный диссидент в мыслях», он так же, как и сотни людей в зале, стал свидетелем открытой акции несогласия с действиями власти. Излишне говорить, что ни один человек не осмелился сделать шаг в сторону академика Сахарова – большинство присутствующих понимали, что будут неминуемо стерты в пыль. Для молодого Гольдфарба, напротив, было совершенно очевидно, что малые компромиссы могут привести к нарушению нравственных принципов и утрате самоуважения; он не был готов ждать, когда режим развалится сам собой, как советовал отец. «Я не смогу так жить», – говорит автор не столько отцу, сколько себе.
Первые главы книги представлены в анекдотическом ключе и, по сути, являются отдельными законченными произведениями, органично встроенными в общую структуру текста. Взять, к примеру, зарисовку из инфекционной больницы, где машинист электропоезда, судья и студент (автор), обсуждают начавшееся введение войск в Чехословакию. По словам Гольдфарба, этот эпизод стал для него выразительной иллюстрацией взаимоотношения рабочего класса, власти и интеллигенции в Советском Союзе. Запертые в карантинном боксе, пациенты имели единственный источник связи с внешним миром – транзисторный приемник. Официальные новости противоречили «вражеским голосам», которые студент тайно слушал по ночам. Машинист, движимый банальной скукой, а не стремлением добраться до истины, подначивает остальных обсудить сводки западных радиостанций. Судья механически цитирует номера статей уголовного кодекса в ответ на любые комментарии. Студент чувствует себя персонажем гуляющего по самиздату «Ракового корпуса» А. Сол-женицына. Если бы эта история не произошла на самом деле, ее следовало бы придумать!
По мере возникновения более плотных контактов и последующего сотрудничества с диссидентским сообществом, вовлеченности в борьбу за гражданские свободы, жизнь, а вследствие этого и повествование автора приобретает черты остросюжетного шпионского романа с элементами журналистского расследования, призванного вскрыть грязные методы работы КГБ.
Позволю себе остановиться на удивительных параллелях, актуализирующих мемуары Александра Гольдфарба в наши дни. Самая яркая из них – история об аресте американского журналиста Николаса Данилова в 1986 году, спровоцировавшая дипломатический скандал между США и Советским Союзом в самом начале перестройки. В этой истории, которую Александр Гольдфарб называет «комедией ошибок», есть всё: и взаимное недоверие между странами, и негласное соревнование ведомств в надежде получить большой приз за раскрытие шпионской сети, и проколы разведывательных служб, и нелепые стечения обстоятельств, и семейные драмы, и стукачество близких друзей и родственников, и эффектный кинематографический финал. Арест Эвана Гершковича, обвиненного в шпионаже, поразительно напоминает события тех лет: в обоих случаях арест журналистов являлся, по сути, захватом заложников для обмена.
Не менее показательным является пример борьбы «голубей» и «ястребов» в американском политическом истеблишменте по вопросу оказания экономического давления на страны, нарушающие права человека. Философия détente, идеологом которой являлся бывший в то время советником президента по национальной безопасности Генри Киссинджер, входила в противоречие с принципами соблюдения прав человека. Его оппоненты требовали экономических санкций в отношении Советского Союза, препятствующего свободной эмиграции граждан. В конечном счете известные поправки Джексона-Вэника были приняты, но работали неэффективно, и советское государство продолжало по-прежнему контролировать свободу передвижения своих граждан. С тех пор накал борьбы между сторонниками закулисных договоренностей и идеологами тотального давления для достижения политических целей возрос кратно. Жизнь и судьба тысяч людей зависит от исхода этого противостояния. И, как свидетельствует история, политики продолжают наступать на одни и те же грабли, не извлекая уроков из ошибок, допущенных в прошлом.
С точки зрения композиционного построения книга напоминает приключенческий квест, где герой должен обойти препятствия, обыграть противника и выполнить задачу. Вот только задачи автор ставит себе самостоятельно. Среди них есть стратегические – иммиграция как способ обретения личной свободы, и тактические – распространение запрещенной литературы, контакты с западными журналистами, помощь в иммиграции отказникам, организация политических акций. Мое личное восхищение вызывает упорство, настойчивость и последовательность автора в достижении своих целей. В этом отношении самой показательной является история эвакуации тяжелобольного отца, Давида Гольфарба, на личном самолете бывшего агента Коминтерна, «личного капиталиста Ленина» – а на тот момент предпринимателя и коллекционера – Арманда Хаммера. Какой поворот судьбы!
Ретроспективный характер мемуарного жанра позволяет автору давать оценку событиям, выходящим за хронологические рамки описываемого промежутка времени. В этой связи хотелось бы упомянуть следующий эпизод. В своих воспоминаниях Александр Гольдфарб уделяет довольно большое внимание научно-производственному объединению «Биопрепарат». Говоря современным языком, объединение «Биопрепарат» было предприятием двойного назначения, где наряду с производством лекарственных препаратов и вакцин велись разработки биологического оружия. Проект существовал вопреки подписанным Советским Союзом в 1972 году международным договоренностям о запрещении бактериологического оружия, руководил им доктор медицинских наук И. В. Домарадский. Предприятие имело несколько уровней секретности, и к работе на самом низком из них, на площадках для свободного обсуждения проблем фундаментальной науки, привлекались корифеи молекулярной генетики, в том числе и Давид Гольдфарб. Замысел заключался в том, чтобы сотрудники военных лабораторий имели доступ к последним достижениям научной мысли, а после лекций и семинаров немедленно отправлялись применять на практике полученные знания. Правда о разработках биологического оружия всплыла после вспышки эпидемии сибирской язвы в 1979 году в Свердловской области. Вот как заслуженный деятель наук Российской Федерации И.В. Домарадский объяснял свои действия годы спустя: «…существовавший строй вынуждал талантливых и честолюбивых людей искать выход своим силам. Для этого нередко приходилось идти на сделку со своей совестью и добиваться постов, которые могли бы помочь им раскрыть свои таланты или помочь людям достичь каких-либо результатов в науке. При этом иногда разбираться в средствах не приходилось». Не правда ли, знакомая система оправданий? Александр Гольдфарб, ознакомившись с книгой воспоминаний профессора Домарадского, дает свою оценку событиям: «Оглядываясь на свою многолетнюю карьеру разработчика микробов-убийц, он приводит целый моральный набор оправданий своей деятельности. Каждое из них звучит весьма слабо, но в совокупности они составляют довольно устойчивую платформу, на которой, по-видимому, стояли и продолжают стоять ученые-гуманисты на службе у человеконенавистнической идеологии».
В своей книге Александр Гольдфарб поднимает еще одну тему – тему гения и мессианства, которую он развивает в размышлениях о фигуре Александра Солженицына. Гольдберг отмечает, что личное разочарование в Солженицине – писателе и человеке – произошло у него после прочтения серии очерков «Бодался теленок с дубом»: «…я проглотил его за одну ночь – дневник пророка, одержимого своей миссией настолько, что у него выключился инстинкт самосохранения… Чтение ‘Теленка’ вызвало у меня ощущение потери, которая бывает при ниспровержении кумира. До этого момента Солженицын был для меня выше критики, его отчаянная отвага в противостоянии с властью затмевала всех, даже Сахарова. Но нападки на Люсю Боннэр, тривиализация Сахарова, обвинение отказников в том, что они коррумпировали доверчивого академика, весь высокомерный стиль ‘Теленка’ – это было слишком!» – вспоминает автор. Спустя десятилетия, размышляя о личностной трансформации писателя, Гольдфарб делится своим видением по этому поводу: «Вопрос: что происходит со вчерашним кандидатом на крест, когда он неожиданно оказывается в числе богатых и знаменитых мира сего, становится объектом светской хроники – этаким Jesus Christ Superstar? Сохраняются ли за ним прерогативы мученика, если по независящим от него причинам жертва не состоялась? Представьте себе Иисуса Христа в бабочке и смокинге на Нобелевской церемонии. В этом парадокс Солженицына: совершив великий труд и великий подвиг, он отделался легким испугом, а потом написал Евангелие о самом себе». За авторским сарказмом чувствуется боль от потери единомышленника.
Принято считать, что знание прошлого помогает понять настоящее и избежать ошибок в будущем. «Быль об отце, сыне…» еще раз напоминает: уроки истории не были усвоены, провокации КГБ и методы их вербовки по-прежнему работают, раскол диссидентов до боли напоминает таковой в нынешней русской оппозиции, компромиссы с совестью заключаются с такой же легкостью и по тем же мотивам, что и полвека назад; круг свободолюбивой интеллектуальной элиты крайне узок, учиться она любит, но выводов не делает и, как и прежде, страшно далека от народа. И даже леволиберальный уклон в американских университетах с не меньшей остротой стоит на повестке дня! Александр Гольдфарб приводит в пример горячую дискуссию полувековой давности с находившимся в то время в Москве выпускником Массачусетского технологического института Аланом Сильверстоуном. Молодые люди играли в пинг-понг антикапиталистическими и антисоветскими лозунгами – и не слышали друг друга. Для обладателя американского диплома доктора философии обвинения в злодеяниях советского режима были не более чем демагогическими уловками, оправдывающими капитализм. Для автора это было первое столкновение с человеком, рассказывающим «о кознях капиталистов со страстью, да еще и по-английски». Протестные демонстрации, прокатившиеся в последнее время по университетским кампусам в Америке, демонстрируют тот же поведенческий паттерн некоторых представителей академического сообщества, находящихся во власти идеологии.
Напоследок хотелось бы отметить, что Александр Гольдфарб посвящает свою книгу штурману дальнего торгового флота Елизавете Кузнецовой – перебежчице, которую изловил и отправил на верную смерть назад в СССР дедушка Хейфец. Это очень конкретное, персональное извинение за поступок, к которому автор практически не причастен, разве что фактом своей родословной. Оба они – и дед, и внук – были непримиримыми бойцами (Александр Гольдфарб остается таковым и сейчас), оба следовали принципам и ставили на карту свою жизнь, но только воевали они по разные стороны баррикад. И если на совести у деда как минимум одна загубленная жизнь, то на счету у внука – несколько спасенных.
* * *
Вадим Фадин. Хор мальчиков. Роман. Москва: «Время», 2021, – 468 с.
Ушедший с ветром – кто же это?
не мой ли след впечатан в пыль?
не я ли сам у края света
увидел вдруг иную быль?
В. Фадин
Эти строки, написанные Вадимом Фадиным в возрасте двадцати двух лет, послужили ему не только входным билетом в мир «взрослых» поэтов, но и оказались для него пророческими.
Свой авторский путь Вадим Фадин отсчитывает с 1958 года; долгие годы этот путь был поэтическим. В настоящее время писатель проживает в Германии, и эта страна стала для него настоящей творческой лабораторией. Именно здесь он в полной мере реализовал свой потенциал поэта, прозаика, эссеиста, настойчивого и убежденного борца за чистоту и сохранение русского языка и литературного канона. Первый роман Вадима Фадина «Рыдание пастухов» был удостоен премии «Серебряная литера» в номинации «За трепетное отношение к русскому языку», а опубликованная в 2008 году в «Новом Журнале» повесть «Кто смотрит на облака» стала лауреатом Литературной премии имени Марка Алданова.
«Хор мальчиков» – четвертый по счету роман Вадима Фадина – возвращает читателя в девяностые годы прошлого столетия. Драматические перемены в стране, грянувшие вслед за перестройкой, раскололи социальные страты чувствительного для перемен предпенсионного поколения на тех, кто сумел выдержать удар, пересобрать себя, определить новые смыслы в изменившихся условиях, – и тех, кто выбрал «доживать свой век». Произведения Вадима Фадина во многом автобиографичны. Выпускник Московского авиационного института, по роду профессиональной деятельности налетавший над пространством Советского Союза сотни, если не тысячи, часов, хранитель ставших никому не нужными секретов, он был отодвинут на обочину жизни очередной волной политических и экономических потрясений, раскачивающих Россию весь двадцатый век. Схожая судьба и у его героя. Главным действующим лицом в романе выступает Дмитрий Алексеевич Свешников, всю жизнь проработавший в закрытом НИИ, а на склоне лет вынужденный «проедать» свой автомобиль. События разворачиваются на географическом отрезке между условными Москвой и Берлином. Стартовой точкой повествования является момент отъезда Дмитрия Алексеевича в Германию – не обязательно навсегда, только попробовать, не понравится – вернуться, ведь теперь так можно. Думал ли писатель во время работы над текстом, что возвращение вновь будет возможным не для всех?
Для Дмитрия Алексеевича целесообразность переезда в Германию – вопрос открытый: в двух чемоданах не увезти всю свою прошлую жизнь, но и соблазн увидеть мир велик. Оттого, приближаясь в плацкартном вагоне к черте, отделяющей ту сторону и эту, он продолжает мысленно перебрасываться аргументами в пользу своего решения и против него. Размышлениями героя в поезде начинается его долгий философско-исповедальный диалог с самим собой.
Продолжая традицию русской классической литературы, автор уделяет особое внимание подробному изложению переживаний героя. Дмитрия Алексеевича беспокоят вопросы морали и совести, ответственности за смысловую наполненность своей жизни, в том числе и перед своими родителями. Он влюбчив, умеет соблазнять женщин, но место им в своей жизни определяет не главное – свою свободу, прежде всего свободу мыслить, не отвлекаясь на земную суету, он ценит выше семейного уюта. Своих детей у него нет, отношения с пасынком не сложились. Среди бывших одноклассников найдется пара-тройка из тех, к кому можно было бы обратиться за советом в трудную минуту, но он предпочитает вести переписку с самим собой. Все эти характеристики оставляют читателю большой простор для интерпретации. Сопровождая героя в его перипетиях, рассказчик внимательно следит за тем, чтобы мотивация и поступки главного персонажа были верно истолкованы и, по возможности, приняты.
И вот черта пересечена – что там, за ней? Современному читателю, избалованному доступностью информации любого рода и возможностью работать без привязки к месту жительства, тревоги главного героя, вероятно, покажутся далекими. Вадим Фадин документирует эпоху: общежития-распределители, языковые курсы, скромные пособия, отсутствие быстрой связи, потеря статуса, социально значимой роли, привычного круга общения – иммиграция девяностых не являлась билетом в один конец, но всё же не могла считаться гладкой и безболезненной. На другой чаше весов оставалась страна, гибнущая в руинах произвола, где «в руках непотребных людей оказались большие деньги», они теперь и правили бал. Он чувствовал себя предателем. Не родины, но памяти. Предателем себя и своей идентичности.
В первой части автор собирает в небольшом немецком городке различных персонажей, все они оказались здесь по воле случая. Открывшаяся свобода передвижений сводит и разводит судьбы: вот молодожены оказались разбросаны по городам из-за ошибки в документах, вот вдовец со своей собакой приехал доживать век, вот бывший врач торопится купить недорого билет на поезд, а вот чудак-профессор надеется продолжить карьеру преподавателя. Среди них наш герой с супругой, с которой его связывают лишь формальные узы; в пункте переселения он встречает Марию – женщину, которую когда-то очень сильно любил.
Во второй части романа по поручению жены герой отправляется назад, в Москву, с намерением разобраться в некоем запутанном деле, требующем личного присутствия. Волнующее соприкосновение с родным городом эмоционально противопоставляется скептицизму в оценках перспектив проживания на чужбине. Москва пленит своей библиотекой, в том числе и богатейшей домашней, памятью о родителях, Людмилой, которая хоть и зовется мачехой, но всего-то чуть старше и любит джаз не меньше него самого. Вместе с тем, невозможно не заметить перемен, произошедших с городом и его людьми. Это уже не его, Дмитрия Алексеевича, город – в этом городе правят деньги, бандитизм, наглость и хамство. Вновь возникает дилемма: остаться или уехать?
«Квартирный вопрос» оборачивается криминальной аферой, на помощь ему приходят бывшие одноклассники. С годами крепкая мужская дружба не ослабевает, и в нужный момент слаженный «хор мальчиков» как по нотам разыгрывает партию, спасая героя от опасной авантюры.
Выполнение «малой миссии» – поручения супруги – приводит к кристаллизации идеи о миссии большой, главной, – той, ради которой человек появился на свет. Дмитрий Алексеевич видит ее в сохранении родной культуры и памяти. В этом смысле герой романа транслирует философию автора: невозможно, неправильно отрекаться от прошлого, без него невозможно построение будущего. Место проживания не имеет значения, убеждает себя герой. Берлин уже не раз становился центром притяжения русской интеллектуальной иммиграции, центром сохранения и последующего возвращения на родину языка и культурных традиций, – теперь его черед принять эстафету.
Мы видим трансформацию героя: теперь его уже не сравнить с тем Дмитрием Алексеевичем, что беспомощно бормотал невнятные объяснения на таможне в начале романа. Динамика его внутреннего диалога тоже меняется от оправдательно-извинительной в сторону духоподъемной. Герой словно обретает второе дыхание; выбирая между «выживать» и «доживать», он принимает решение жить. Следует напомнить, что драматический перелом в судьбе героя происходит в достаточно солидном возрасте, когда не всякий человек и в обычных условиях находит в себе силы начинать новые проекты. Не случайно роман начинается неумолимым течением времени в песочных часах.
Проза Вадима Фадина глубокая, вдумчивая, наполненная явными и скрытыми аллюзиями, оставляет пространство для погружения в собственные воспоминания и размышления о времени и о себе в этом времени. Читатель может не ассоциировать себя ни с кем из конкретных персонажей, но мотивы их поступков оказываются ему близкими и понятными. К слову сказать, свою профессиональную принадлежность Дмитрий Алексеевич полушутя определяет как «читатель», и это характеризует его больше, чем должность заведующего лабораторией в секретном НИИ, ученого-испытателя. На пространстве позднего Советского Союза столь трепетное отношение к собственному читательскому опыту отличало и объединяло людей, причисляющих себя к интеллигенции.
В этой связи хотелось бы вспомнить один эпизод – проходной, но показательный. Однажды во время прогулки, глядя на всхолмленный пейзаж, Мария спрашивает Дмитрия Алексеевича:
«– Ты бывал когда-нибудь в настоящих горах?
– На Кавказе, однажды на Тянь-Шане, – отвечает тот. – Я знаю, почему ты спросила. Там и в самом деле приходит это ощущение: «Кавказ подо мною. Стою в тишине…» <…> удивительно как все знают одну лишь эту строчку: только ее и вспоминают, поднявшись наверх.»
Закинув наживку, автор обрывает лирический пассаж, предоставляя читателю возможность самому выбрать дальнейший ход развития мысли. В самом деле, почему именно это стихотворение и отчего только первые строки, ведь они не передают смысл всего стихотворения? В таком случае, уместно ли столь банализированное цитирование? Насколько поверхностной является такая цитатная система распознавания свой-чужой? Не сформирован ли пресловутый культурный код в результате подмены смыслов – формами? Подобных развилок в романе предостаточно.
И всё же этот роман про эмиграцию – не об эмиграции. Потеря физической связи с родной землей приводит к утрате духовной, интеграция в чужеродную культурную среду приводит к вытеснению собственной. Не раствориться, сохранить всё ценное, что есть в тебе и твоем опыте, дать повод для размышлений последующим поколениям – вот что больше всего беспокоит писателя. Для Вадима Фадина это роман о самоидентификации, верности собственным ориентирам, приоритезации собственных целей. «Она была права в том, что всякая эмиграция затевается человеком для сохранения себя», – говорит автор устами одной из героинь.
Стилистически произведение оставляет двойственное ощущение. С одной стороны, оно может показаться несколько старомодным: на вкус современного читателя роман перегружен многочисленными и излишне подробными рефлексиями героя, оценочными суждениями рассказчика, затянутыми диалогами-препирательствами, звучащими несколько театрально в день сегодняшний. «А я не хочу соучаствовать в стаде!» – отвечает на это писатель. Одновременно с этим, на протяжении всего повествования явственно ощущается присутствие на заднем плане борхесовского «Создателя». Мы чувствуем его в эпиграфе, намечающем фабулу, в идее раздвоения автора-писателя и автора-человека, в абсурдности причудливых изгибов судьбы героев.
А как прекрасны лингвистические экзерсисы Вадима Фадина, как бережно перебирает он слоги-бусинки в словах, складывает-раскладывает их, играя смыслами! Разоблачить – раз-облачить, значит раздвинуть облака; приключение – при-ключе-ние, значит остаться при ключе; нечего делить – это не об имуществе, а об эмоциональной близости. Множество таких жемчужин разбросано по тексту, каждая находка – радость. Все вместе эти элементы создают особый стиль, который, безусловно, является визитной карточкой писателя.
Однажды писатель Павел Лемберский, рассуждая о трансформации способа мышления и изложения мыслей в связи с переходом на английский язык, признался, что с годами, живя в США, речь его становится суше и лаконичней. На мой взгляд, в том, что касается писателей-эмигрантов, дело, скорее, в степени ассимиляции писателя и в особенностях языка страны проживания, который, без сомнения, оказывает влияние и на способ мышления. Вадима Фадина называют «берлинским затворником русской литературы», прежде всего отдавая должное возложенной им на себя миссии: сохранение русского языка и литературного канона. «В России после ĸраха системы на поверхность, быстро разбогатев на спеĸуляции, выплыли самые необразованные слои населения, – пишет он в одном из эссе. – Задача сохранения языĸа ложится на плечи оставшейся и оттесненной на второй план части интеллигенции, в основном, разумеется, творчесĸой, разумеется – поэтов и писателей <…> сохранить языĸ сумеет тольĸо литература.» В своем последнем романе Вадим Фадин остается верен избранной роли.