Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 314, 2024
В конце 1930-х годов у моего отца было одно желание: стать живописцем. Сохранилось несколько десятков его картин, написанных в то смутное время. Одна из них весит у меня дома. Это торс мужчины, нарисованный акварелью и углем толстыми, черными штрихами. Лицо бледное, с удлиненными, тенистыми чертами в стиле портретов Модильяни, правая рука придерживает наклоненную голову. Глаза тусклые, смотрят непонятно куда, и в целом в фигуре ощущаются одиночество и отчаяние. В то же время, она окутана светло-синим нимбом, как священным туманом, и одета в ткани изумрудного цвета. Не знаю, автопортрет ли это, но только сейчас я понимаю, что передо мною сине-зеленый цвет папиных глаз. Взгляд художника позволяет преодолеть душевный надрыв, повышая образ безнадежного человека в своеобразную иконографию.
Картина написана в октябре 1939 г., когда моему отцу было девятнадцать лет и нацистские войска уже полностью захватили Польшу. Для меня это сугубо личное выражение духовного состояния эмигранта-подростка, оторванного от семейного очага, который в преддверии грядущего катаклизма старается осмыслить хаос извне и внутри себя.
С учетом всего безмерного ужаса Второй мировой войны, искалечившей жизни десятков миллионов людей, сложно назвать трагедией то, что она перерезала моему отцу едва начатый путь живописца. Однако кисть он никогда больше в руки не брал. Впоследствии, как сотрудник Международной организации по делам беженцев и Толстовского фонда, а затем «Радио Свобода», он занимался не художественными, а политическими или историческими вопросами. Я родился, когда ему было за шестьдесят, и не помню, чтобы он когда-либо рассказывал о своем юношеском призвании. То есть, пенсионер Василий Франк, которого я знал, будто никогда и не был художником.
В двух частях публикации будут представлены документы, охватывающие период с 1938-го по 1945-й, в течение которого и произошла эта трансформация юного художника в общественного деятеля и журналиста. Письма и дневник – уникальные свидетельства его личного развития на фоне исторических событий. Получается, что в духовном переживании войны, погасившей его творческую искру, можно найти ответ на вопрос о его брошенном таланте. Он многого достиг в жизни, но его записи последних дней войны – возможно, самое глубокое и пронзительное, что он когда-либо писал. Когда я впервые читал его рассуждения об универсальной виновности всего человечества, о ненависти и о прощении, отец открылся мне по-новому. Интересней всего для меня то, как он допускает возможность добра и зла, где бы они ни появлялись. Он испытывает эмпатию ко всем и, в то же время, видит во всех несовершенство, потенциальное зло и враждебность. Его состояние меняется чуть ли не каждый день, его бросает туда-сюда стихийными волнами войны.
Конечно, тут также вырисовывается образ молодого человека, страдающего от комплекса неполноценности в отношении отца-философа. Вскоре после совершеннолетия он пишет: «Мне очень хочется прочесть какие-нибудь твои книги, папа, да негде достать. Кроме ‘Непостижимое’ ничего здесь нету. А это трудно! Мне – стыдно. Твой я сын и ничего не знаю об отце». Могу с уверенностью сказать, что в отношении философии С.Л. Франка ощущение «ничего не знаю» имеет достойное продолжение в нашей семье.
Отец много и часто говорил о своем детстве в Берлине, о личном опыте антисемитизма в школе и на футбольном поле. О войне, собственно, он рассказывал мало, за исключением эпизода в Афинах, когда он единственный раз в жизни применил оружие – против коммунистов – и не знал, убил ли он человека. Письма этого времени, когда он стал свидетелем начала гражданской войны в Греции, представлены в данной публикации.
Учитывая переживания моего отца о послевоенном порядке в мире и о том, что он мог оказаться в оккупационной армии, следует подчеркнуть некоторую иронию судьбы. После демобилизации он прожил пятнадцать лет в Австрии. Эту страну, породившую Гитлера и воевавшую бок о бок с немцами, он страшно полюбил, всё ей прощал. Германию же, куда он переехал в начале 1960-х и где прожил более тридцати лет, он всегда воспринимал с осторожностью, немцев недолюбливал. Но когда за год до своей смерти он лечился в санатории после тяжелой операции, он познакомился с пациентом его возраста, который прошел очень похожий военный путь – только на другой стороне фронта. Ветераны-ровесники обменялись историями о войне и выпили за мир и за дружбу народов.
Пользуясь случаем, хочу от имени Франков искренне поблагодарить Геннадия Аляева за данную публикацию и вступительную статью, которая содержат много нового и удивительного даже для тех, кто знал Василия Семеновича. Геннадий проводит большую работу по систематизации той части личного архива С.Л. Франка и его семьи, которая пока еще находится в домашнем хранении, ‒ публикуемый материал представляет собой только маленькую часть этого архивного наследия, касающегося и периода «холодной войны». Сейчас мы в процессе передачи домашнего архива в надежные руки Отдела рукописей Баварской Государственной библиотеки в Мюнхене.
Кроме того, я очень признателен редакции «Нового Журнала» за интерес к данному материалу и за предоставленную мне возможность снабдить его этим предисловием.
Берлин, Германия
Февраль 2024