Рассказ
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 313, 2023
Музыку он любил всегда. Сколько себя помнил. Даже не мог сказать, с чего это началось. Может потому, что родители всегда включали музыкальные программы «Маяка». Любые – лишь бы музыка. Вот так и вышло, что всю эту невероятную смесь – от самой классической классики до рока и народных ансамблей – он впитывал с молодых ногтей. Это только много позже он понял, что родители всё время музыку гоняли, просто чтобы друг с другом не разговаривать – и не хотели, и не о чем было, такие они были разные. Ради него не разводились. Так до самого конца под музыку и дожили. Для чего только музыка не годится – даже для этого! Но как бы то ни было, а музыка эта с ним осталась. И не приходится удивляться, что ему любая музыка нравилась. Не в смысле какая попало, а в смысле – любые жанры. И когда он еще в школьные годы стал пластинки покупать, то были среди них и классика, и джаз, и рок. Вот разве что к опере он так и не пристрастился – ему не нравилось, что голоса музыку мешают слышать. Разве только малеровские песни и голоса на психоделиках он готов был извинить – все-таки там музыка всё равно на первом месте была, не то что в операх. И слушал он свои пластинки на простенькой родительской вертушке, стандартной усилке и дребезжащих на басах колонках, но всё равно ловил полный кайф и мечтал, как, повзрослев и обретя самостоятельность, он обзаведется такой шикарной техникой, что его музыка зазвучит, как она должна звучать по-настоящему.
Родители его умерли рано – один за другим, как будто была все-таки между ними какая-то незримая связь, несмотря на музыкальную стену, их разделявшую. Он еще даже института не окончил. Остался он один в двухкомнатной квартире, большую часть мебели и всякой другой всячины из которой – от картинок на стенах до столовой посуды – он потихоньку продавал, чтобы такое дополнение к его скромной стипендии позволило ему сравнительно безбедно дожить до окончания института и получения первой работы. Так что как раз к тому моменту, как он уселся у своего первого офисного компьютера, получив, в полном соответствии с дипломом, должность экономиста в крупной компании, чье огромное здание располагалось в двух кварталах от дома, одна из комнат в его апартаментах почти полностью опустела, и он стал превращать ее в концертный зал, как ему давно хотелось, чтобы слушать музыку из его сильно разросшейся коллекции пластинок в максимально комфортных условиях и в самом лучшем звучании. Когда начался бум с переводами всех записей на компакт-диски, он остался верен пластинкам, будучи твердо убежден, что такого качества воспроизведения, как с его винила, ни с каких этих новомодных штучек не получишь. И, в конце концов, оказался прав. Да и держать в руках большой глянцевый конверт с красивой картинкой или фотографией ему было куда приятнее, чем пластиковую коробочку с диском. Интересно, кстати, что хотя на концерты он иногда и ходил, но такого удовольствия от музыки, как дома, не получал – мешала людская толпа, от флюидов которой нельзя было укрыться, даже закрыв глаза.
Квартирное переоборудование замедлилось на пару лет в результате его недолговечной женитьбы – молодая жена, хотя и хорошо знала о его увлечении музыкой и собирании звукозаписей, всё же так и не смогла примириться с тем фактом, что основная часть их не слишком роскошного семейного дохода тратилась на пластинки и постоянно улучшаемые системы для их прослушивания. И ушла. Он, конечно, некоторое время погоревал, поскольку, как ему казалось, сошлись они по любви, так что его интересы не должны были служить поводом для таких резких телодвижений, как развод, но уж как вышло… Тем более, что детей не было. А комнату можно было обустраивать и дальше.
Пластинки он расставлял прямо на полу по периметру комнаты, следуя ему одному понятному принципу, оставив свободными лишь углы – для колонок, небольшое пространство слева от двери – для системы, и еще один кусочек с ковриком, как для молитвы, и подушкой под спину на полу у стены, где он любил сидеть, наслаждаясь музыкой. В середине комнаты был положен на пол еще один коврик, тоже с подушками, на случай, если ему захочется квадрофонического звучания. Выбор системы и колонок был задачей серьезной. Впрочем, он мог позволить себе многое – зарплата его заметно выросла, поскольку руководство его ценило, да и было за что – работник он трудолюбивый, ответственный и очень аккуратный. И хотя все в отделе считали его, мягко говоря, странноватым, поскольку с остальным народом он практически не общался, полностью отделив себя от окружающих огромными наушниками, которые сдвигал только разговаривая с начальством, именно это начальство справедливо полагало, что работу свою он делает хорошо, так что разговаривать с ним и повода особого не было, а вот повысить до ведущего экономиста с соответствующим ростом зарплаты было и можно, и нужно.
Конечно, аудиосистема, которой он пользовался на тот момент, была куда как лучше когдатошней родительской, но всё равно серьезной ее назвать было нельзя – уж что доходы позволяли. А теперь, со всеми повышениями, пора было выходить на новый уровень. Так что работа над техникой началась. Сначала он подумал было про QLN – на него произвели впечатление и пирамидальная форма корпусов этих колонок, помогающая нивелировать резонансы, и особый материал, обещавший исключительное демпфирование, но, по трезвому размышлению, он остановился на Alta Audio Adam – тоже пирамиды и тоже из специального материала, и тоже обещавшие полное отсутствие резонансов и шикарные басы, но как-то пришедшиеся ему больше по сердцу. Сказано – сделано, и через недолгое время его домашний концертный зал заработал.
Теперь расписание его жизни установилось прочно. С утра – на работу, куда от нее денешься, жить на что-то надо. Хорошо хоть никаких командировок ему не полагалось. Вечером – легкий ужин и сразу на коврик в музыкальной комнате. Пластинки послушать он выбирал наугад, хотя через какое-то время понял, что сам себя обманывает, – он уже точно знал, где какая пластинка стоит, так что на самом деле его выбор уже переставал быть действительно случайным, а соответствовал каким-то ему самому неясным глубинным настроениям. Отдав этим настроениям музыкальную дань, он мирно спал до следующего утра, и цикл повторялся. По выходным он выходил пройтись по музыкальным магазинам на предмет пополнения своей фонотеки – конца этому быть не могло, поскольку даже у старых вещей появлялись новые исполнители, да и заслуживающих внимания новых произведений хватало. И когда он просил продавца дать прослушать какой-нибудь фрагмент новой пластинки (по-прежнему покупались только пластинки), то всегда с гордостью отмечал, что звучание его аппаратуры лучше, чем даже в профессиональных центрах. Хотя тут могло быть и некоторое преувеличение.
После пластиночных магазинов он иногда шел в парк поблизости и, побродив по аллеям, садился на какое-то время на скамейку (по теплу, естественно), чтобы послушать естественную музыку природы – щебетанье птиц, шуршание колышемых ветром веток и даже, в конце концов, доносимые тем же ветром фрагменты разговоров людей, сидевших на соседних скамейках. И эта жизнь ему очень нравилась. Постепенно он растерял своих немногочисленных друзей и совсем уж редких подруг и совсем об этом не жалел – как раз наоборот: ему жалко было свободного времени, потраченного на что-нибудь, пусть даже на беседу с приятелями. И вот такое мерное и богатое звуками существование его продолжалась годами. За это время те тысячи пластинок, что стояли на полу вдоль его стен, были прослушаны не по разу, так что все эти бесчисленные мелодии постепенно расположились в его мозгу так же плотно, как их виниловые носители в его собрании.
И вдруг в его размеренном служении музыке произошли некие странные и даже поначалу пугающие явления. Он хорошо помнил, как это случилось в первый раз. Это было зимой, в темный и мутный февральский день. Снег шел не сильно, но достаточно, чтобы при взгляде в окно уже нельзя было понять, где заканчивается земля и начинается небо. Плохой день. И настроение такое же. Кто-то другой мог бы в такой день просто напиться от тоски, а он почувствовал, что старые итальянцы как созданы для того, чтобы превратить изматывающую февральскую тоску в легкую ностальгическую грусть. Безошибочной рукой он вытащил, еле ухватив пальцами – так плотно стояли вдоль стены пластинки, – диск с сонатами Скарлатти и, взглянув на знакомый конверт с каким-то предположительно итальянским пейзажем, неожиданно почувствовал, что в голове его зазвучала музыка. Не так, как это бывает нередко, – какая-то музыкальная фраза, или какой-то фрагмент, или мотивчик, или еще что-то в этом роде – нет, у него в голове игралась именно соната с этой пластинки, исполнялась отчетливо и красиво и именно так, как на этой платинке было записано. Он застыл на минуту, вслушиваясь, но потом все-таки вынул виниловый диск, положил его на вертушку и опустил иглу. Музыка в его голове вернулась к началу сонаты и теперь уже нельзя было понять, что именно он слушает – звуки, выходящие из динамиков, или звуки у себя в голове, или и те, и другие просто слились в одну мелодию.
Поначалу он приписал это случаю и просто забыл о нем, но пришлось вспомнить, когда музыка с пластинки, которую он еще только собирался послушать, зазвучала в его голове, пока он шел к проигрывателю с пластинкой в руке. Он стал задаваться вопросом: может ли такое повториться с каждой пластинкой, которую он возьмет в руки, а если так, нужна ли музыка из колонок, если она уже есть в голове? Да и вообще, к чему вся эта техника, если то, что звучит у него в голове, заведомо превосходит по качеству любое воспроизведение и даже, как ему показалось, живое исполнение?..
Он начал экспериментировать, и быстро убедился, что именно так дело и обстоит. Достаточно ему было взглянуть на изображение или портрет на конверте, как тут же в его голове начинала звучать та самая музыка, которую он услышал бы через свои замечтальные колонки, поставив пластинку на вертушку. Музыка с пластинок, на конверте которых не было ни пейзажа, ни портрета, а только текст, сухо излагающий, что, собственно, записано на находящейся в нем пластинке, начинала звучать в его голове с секундной задержкой, как будто чему-то внутри его нужны были эти дополнительные секунды, чтобы вспомнить, что кроется за текстом, – тогда как изображения и портреты вызывали узнавание мгновенное.
Он доставал пластинку с психоделической музыкой и, глядя на переливы мягких красок на конверте, отчетливо слышал звуки ситара и таблы на фоне гитарных переборов и даже приглушенные голоса, которые пели внутри него о любви и покое. Или, при взгляде на обложечное черно-белое фото Чарли Паркера, в его голове начинал свою волшебную игру саксофон, и он почти физически ощущал холодный ветер зимних нью-йоркских улиц. Музыка – как всегда у Паркера – звучала настолько легко и естественно, как будто инструмент производил ее сам по себе и выпускал ее в свободный полет по узким улицам между желтыми такси и спешащими в тепло пешеходами. Он вынимал конверт с изображением сурового бородатого мужчины, и чарующие звуки двойного концерта Брамса, немедленно раздававшиеся в его голове, заставляли его кожу покрыться физически ощутимыми мурашками восторга. А когда он смотрел на конверт, содержащий внутри живую запись «Металлики», он не просто слышал их музыку – закрыв глаза, он ощущал себя в первых рядах окружившей сцену толпы, энергия и восторг которой наполняли и его самого. И он начал понимать, что для него изображения или надписи на конвертах не просто картинки, но некие калитки, двери, ворота, впускающие его или наоборот – впускающие в него – хранящуюся внутри конверта музыку.
Теперь вся его прекрасная техника простаивала, постепенно покрываясь серой комнатной пылью, а он сидел, привалившись спиной к единственному не заставленному пластинками месту, держал в руках очередную пластинку и слушал, просто глядя на нее. Он никому не говорил про этот свой новый музыкальный опыт, справедливо полагая, что даже разделяющие его любовь к музыке люди сильно усомнятся в правдивости рассказа, а как предъявить доказательства своей правоты, он не мог себе и представить; люди же ординарные просто решат, что у него что-то с головой и вполне предсказуемо посоветуют ему обратиться к специалисту. Ну и зачем ему всё это, если с ним всё в порядке, а что пыль на колонках – то и бог с ней. Музыка – с ним, и это теперь будет продолжаться так долго, как будет продолжаться он сам.
Но человек предполагает… Когда он пару дней не появился на работе, коллеги подумали, что он нездоров. Обычно он всегда предупреждал, но кто знает, как ему могло быть худо на этот раз. Не позвонил сегодня, значит, позвонит завтра. Не знавшая об этом соседка, которой срочно понадобилась помощь передвинуть к противоположной стенке платяной шкаф, чтобы освободить пол для проводившейся в ее квартире циклевки, вечером второго дня начала звонить, а потом и стучать в его дверь – зная, что вечерами он всегда дома. Поскольку отклика не последовало, она повторила попытку с раннего утра, до того, как он обычно выходил из дома на работу. И когда он снова не откликнулся, испугалась, не случилось ли чего, и позвонила в полицию.
Через несколько часов распросов, консультаций, звонков и согласований дверь взломали. Он сидел на своем любимом коврике, прислонившись спиной к стене в удивившей всех пустой комнате с тысячами пластинок вдоль стен и колонками по углам, держа в руках пластинку с Пятой симфонией Малера и глядя застывшими широко открытыми глазами на конверт с фотографией композитора. А Малер, в свою очередь, печально смотрел на него сквозь стекла своего пенсне. В комнате сразу стало суетно и шумно от вошедших, но если бы все на минуту притихли, то, можно поклясться, они услышали бы, как в воздухе еле слышно звучало его любимое adagietto из Пятой…
Бостон, 2023