(Публ. – М.Н. Толстой)
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 313, 2023
Избранные стихи Н.В. Крандиевской-Толстой
1906–1921
* * *
Ах, мир огромен в сумерках весной!
И жизнь в томлении к нам ласкова иначе…
Не ждать ли сердцу сладостной удачи,
Желанной встречи, прихоти шальной?
Как лица встречные бледнит и красит газ!
Не узнаю свое за зеркалом витрины…
Быть может, рядом, тут, проходишь ты сейчас,
Мне предназначенный, среди людей – единый!
1915
* * *
Что мне милей тебя, мой мальчик тоненький,
Милее рук твоих в смешных царапинках!
На пляже радостном совсем ты голенький,
Несешь мне ракушку в красивых крапинках.
Обоим нам с тобой находка нравится,
Обоим нам с тобой светло и весело.
Барашки по морю бегут, курчавятся,
Над нами тень свою кабинка свесила.
На грудь раскрытую ко мне ты валишься
Теплом разнеженный, светло-усталенький,
И засыпаешь вдруг, и забываешь всё,
Такой беспомощный, комочек маленький…
1913
* * *
Проходят мимо неприявшие,
Не узнают лица в крови.
Россия, где ж они, кричавшие
О милосердии любви?
Теперь ты в муках, ты – родильница.
Но кто с тобой в твоей тоске?
Одни хоронят, и кадильница
Дымит в кощунственной руке.
Другие вспугнуты, как вороны,
И стоны слыша на лету,
Спешат на все четыре стороны
Твою окаркать наготу.
И кто в безумье прекословия
Ножа не заносил над ней!
Кто принял крик у изголовия
И бред пророческих ночей?
Но пусть. Ты в муках не одна еще.
Благословенна в муках плоть!
У изголовья всех рождающих
Единый сторож есть – Господь.
Октябрь 1917
* * *
Мороз оледенил дорогу.
Ты мне сказал: «Не упади»,
И шел, заботливый и строгий,
Держа мой локоть у груди.
Собаки лаяли за речкой,
И над деревней стыл дымок,
Растянут в синее колечко.
Со мною в ногу ты не мог
Попасть, и мы смеялись оба.
Остановились, обнялись…
И буду помнить я до гроба,
Как два дыханья поднялись,
Свились, и на морозе ровно
Теплело облачко двух душ.
И я подумала любовно:
– И там мы вместе, милый муж!
Январь, 1918. Москва
* * *
Алексей – Человек Божий,
С гор вода.
Календарь, 17 марта
Алексей – с гор вода!
Стала я на ломкой льдине,
И несет меня – куда? –
Ветер звонкий, ветер синий.
Алексей – с гор вода!
Ах, как страшно, если тает
Под ногой кусочек льда,
Если сердце утопает!
1918
* * *
Надеть бы шапку-невидимку
И через жизнь пройти бы так!
Не тронут люди нелюдимку,
Ведь ей никто ни друг, ни враг.
Ведет раздумье и раздолье
Ее в скитаньях далеко.
Неуязвимо сердце болью,
Глаза раскрыты широко.
И есть ли что мудрее, люди, –
Так, молча, пронести в тиши
На приговор последних судей
Неискаженный лик души!
Из цикла «Разлука»
1935–1938
Больше не будет свидания,
Больше не будет встречи.
Жизни благоухание
Тленьем легло на плечи.
Как же твое объятие,
Сладостное до боли,
Стало моим проклятием,
Стало моей неволей?
Нет. Уходи. Святотатства
Не совершу над любовью.
Пусть – монастырское братство,
Пусть – одиночество вдовье,
Пусть за глухими вратами
Дни в монотонном уборе.
Что же мне делать с вами,
Недогоревшие зори?
Скройтесь вы за облаками,
Больше вы не светите!
Озеро перед глазами,
В нем – затонувший Китеж.
* * *
Люби другую, с ней дели
Труды высокие и чувства,
Ее тщеславье утоли
Великолепием искусства.
Пускай избранница несет
Почетный груз твоих забот:
И суеты столпотворенье,
И праздников водоворот,
И отдых твой, и вдохновенье, –
Пусть всё своим она зовет.
Но если ночью иль во сне
Взалкает память обо мне
Предосудительно и больно,
И, сиротеющим плечом
Ища плечо мое, невольно
Ты вздрогнешь, – милый, мне довольно,
Я не жалею ни о чем!
* * *
Так тебе спокойно, так тебе не трудно,
Если издалёка я тебя люблю.
В доме твоем шумно, в жизни – многолюдно,
В этой жизни нежность чем я утолю?
Отшумели шумы, отгорели зори,
День трудов окончен. Ты устал, мой друг?
С кем ты коротаешь в тихом разговоре
За вечерней трубкой медленный досуг?
Долго ночь колдует в одинокой спальне,
Записная книжка на ночном столе…
Облик равнодушный льдинкою печальной
За окошком звездным светится во мгле.
Милый, бедный, глупый! Только смерть научит
Оценить, оплакать то, что не ценил.
А пока мы живы, пусть ничто не мучит,
Только бы ты счастлив и спокоен был.
* * *
Нет! Это было преступленьем,
Так целым миром пренебречь
Для одного тебя, чтоб тенью
У ног твоих покорно лечь.
Она осуждена жестоко,
Уединенная любовь,
Перегоревшая до срока,
Она не возродится вновь.
Глаза, распахнутые болью,
Глядят на мир, как в первый раз,
Дивясь простору и раздолью,
И свету, греющему нас.
А мир цветет, как первозданный,
В скрещенье радуги и бурь,
И льет потоками на раны
И свет, и воздух, и лазурь.
* * *
Памяти внука Алеши
Упадут перегородочки,
Свет забрезжится впотьмах.
Уплывет он в узкой лодочке,
С медным крестиком в руках.
Будет всё как полагается, –
Здесь, на холмике сыром,
Может, кто-то разрыдается,
Кто-то вспомнит о былом.
И вернутся все трамваями
В мир привычной суеты.
Так умерших забываем мы.
Так его забудешь ты?
1938–1941
* * *
Мите
Как формула, вся жизнь продумана,
Как труп анатомом, разъята.
Играет сын сонату Шумана,
Мою любимую когда-то.
И снова, музыкой взволнована,
Покою жизнь противоречит.
И всё, что волей было сковано,
Взлетает музыке навстречу.
Играй, мой сын! Все были молоды.
И ты, как все, утраты встретишь
И на бесчисленные доводы
Страданью музыкой ответишь.
* * *
Памяти Марины Цветаевой
Писем связка, стихи да сухие цветы –
Вот и всё, что наследуют внуки.
Вот и всё, что оставила, гордая, ты
После бурь вдохновенья и муки.
А ведь жизнь на заре, как густое вино,
Закипала языческой пеной!
И луна, и жасмины врывались в окно
С легкокрылой мазуркой Шопена.
Были быстры шаги, и движенья легки,
И слова нетерпеньем согреты.
И сверкали на сгибе девичьей руки,
По-цыгански звенели браслеты!
О, надменная юность! Ты зрела в бреду
Колдовских бормотаний поэта.
Ты стихами клялась: исповедую, жду! –
И ждала незакатного света.
А уж тучи свивали грозовый венок
Над твоей головой обреченной.
Жизнь, как пес шелудивый, скулила у ног,
Выла в небо о гибели черной.
И Елабугой кончилась эта земля,
Что бескрайние дали простерла,
И всё та же российская сжала петля
Сладкозвучной поэзии горло.
1941
СЫНУ МОЕМУ МИТЕ ПОСВЯЩАЮ
В осаде
Недоброй славы не бегу.
Пускай порочит тот, кто хочет.
И смерть на невском берегу
Напрасно карты мне пророчат.
Я не покину город мой,
Венчанный трауром и славой,
Здесь каждый камень мостовой –
Свидетель жизни величавой,
Здесь каждый памятник воспет
Стихом пророческим поэта,
Здесь Пушкина и Фальконета
Вдвойне бессмертен силуэт.
О память! Верным ты верна.
Твой водоем на дне колышет
Знамена, лица, имена, –
И мрамор жив, и бронза дышит.
И променять за бытие,
За тишину в глуши бесславной
Тебя, наследие мое,
Мой город великодержавный?
Нет! Это значило б предать
Себя на вечное сиротство,
За чечевицы горсть отдать
Отцовской славы первородство.
1941
НОЧНЫЕ ДЕЖУРСТВА
III
После ночи дежурства такая усталость,
Что не радует даже тревоги отбой.
На рассвете домой возвращалась, шаталась,
За метелью не видя ни зги пред собой.
И хоть утро во тьме уже ртутью сквозило,
Город спал еще, кутаясь в зимнюю муть.
Одиночества час. Почему-то знобило,
И хотелось согреться, хотелось уснуть.
Дома чайник вскипал на железной времянке,
Уцелевшие окна потели теплом,
Я стелила постель себе на оттоманке,
Положив к изголовию Диккенса том.
О, блаженство покоя! Что может быть слаще
И дороже тебя? Да святится тот час,
Когда город наш, между тревогами спящий,
Тишиной утешает недолгою нас.
Февраль 1942
НА УЛИЦЕ
II
На салазках, кокон пряменький
Спеленав, везет
Мать заплаканная, в валенках,
А метель метет.
Старушонка лезет в очередь,
Охает, крестясь:
«У моей, вот тоже, дочери,
Схоронен вчерась.
Бог прибрал, и, слава Господу,
Легше им и нам.
Я сама-то скоро с ног спаду
С этих со ста грамм».
Труден путь, далек до кладбища,
Как с могилой быть?
Довезти сама смогла б еще, –
Сможет ли зарыть?
А не сможет – сложат в братскую,
Сложат, как дрова,
В трудовую, ленинградскую,
Закопав едва.
И спешат по снегу валенки, –
Стало уж темнеть.
Схоронить трудней, мой маленький,
Легче – умереть.
VII
Идут по улице дружинницы
В противогазах, и у хобота
У каждой, как у именинницы,
Сирени веточка приколота.
Весна. Война. Всё согласовано.
И нет ни в чем противоречия.
А я стою, гляжу взволнованно
На облики нечеловечии.
VIII
Вдоль проспекта, по сухой канавке,
Ни к селу ни к городу цветы.
Рядом с богородицыной травкой
Огоньки куриной слепоты.
Понимаю, что июль в разгаре
И что полдень жатвы недалек,
Если даже здесь, на тротуаре,
Каблуком раздавлен василек.
Понимаю, что в блокаде лето,
И как чудо, здесь, на мостовой,
Каменноостровского букета
Я вдыхаю запах полевой.
Лето, 1942
* * *
Внучке Наташе Толстой
Вот карточка. На ней мне – десять лет.
Глаза сердитые, висок подпёрт рукою.
Когда-то находили, что портрет
Похож, что я была действительно такою.
Жар-птицей детство отлетело вдаль,
И было ль детство? Или только сказка
Придумана* о детстве? И жива ль
На свете девочка, вот эта сероглазка?
Но есть свидетельство. И не солжет оно.
Ему, живому, сердце доверяет:
Мне трогательно видеть и смешно,
Как внучка в точности мой облик повторяет.
9 декабря 1948
__________________________
* Так в рукописи. При издании изменено на «прочитана».
* * *
Будет всё, как и раньше было,
В день, когда я умру.
Ни один трамвай не изменит маршрута.
В вузах ни один не отменят зачёт,
Будет время течь, как обычно течет.
Будут сыны трудиться, а внуки учиться,
И, быть может, у внучки правнук родится.
На неделе пасхальной
Яйцо поминальное
К изголовью положат с доверием,
А быть может, сочтут суеверием
И ничего не положат.
Попусту не потревожат.
Прохожий остановится, читая:
«Крандиевская-Толстая».
Это кто такая?
Старинного, должно быть, режима…
На крест покосится и пройдет себе мимо.
1958. Больница Эрисмана
* * *
Внучке Шурочке
Черт лица твоего я не вижу,
Слышу голос любимый твой.
Подойди ко мне, стань поближе,
Дай коснуться тебя рукой.
От волос твоих – запах теплый.
Чтоб тебя разглядеть как-нибудь,
Протираю очков своих стекла…
Надоела в глазах эта муть!
Говоришь: «Не хочу уходить».
И к плечу прислонилась невольно.
Разве этого мне не довольно,
Чтобы всё же счастливою быть?
1958. Репино
ЭПИТАФИЯ
Уходят люди, и приходят люди.
Три вечных слова: БЫЛО, ЕСТЬ и БУДЕТ,
Не замыкая, повторяют круг.
Венок любви, и радости, и муки
Подхватят снова молодые руки,
Когда его мы выроним из рук.
Да будет он, и легкий, и цветущий,
Для новой жизни, нам вослед идущей,
Благоухать всей прелестью земной,
Как нам благоухал! Не бойтесь повторенья:
И смерти таинство, и таинство рожденья
Благословенны вечной новизной.
1954
Публикация – М.Н. Толстой