Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 312, 2023
* * *
За белое солнце в чужой синеве,
за булочку, пламя, полынь
один человек пропадает вполне –
другой остается живым.
Матросы Кронштадт унесли в вещмешке,
о хлебе забыв и воде,
а Ленина с красной любовью в башке
бесплатно везет РЖД.
Зато на мосту не дадут помереть,
привяжут к персту фонаря,
где мороком мерили мертвую смерть,
где в море топили ея.
* * *
Кто смерти не принял в природе вещей,
кто вовремя пальцы скрестил,
по жизни легко избегает бичей,
цыганок, ментов и бомбил.
Глаза проглядел, всё равно не пойму,
зачем эта яма растет?
Из мирной земли вынимают к чему
простой треугольник пород?
А ты остаешься с кайлом на плече,
тебя нарисует Брюллов
под угольной лавой, в густой темноте,
забытого между пластов.
Когда эти камни ложатся на грудь, –
уже невозможно вздохнуть,
когда эту пыль принимаешь в себя, –
боишься любого огня.
* * *
Придумай сюжет для картины,
мозаики с резью в руке,
как я убежал в Украину
с обломком души в рюкзаке.
Про всё не расскажется к месту –
имел я такую судьбу,
меня целовали Донецком
до черного пота на лбу.
А дальше ни вздоха, ни шика,
ни бедности в форме нуля,
но дико звучит Балашиха
как точка в финале меня,
что ты меня, Боже, заметишь
по новым любым адресам
и гипсовым снегом залепишь
мои неживые глаза.
* * *
Я нафиг сдаюсь, прорастая на свет
зерном или кровью зверей,
как будто навеки наложен запрет
стучать и стоять у дверей.
Не то чтоб рука уставала колоть
и в поле ржавеет «Максим»,
но так получилось, что будет Господь
и выбор, кто с Ним и не с Ним.
Что, если во мне ничего моего
и речь превращается в рык?
Петух пропоет – так убейте его
и в колокол вставьте язык.
* * *
Однажды мы примем на веру,
что мир утвердился вполне,
и листья целебной фанеры
приложим к провалам в окне.
Сосед на Никитовский рудник
обратно вернется живой
и сразу нацелит на спутник
тарелку с червонной икрой.
И там, в обозримом пространстве,
где ширилась смерть до сих пор,
испортим поддельным шампанским
отмытый до блеска ковер.
И включим под ужин для фона
любую киношную хрень
в один навсегда удаленный,
единственно правильный день.
* * *
Мы стали на крыло, и сразу десять махов,
и можно жечь овес и поле диких маков,
вымарывая гул шмелей и цвет венозный,
когда не строят гнезд, когда взрывают гнезда.
Ты прав: не говорим о летописном своде,
Печерский патерик понятней в переводе,
а кто в своем уме заглядывает в свиток?
Так Северский Донец с Днепром не будут слиты.
Не думай о земле – не в том призванье птичье,
там люди без знамен и войсковых различий,
но им сровнять дано макеевский Везувий.
О Господи, ответь: ну разве я безумен?
* * *
Мертвый умер, пьяный жив,
в небо не берут с вещами,
но апостол «где служил»
спросит, шевеля ключами.
Кривизной своей спины
я от армии отмазан,
но в разведку с Бахтиным
уходил и был прекрасен.
От любого чудака
польза есть и от дебила.
Я такого языка
с Виноградовым добыл им,
что меня при всём полку
до утра секли плетями
и качали на ветру
вербы тонкими ветвями.
Как увидимся с Петром,
я за всё ему отвечу,
каждым словом и стихом
приближая эту встречу.
Балашиха