Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 312, 2023
ВОЗДУХ ПОЛОН МЕРЦАЮЩИХ ТОЧЕК
Воздух полон мерцающих точек,
танцующих линий,
плоскостéй, отражений в стекле,
зыбких их очертаний.
Закрываешь глаза,
в тусклом мареве черточки синих
искр по вéкам скользят.
И растет в голове скрежетанье,
будто грубым напильником
пилят тебя по живому.
Пилят мозг вдоль извилин израненных.
С каждым движеньем
От этих движений?
он становится гладким и легким,
почти невесомым.
Боли нет совершенно.
Ты плывешь, уносимый теченьем,
по реке вертикальной
в кабине стеклянного лифта.
Он нанизывает
на тебя этажи. И струится
на витринах реклама
поющим неоновым шрифтом,
обещаньями, притчами
во примитивных языцех.
Этажи, водопады
застывшего света, провалы
черноты между ними,
где кабелей хищные змеи
вниз под землю ползут,
извиваются вяло.
Расслоённая длинная явь
мельтешит всё быстрее.
Искалеченный мозг
Бестелесных чудовищ нелепых
порождает вокруг,
но они маскируются ловко.
Ты в цилиндре-цугундере
мечешься, тычешься слепо.
Дверь нельзя отворить
до конечной его остановки.
86.
В старой Книге места есть, где сколько ни думай
ничего не поймёшь. Ключ тут нужен от шифра.
Ведь в святом языке все согласные – цифры.
Если в числах-словах совпадают их суммы,
то они неразрывно повязаны смыслом,
возвращающим явному трепет и тайну.
Элохим и хатева.* Совсем не случайно
у них сумма одна, хоть и разные числа.
__________________________
*В иврите Элохим – это Бог, а хатева – природа. В обоих словах сумма цифр (гематрия) одна и та же и равна 86.
* * *
На задворках души приоткрылась калитка. Вошел
незнакомый мужик. Воспаленная тьма между нами
стала плотной и гладкой, свернулась в обструганный кол.
Наконечник уткнулся в меня. Я рванулся и замер.
Светофорное месиво красно-зеленых огней,
прилетевших на запахи крови как хищные птицы,
шевелилось в скукоженной роже его меж прыщей
и разбухших карбункулов. Он не желал торопиться.
Но десятки ладоней меня подтолкнули вдруг в спину.
Он пырнул. Через шапку волос электрический свет
прямо в мозг, до краёв заполняя извилины, хлынул.
И фантомная боль, порожденная тем чего нет,
как бульдозер на душу наехала. Белым дождем
звезды падали в тьму. Было слышно, как жалобно дышат
уходящие в землю дома. Мягким звоном кругом
осыпались зияющие колокольни на крыши.
Тень расплющенной яви – стихи – пешеходов за нóги
торопливо хватала, бубнила, хотела сказать.
Ее били брезгливо, пытались отбросить с дороги.
Но она возвращалась, и всё повторялось опять.
Наконец время сдвинулось с места рывком и пошло.
Я почувствовал, – нет, всем нутром я почуял, каким-
то звериным чутьем, – тот мужик, причиняющий зло,
что живет на задворках, всегда держит кол и молчит,
тот мужик, он всего лишь гомункулус, мной же самим
сотворенный из стука компьютерных клавиш в ночи.
ИГРА НА ВРЕМЯ
Солнце сбросило в кухне
на пол козырной туз бубён.
Нечем крыть, на руках
одна шваль из шестерок, девяток.
Приближается вечер,
но туз всё еще освещен.
На кону мое время,
его драгоценный остаток.
Белый стол вдоль стены,
пара теней у самого края –
прикуп в черных рубашках,
под ними мой шанс небольшой.
Я не знаю ни правил,
ни против кого здесь играю.
Знаю только – нельзя
пропустить, спасовать. Ход за мной.
Холод льется с окна.
Вещи в комнате ёжатся зябко.
Прижимаясь друг к другу,
дрожат и хранят тишину.
Лишь скуластый будильник
в своей нахлобученной шапке,
гулко клацая стрелками,
время стрижет на кону.
Пересдачи не будет,
мне карта давно не идет.
Может, скинуть не в масть?
Но опасно, да и
не с руки мухлевать напоследок.
Пора. Надо делать свой ход,
не надеясь на прикуп.
Слишком ставки теперь высоки.
* * *
Лучник видит свою цель
на пути в бесконечное,
и это Он сгибает вас своей силой,
чтобы Его стрелы могли лететь
быстро и далеко.
Х. Джебран, «Пророк»
И мой сын позабудет. Порвется та нить,
что казалась обоим незыблемо-прочной.
Позабудет, и этого не отменить.
Ибо сказано (мною не первым уж точно):
тело женщины луку подобно тугому,
что натянут мужчиной. Стрелою их сын,
когда время пришло, вылетает из дома.
Но про цель знает только лишь лучник один.
* * *
Те несколько дней – как Саргассово море, куда
теченья подводные мусор и грязь выносили
со всех океанов. Плескалась густая бурда.
А ты, как пловец за бревно уцепившись бессильно,
(не зря говорят: человек человеку бревно)
под сердцестучанье дрейфуешь по морю кругами.
Налипшую тину сметаешь с лица пятерней,
и воспоминанья твои шевелят плавниками.
Твои тонкошеии воспоминанья. Хвосты
и шеи двугласьями ии. Их скользкая дрожь.
Смирись и плыви по теченью вокруг пустоты.
Не то ведь опять до беды ты себя доведешь.
ЭГРЕГОР
Глазами, улыбками скользкими, ворохом скорых
искомканных жестов наполнилось зеркало к ночи.
По клавиатуре меж буквами мечется шорох,
там пальцев моих отпечатки бормочут.
Мерцают кровавым пунктиром огни телебашни:
вбок дернулся, взгляд оцарапал небесную мякоть.
Потом девять звезд я укутал дыханием влажным,
над башней сложил в новый знак Зодиака.
Пустая одежда на тумбочке возле постели,
свернувшись, хранит запах кожи, которым дышала.
В изнанке ее еще теплится память о теле.
Следов в этот день я оставил немало.
Наполнены дрожью они и свеченьем тревожным.
Края, обведенные желтой каймою, размыты.
Тому, кто не знает, найти их почти невозможно.
Они не уходят. Всё ждут следопыта.
Бостон