Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 309, 2022
ПЕРЕХЛЕСТ
«Из Марциала» – первая строка,
а дальше – применительно к погоде,
и всех, уже иных чревоугодий,
во имя Одиссея-моряка…
Не хватит всех повадок Цицерона
красноречиво и осмысленно воспеть
вот эту всю квасную круговерть
покинутого кубрика – притона…
В котором прежде и гитара, и стихи
воспринимались трепетно и внятно,
а нынче – словно родовые пятна –
сомнения возводятся в грехи…
И не услышит муза лет иных
негромких слов, звучащих на прощанье,
там здравый смысл ушел в чревовещанье
и пафос прославления таких…
Что только Вагнера, звучащего вдали,
а вовсе более, уже не фуги Баха,
надежда неуместна в мире краха,
«Из Марциала», но светильник не горит
10.25.20
* * *
…И опять кольнут доныне
Не отпущенной виной…
Борис Пастернак
На одной из переделкинских дач,
в прошлом веке, где-то ближе к зиме,
вне сети, эфиров и передач,
эта женщина привиделась мне…
Ее контур словно соткан из сна,
тень скользнула из проема двери
незадернутых гардин у окна
и сказала: Только не говори…
– Этим сумеркам слова словно плеть,
просто верь, если сумеешь, глазам,
лихолетий пронеслась круговерть,
жаль, что будущность не часто добра.
Подмосковный дождь сменился на снег,
даже промельк водворился в сюжет,
профиль женщины, как рок-оберег
нивелировал течение лет.
В подсознании, по кругу метель,
попросила: Опоздай на трамвай, –
а в углу была наряжена ель,
у окна стыл в подстаканниках чай.
Белых хлопьев заоконный уют
неминуемо сменялся на дождь,
она молвила: Я всё еще тут,
жаль, что ты меня полвека не ждешь.
Я ослушаться хотел и сказать,
что не сходится – мне нет тридцати,
но она опередила, видать,
и шепнула: Всё, мне нужно идти.
У меня похолодело внутри,
так бывает накануне зимы,
в Переделкино зажглись фонари,
и уже не оставалось вины
12.8-23.20
МОНОЛОГ ПАСЕЧНИКА
В статусную провинцию,
из той, которая так себе,
пишу, отражаю линзами
и тем берегу свою пасеку:
О том, что всё образумится,
что горизонты наладятся,
что пчелы – вернулись, умницы,
что канули неурядицы.
В ответ получаю весточку,
в которой строка неровная,
пергамент в синюю клеточку
и пахнет каменоломнями.
Там столько всего намешано,
и стиль настолько не выдержан –
От рук, мол, отбились лешие,
а ведьмы торгуют имиджем.
И вот я сижу, задумавшись,
над этим нелепым казусом,
как будто явились усташи
пафосные, под градусом.
Я меда категорически
не выдаю заблудившимся,
всегда переход на личности –
как перелом открывшийся.
И вечно Юдифь упрямится,
я ей Катулла цитирую,
когда она в образе странницы
камфару пьет эфирную.
И мало кому приснившийся
вожусь на закате с сотами,
а у соседей пиршества
с зашедшими гугенотами.
1.16.21
* * *
Атмосферное давление,
одержимость книжных полок –
это признак поколения
быстрых встреч и кофемолок.
Мимолетные решения,
героизм второго ряда,
да к постельным обобщениям
заграничные награды.
Мысли из цитат по темени,
пять аккордов на гитаре,
в тон, соизмеримо времени,
за товаром, к бочкотаре.
Пересылки не сибирские,
а скорее – в Братиславе,
откровенья монастырские,
диалог о римском праве.
А затем по нисходящей
этой небольшой планеты,
неуверенно летящей –
вдоволь плясок силуэтов.
И когда не стало истины,
навсегда или до выбора,
атмосферно и таинственно
как акцент случился выговор
8.23.21
* * *
…Какое, милые, у нас тысячелетье
Борис Пастернак
Тысячелетье на дворе
давно иное, что печально,
хотя – казалось изначально,
что славным выйдет кабаре.
Но в первой четверти пока
сплошной регресс в средневековье,
предельно жаль, что Подмосковье
в том не последний кружит па…
А по сравнению с порой,
когда наш крик звучал впервые,
настали времена лихие,
почти сравнимые с Ордой.
Минувший обожженный век
был страшным в первой половине,
но после – как ручей в долине
случился некий имярек
надежды, музыки, стихов,
шестидесятых и позднее,
но не хватило корифеев,
и свет укрылся в сферы снов.
Должно быть, так не в первый раз
сплелась во всём закономерность,
вопрос сулит былую дерзость:
«…Какое, милые, у нас»…
8.08-30.21
* * *
Сон арьергарда августа. Нью-Йорк:
нелепо странные детали интерьера,
вещает доморощенный пророк,
и накаляется, вскипает атмосфера.
Стеченье всех немыслимых дорог,
а мыслимых как будто не осталось,
мельчает и крошится ровный слог,
мелькнут ее черты – какая жалость.
Как в музыке меняющийся темп
во сне по нарастанию чреватый,
когда по нисходящей – жребий слеп,
и так легко остаться виноватым.
Соседство рек, и близко океан,
но жажда превалирует и гложет,
а перечень не посещенных стран
зачитан гостем из почетной ложи.
Несоответствие предельных скоростей
благоволит желанию проснуться,
а декорации сместились в Колизей,
но чуть правей – и горное Абруццо.
Вот где волшебен бархатный сезон,
но возникает ее дерзкая ключица,
и замирает невпопад нью-йоркский сон,
и даже, кажется, что в нем уже не спится.
Но это уровень тех самых миражей,
когда проснуться – значит подчиниться
нелепой магии недобрых ворожей,
и вот вместо ключиц мелькают лица.
Так наступает завершающий сюжет –
в окно повеяло сентябрьскою прохладой,
Венеция, которой больше нет,
приходит в грустный август Петрограда.
И сон на этом валится в кювет,
Квинс проявляется, почти уже осенний,
как будто пролетело много лет,
мимо предутренних мгновений воскресенья
8.27-31.21