Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 309, 2022
* * *
Шумит листва. Перевернув листок
календаря, танцует ветерок.
Сентябрь приходит с яблоками, астрой,
с твоим письмом. Читая между строк,
нечаянно замечу: «Жизнь прекрасна».
Нет повода пенять на этот свет.
Куплю в обед билеты на балет.
Раз ничего не требуют, не просят –
не буду отвечать: к чему ответ,
когда и так чудесно, – снова осень.
Пусть школьники – цветные мотыльки,
не чуя ни печали, ни тоски,
летят на свет познания из мрака
блаженного неведенья – легки,
как брошенная в жар огня бумага.
* * *
Хлопнешь дверью и выйдешь наружу,
отношенья порвать поспешив,
встанешь прямо в чернильную лужу,
а вокруг – ни души, ни души, –
ни друзей, ни врагов, ни соседей,
как в оглохшей далекой глуши;
забивает дыхание ветер:
если можешь теперь – не дыши.
Над увядшей аптекой «Фиалка»,
освещенной одним фонарем,
над петляющей улицей, аркой,
придающей пространству объем,
над нечаянной радостью, болью,
заточённой в сознанье твоем,
пролетает листва… Бог с тобою,
мы еще поживем, поживем!
МЫШЬ
Вот тетушка Маша и стала похожа на мышку:
слегка заострился, длиннее как будто стал нос,
и волосы собраны сзади в седеющий хвост.
Для пищи незримой, духовной, нужны стали зубы:
грызет все подряд позабытые пыльные книжки,
где смыслы остры и съедобными кажутся буквы,
в слова превращенные выше – на уровне крыши,
засыпанной снегом, висящей в замерзшем окне.
И нам говорит, что она не выходит и нет
желания даже в тот мир заоконный вернуться.
Но мы-то с тобой точно знаем, что есть черный ход,
из дома доходного вниз убегающий – под
пласты городские, идущий потом под рекой
в мышиное царство – амбара зернистый покой.
Вот там-то раздолье, там секта счастливых мышей
о Гофмане, Кафке беседуют и о погоде,
из трав самокрутки варганят, пищат, хороводят.
Уютно и весело юркой пугливой душе.
СКАЗКА
В коммуналке питерской – как в глухой избушке.
Колбаса нарезана, оливье, чекушка.
Шарик красный сдувшийся, на стене – плакат.
Собралась компания – никуда не деться:
пожилые мальчики, девочки-старушки…
Только нет желания возвратиться в детство,
и никто советскому прошлому не рад.
Кто-то слово вымолвит, отвернется кто-то,
спорить больше не о чем, думать неохота.
Ходики настенные встали навсегда –
стерлись все колесики, заржавели звенья –
дали злым волшебникам новую работу.
«Сказка о потерянном времени» в сравненье
с этим жутким мороком просто ерунда.
У МЕТРО «МОСКОВСКАЯ»
Говорит незримому: «Пошел ты на…» –
мужичок, сидящий на земле.
Выйдешь из метро и видишь: желтая
ранняя листва у тополей,
клейкая; кто клятвы ей нашептывал –
спит давно в двоящемся нуле.
У старушки взяв букетик ветрениц,
вянущий, уже полуживой,
созерцаешь мрачно комплекс «Ленинец»:
не зарос ни мхом, ни трын-травой
Дом Советов – кровожадный первенец,
сталинских времен сторожевой.
А вокруг дома стоят с пилястрами.
Помню двор с сиренью, закуток,
где мы жили, были даже счастливы,
но давил лепниной потолок,
ночью пахло подземельем, астрами,
шел от стен тревожный холодок.
В настоящем копошится прошлое,
в будущее движется впотьмах
старое, прогнившее, прогоркшее,
возвращая первобытный страх,
превращая в крошево – хорошее,
облекая в плоть подзол и прах.
* * *
Осенних сумерек перформансы,
стаканчик пластиковый. Поздно
уже встречаться – меркнут помыслы
пред перспективой бездны звездной.
Как этой жизни одноразовой
смущают вечные приметы!
И Млечный Путь платочком газовым
взмахнет, свеченьем разогретый.
Дрожу и алчу неизбежности,
а в сердце набухает сонно
забитой позабытой нежности
бутон сырого анемона.
* * *
Хоть за это я не отвечаю…
Шашечницы Фебы легкий флирт
с розовым соцветьем иван-чая.
Словно храм готический стоит
на ветру цветок. Присяду сбоку
со своею болью и виной.
Я здесь ни при чем, и слава богу
то, что не считаются со мной.
Дивно пахнет сладостным раздольем –
не переиначишь невзначай.
От меня ведь не зависят поле,
бабочка, цветущий иван-чай,
вдалеке намеченные горы
в дымке зноя, а наоборот –
липнет к телу ласково, сквозь поры
проникает в сердце счастья мед.
* * *
Сместилось что-то в этом мире:
без снега теплая зима
нас сводит медленно с ума,
то минус два, то плюс четыре.
Поет безумная синица,
как будто крутит у виска
перстом невидимым тоска
и в мозг пытается ввинтиться.
Из бытовых орудий пыток
что выбрать: ссору, страх? – Прикинь,
пока ползет звезда Полынь
по небу, скрученному в свиток,
и тень ее уже ложится
на старый город вкривь и вкось,
а из земли прогорклой ось
торчит, как сломанная спица.
У ног разверстая могила,
кровавый всадник, бледный конь,
За ними скачущий огонь, –
ничто бы нас не удивило.
Санкт-Петербург