Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 308, 2022
* * *
И мне, оглохшему, по этой тишине
внезапной, медленной, как зáлитое поле,
шагать, не слыша собственного воя,
когда уже никто не говорит во мне.
Здесь город был, и белка в колесе
трудилась для детей, в любви изнемогая,
шумел базар от церковки до гая
и разливался жар, и живы были все,
а дальше как во сне, как в фильмах о войне –
рассвет, враги сожгли родную хату,
и роль фашиста русскому солдату
так удалась, что ночью снится мне.
СОЛДАТСКАЯ ПРОЩАЛЬНАЯ
Во сне а будто бы в бреду
среди других в одном ряду
штурмую чертову гряду
а там за нею
гляжу – ни войска ни знамён
и каждый в каждого влюблен
там бурундук и тот умен
любить умея.
Там всё иначе снится мне –
смеется женщина в окне
и пепел кружится в огне
волос тяжелых
пусть автомат в песке в земле
плевать совсем не стыдно мне
я к той, которая во сне
всё шел и шел бы.
А сон летит и я за ним
среди холмов среди низин
закат горит неугасим
сжигает спины
летящим из последних снов
кто был готов и не готов
и свет идет поверх голов
невыносимый.
ОДЕССКАЯ СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ
Я не был здесь, казалось, век,
я всё забыл, как мне казалось,
платанов разогретый фетр,
когда с листвой соприкасалась
твоя рука, глаза в глаза,
ничто в дому не закрывалось,
и занавеска раздувалась,
как боевые паруса.
Бульвар, и дальше по камням
через Кирпичный, сквозь посадки,
а там уже и пятки гладки,
пускай весь город в спину нам.
Ступенька, и потом, потом –
куда не важно, лишь бы к морю,
где тот же воздух в голубом
зовет к себе и, волнам вторя,
дурачится, толкает лбом
всё ту же лодочку под парус,
как будто тычется в ладонь
единственной, той самой, той,
которой больше не осталось.
И мачта гнулась, ветер выл,
летела лодочка по ветру, –
ты помнишь? – вот и я забыл
всё остальное. Даже это.
* * *
Над равниной в полнакала
желтым лампочка мигала,
топкий воздух, мошки вплавь –
то ли сказка, то ли явь,
то ли между тем и этим
странный вырост в землю врос,
то ли дырка на планете
в белом венчике из роз,
и неясным силуэтом
кто-то плакал там и пел,
кто-то красил нежным цветом
куцей памяти пробел.
Каждый был до смерти занят,
как игрушка заводи́м,
от плаката «Ленин с нами»
тёк неяблоневый дым,
черной молнии подобный
реял гордый сам собой,
и ударник, пахший воблой,
шел в забой и шёл в запой,
трудовая жилка билась
не по росту велика –
жизнь моя, иль ты приснилась
от звонка и до звонка,
показалась еле-еле,
будто мимо пронеслась,
мы б тебя под водку съели,
если б ты кому далась,
только память, злая слабость,
ледяной водой с утра –
ведь могла б ты быть, могла быть
легче птичьего крыла –
не пришлось, и гулкой ранью
первый раз не на завод
отработанный ударник
в землю медленно идёт.
* * *
По кладбищенскому снежку
да к единственному дружку
всё бреду только пар со щёк
в воскресенье куда ж еще.
Снега вышло что им что нам
ногу ставишь по головам
а вокруг незнакомый вид
будто новенький пуховик
всех накрыл аж под горизонт
и не хочешь а входишь в сон
где-то здесь и дружок мой спит
жалко не у кого спросить.
Значит шапку молчком сниму
никого будить ни к чему.
* * *
Ах как мы прекрасны покуда растем
по венам разносим густой чернозем
взрослеем и в поисках бродим
забытых кладбищенских родин
нет-нет мы конечно не думаем так
иначе зачем же отцовский верстак
с недетской серьезностью ладим
и ручки блестящие гладим
строгаем и пилим и стружка летит
растущий заснуть не дает аппетит
он крышу как ветром срывает
и корни как шашкой срубает
а выйдем наружу – всё то да не то
гостями утюжим чужое плато
где вольно гуляют садами
тельцы золотые стадами
и столько соблазнов ах бедный верстак
везде тонкокожие фрукты висят
а мы утешительным краем
на цыпочках прочь удираем
от всех отовсюду вот так однова
туда где с руки молодые слова
берут прикасаясь губами
считая нас верно богами.
* * *
А воздух желанный, от кофе остывшего неотличим,
проходит по горлу, смиряет, стекает по веткам,
по линиям жизни оставленным, голым, ничьим,
ненужным как строчки, которых без авторства нет, но
просил ведь об этом, загадывал, только бы так –
по слову ломóтному чашка в руке холодела
и воздух один-одинешенек здесь обитал
на равных с тобою, такой же, и нощно и денно,
ни шаткий ни валкий, с утра застилал из окна
пустой горизонт, хоть наслаивай лед на сетчатку,
а люди – что люди! – молчат ли, поют ли, бренчат ли –
летят как с моста, и теряются их имена.
* * *
Не видя не слыша не сильно рискуя собой
один выхожу на дорогу сети столбовой
играет боками веселая мышка в руке
со мной и пространством обоими на проводке
куда ни потащит я следом была не была
я больше ничей ни креста ни мирского узла
свободен бедовая мышка толкает ладонь
идет желваками скуластая память в огонь
живой безымянный ни страха ни злых языков
ни ветра ни дыма ни воска ни старых стихов
плывет развеселое пламя и смотрит в меня
искрой обдавая родная моя полынья
глядит не мигая сличает зрачок именной
гадает когда наигравшись уйду глубиной
чернеет крылом воронёным ночной монитор
на добрую встречу пространство заводит мотор.
Торонто