Поэма
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 308, 2022
Все твои, Микель Анджело, сироты…
Мандельштам
(Если рассеять внутренний взгляд
и сразу увидеть три
точки схода – любящего тебя,
круглое маленькое окно,
белое тесто на белом столе –
и повторить
этот день,
то в сплошном огневом кино –
только одна
тихая нитка грусти,
этот рвущийся внутрь окошка пейзаж.
Я исцарапала взглядом живую картину.
Чувственный кит,
синий, огромный,
где-то плыл под тобой, подо мной,
но то ли – мансардный – девятый этаж
(в памяти он над нами парит),
то ли сам день, исчезающий, выходной,
кто-то иль что-то приковывали меня к стене,
к этой круглой картинке –
в ней Рима дневное стекло,
словно в последний раз,
приглашало взглянуть на себя во мне,
в нем было солнце свое, оно взошло
и тут же на наших глазах зашло.)
Острое чувство, что эта картина – миг
не уходящий, а исчезающий навсегда,
твой статус-кво,
миг, за которым всё, чего ты достиг, –
чуткость, гора прочитанных книг, –
выпал, как снег, совершился,
он за горизонтом, водоразделом, швом.
Девятый, падал, лаская фасады квартир, этаж.
Я поглощала глазами круглый пейзаж.
И руки твои на моих плечах,
их прожилки родные, и тень от твоих
полудлинных волос на моей щеке –
были важнее картины. Но окно, грохоча,
плыло навстречу сегодня,
нас не захватывая с собой,
словно бы налегке.
Ты видел его спиной?
Я вспоминаю это дневное стекло
каждый день.
Вещь приближалась не к нам:
услышать не ухом – слюной,
увидеть не глазом – рукой.
Услышать, увидеть, раздеть.
В комнате время стояло,
словно бутылка в ведре со льдом.
Нам оставалось бездействовать –
вещь играла в знакомых лишь ей лучах,
мимо шли мемы, события, люди. Дом
отстранился от магии, скукожился, словно зачах.
Что растворялось, бурлило, летучее, здесь?
Вещи, когда хотят,
ищут беседы,
но только не этот круглый ландшафт:
город семи холмов
(тягуч по склонам, плечи его зудят),
Рим как мир просочился
в прииски древних шахт.
Просто жило и сияло окно,
дневное стекло, само по себе,
без всяких чудес и прикрас,
словно круглая ранка на теле
или круглый пробел,
равный многим мирам, в нем вовсе не было нас.
Яркий, лишался окраски день, стучали часы,
ты до волокна
чувствовал мои руки, лицо; мы
были заняты каждый своим:
ты созерцанием нас, я созерцанием нас и окна,
оно еще отражало холмы
(семь, как слои), и разные города,
и остров Мадагаскар.
Рассеянные и собранные сполна
этим окном.
Встретиться взглядом с дневным стеклом?
Ты (словно срок истекал)
крепко меня обнял и поднял над землей.
И пришедший из Рима гость,
эта живая картина, круглый огромный глаз, окно
глянуло мне в глаза и исчезло.
Словно украденную кость,
в землю мы зарываем, стыдясь, свое одиночество.
А оно не стыдится нас.
Ты был рядом, и только это меня спасло
от мгновенной потери живого пейзажа.
Вся речь была позади, где-то за
той потерянной вещью, в полной тьме,
из которой ты, я, дневное стекло.
Я боялась дышать,
любуясь иконописным тобой.
Ты: прозрачные голубые глаза,
взгляд внутрь себя,
длинные брови и волосы,
уверенно трогающие золотые виски,
тонкий нос, крупных губ стекающая слеза,
как молитва «Иисус, иди впереди»,
бархатный придыхательный звук тоски;
мне хотелось слизать
вкус молочного шоколада с поющих губ
(Он вместе с тобой поет)
и два слога, твое «люб-
-лю» мое.
Я подняла глаза: «Милый, ты видел?
Это окно ожило, но словно ушло,
вернее, погасло».
Ты оглянулся, вечер висел в оконном кругу.
Становилось темно.
«Вещь разговаривала со мной, и не свысока.
Мне так повезло…
Вещь разговаривала, не отдавая отчет,
что она говорит со мной.»
Яблоко тишины.
Ты не потрогал мне лоб, не рассмеялся,
не психанул –
это был бы не ты.
«То, что плещет у самых моих бережков,
было здесь. Как же вернуть,
как снова шагнуть туда, любимый?» Дом с высоты
смотрел на корт, на скамейки, на молодую траву,
луна лилась.
Явному суточному колдовству
противостояла дневная власть.
Я быстро вернулась к себе: стала смотреть
на твои дела, твои руки – видео в ноутбуке,
ты там с волосами до плеч
играешь на басе в студии
с красной кирпичной стеной. Ведь
есть поважнее – небесные – вещи,
чем световая речь
вещи, представшей сегодня в дневном окне:
любовь.
Мой закон – максимум бережности к тебе,
никаких захватов, укоров, ссор.
К твоей свободе всегда отыщу я ключ. Любой
знает, что близких ценят
значительно меньше, чем незнакомых,
этот извечный хардкор
сцен, разговоров, сплошная боль.
Но я к тебе, радостному в рывке,
прикасаюсь нежно, жажду твоей свободы.
Я не позволю только окоченеть.
Чую – струна натянута на колке.
Время слушать-и-петь.
Полностью вместе и полностью наедине –
вот для пары слои гармонии; утолить
жажду любовью к другому можно,
к счастью, вполне,
только являясь целостным существом.
Корабли:
каждый следует курсом своим.
Уединенный прав –
он принимает боль, он попадает на дно,
он горит,
он у ста переправ,
но, погружаясь, выталкивает болезнь.
Носится дикарем, свистит
и, уши заткнув, кричит:
и посмотрите, каких он будит существ,
только услышьте, какая сочится
песнь!
Он не зализывал раны,
не вскрывал волдыри, не искал водоем –
он был один, чтобы быть счастливым вдвоем.
Мы любим друг друга и – вместе! –
друг от друга свободны. Невидимое
в тебе и во мне,
башни и замки, которые знала сетчатка,
деревья раннего детства (как
сложился общий багаж?) – видимы каждому
из двоих, словно стоящие
перед глазами: больней,
ярче.
Дом без окна одичал. Девятый
мансардный этаж
плавился после июньского дня, чуточку остывал.
Ужас и радость – две головы одного существа,
даже скорее два выражения благостного лица.
Ночь надвигалась на Рим и вступала в права,
это была первая голова.
День доставался льстецам.
Мягкие ягоды старых забытых обид на других
людей.
Я тянулась на цыпочках, задевала город плечом,
напрягала мозги,
перебирала прищепки,
тряпки развешанных в воздухе улочек и площадей.
Жесты бережны – к твоему лицу,
к детской тающей татуировке на правом твоем плече
я прикасаюсь нежно, робко,
а внутренний мой бросок, стекающий по кольцу,
по гравировке на внутренней его стороне, –
силён, невероятен. Это честь –
обнимать тебя, чувствовать, целовать.
Я никогда не позволю себе захват
воли твоей даже на миг.
Может натура изобразить художника? Нет.
Каждый из нас друг для друга натурщик
и каждый из нас –
друг друга творец.
Ты ведешь отношения, я иду за тобой вослед.
Вес колокольни моей, тяжелый ее металл
ты легко принимаешь
на свой деревянный хрупкий настил – добрей
нет человека, чем каждый из нас, в этой природной игре.
Это ответственно –
сиять как ближайшей звезде в твое лицо
и этой звездою собственно стать.
Счастья беспримесного
(исчезновения рядом с тобой)
факты: маленькой детской розою
я расцвела, но несу красоту одному тебе;
вещи и люди не на авансцене;
я не сомневаюсь, что это любовь;
чувство (растущее)
подлинного родства с первой минуты.
Я бывала намного слабей,
но такой не защищающейся – не была. Жена,
потому что твоими порывами защищена
с первой минуты.
Ты позволяешь мне просто быть, просто жить
жизнью цветка и нравиться внешней-внутренней красотой.
Нельзя заслужить
права радовать наготой. Чем хорош цветок?
Он безвластен. Он не способен алкать.
Он не уходит в рост.
Ты, домашний, рядом; лодыжки, ключицы, рот.
Кто так богат?
Творчество (белое тесто),
созерцание (вещь),
чувство любви (ты,
родной). Никто. Не ты. Не я. Обретайся над,
плачь, обрастай собой, к силе пустого впритык.
Этот сосуд (палитра,
сердцебиение лучшего из мужчин и дневное стекло)
можно разбить только изнутри:
ты дароносица и сквозняки,
страж на ходулях и девочка,
снимающая мобильным кино.
Где-то цветок под тысячью трав растет!
Манёвренный кит,
темная туша, спиной касается ног
наших с тобой.
Ты поздравляешь меня, сжимаешь до хруста – блеск,
расточительство, окраска небес.
Кроткость к лицу мне, когда я не прячу тебя
в тыквине дома. Ты на пути
к той, что мечтает о мощи свободы твоей (ко мне),
и не просит войти.
Как мы даны себе? Кто я –
брошенный с неба снежок
или растущий из почвы будущий человек?
В полной свободе кроется волшебство
самоограничения. Бог ожидает от нас, возможно,
не только способности славить Его,
но и желания быть соавтором, сотворцом. Прыжок,
резкий, в сторону: вот, творящая, я,
вот, любящий, ты – я люблю, ты творишь. У ручья,
словно у моря, у моря, как у ручья, мы на берегу.
Мы расширяем наш дом,
внешнее приглашаем вовнутрь, как слово в гул;
я приглашаю взлететь, ты нырнуть,
мы отправляемся в странствие
и встречаемся в глубине-высоте.
Рим-дневное стекло говорит: постой,
я безымянно коснусь твоих плеч без бурь, без тел,
я не взорву твоих вен полноводные дни,
мой план простой:
через окно, любовь и стихи взять и направить
твой самый девственный ключ
в статику, каменность русла неба. Я-тебя-люблю.
11 июля 2021