Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 307, 2022
Давид Гай. Зрачки зверя / Publisher KONTINENT Media Group. 2021.
Новая работа известного писателя Давида Гая «Зрачки зверя» (название навеяно известным четверостишием Мандельштама) неожиданна – главной темой стала «подноготная» текстов его сочинений и их отстаивания. Характерен подзаголовок: «Заметки на полях собственных книг». В предисловии автор пишет: «…я общаюсь с книжками как с собственными детьми, вспоминаю их проделки, капризы, доставленные мне горькие и радостные минуты; для меня, их родителя, собранное в твердом или мягком переплете не исчерпывает содержания – за кадром, на полях остается многое, весьма поучительное. Как они являлись на свет божий, каким образом рождался замысел и как иногда по ходу работы менялся, какие барьеры приходилось преодолевать на пути к читателям» – и заканчивает доверительным пассажем: «Мне вдруг настойчиво начинает казаться, что история написания книг и борьбы за них (да, борьбы!) не менее важна самой их сути…» А. Солженицын в «Бодался теленок с дубом» четко фиксирует подобную мысль: «Есть такая немалая, вторичная литература: литература о литературе; литература вокруг литературы… (если б не было подобной перед тем, так и эта б не родилась)».
Полтора десятка документальных и художественных книг из более чем тридцати, принадлежащих перу автора, являются своего рода главными героями «Зрачков зверя» – примерно половина издана в России, другая – в Америке. Для Гая тема становления писателя, художника слова, не менее важна, чем противостояние властям и реалиям советского и постсоветского времени. На протяжении длительного периода цензура и привходящие обстоятельства отсекали от рождающихся книг самое ценное и существенное, так что сегодняшние авторские комментарии, собранные воедино, – незаменимый ключ к точному и всестороннему пониманию уже известных произведений. В сущности, дополнения и размышления – именно та высота, с которой можно обозреть истинную картину событий в полном объеме.
И еще об одной особенности этой книги. Автор предельно откровенен в оценках своего творчества, не щадит себя, порой, мне кажется, даже чересчур жестко говорит о том, как бы сегодня, используя дистанцию времени, написал, вернее – переписал те или иные романы и повести, выходившие в России стотысячными тиражами, широко читавшиеся. Он вспоминает чеховскую фразу: «Далеко пойдет тот, кто умеет смеяться над своими произведениями». Гай не смеется, но весьма критичен в оценках. Тем и подкупают «Заметки на полях», что в них нет и намека на самолюбование, чем грешат почти все мемуаристы.
У этой книги четкая внутренняя структура: деление на главы соответствует наиболее трудным и важным моментам рождения книг. В повествование наряду с авторскими размышлениями органично вкраплены отзывы литературных критиков и читателей, тоже своеобразные «заметки на полях», а эти мнения порой диаметрально противоположны жесткой автор-ской самооценке и самокритике. Такой литературный монтаж создает эффект «многоголосья», что позволяет представить творческий процесс в более широком и сложном контексте.
Цензурному «оскоплению» подвергались практически все книги Д. Гая, изданные в советское время, – даже, казалось бы, такие далекие от политики документальные повести, как «Вертолеты зовутся МИ», «Профиль крыла», «Небесное притяжение». История их создания окружена в «Зрачках зверя» массой интересных подробностей, наблюдений, а также новых сюжетов, позволяющих лучше понять жизнь и характеры легендарных творцов авиастроения М. Л. Миля, В. М. Петлякова, В. М. Мясищева, А. Н. Туполева. Цензура потребовала рассыпать набор первой книги Гая, понадобились огромные усилия ради ее спасения – прежде всего, личная смелость автора, вступившего в поединок с печально известным ведомством.
Трое из четверых его героев-авиаконструкторов были узниками ГУЛАГа, конструировали самолеты в «шарашке», о чем в советских изданиях Д. Гаю цензура не дала сказать ни слова. И лишь в Америке, куда он эмигрировал в 1993-м, автор смог переписать свои повести, добавив потрясающие подробности жизни его героев в заключении и многое другое, ранее бывшее под запретом. Объемная книга вышла в свет в России в 2005 году благодаря усилиям тогдашнего руководителя издательства «Знак» Леонида Слуцкина, ныне живущего и работающего в Германии…
Меня поразила невероятная история спасения «головы» Горького, отрезанной от модели памятника писателю работы И. Д. Шадра. Скульптурный образ писателя не понравился Сталину, увидевшего в нем «судью революции», и, отлитый в металле, памятник был отправлен в переплавку. Шадра уже не было в живых… Знаменитый бронзолитейщик, герой документальной повести Давида Гая «Поющая бронза Лукьянова», с риском для себя сохранил «голову». Мы узнаем правду о том, как «исправлялся» памятник, как мучительно Вера Игнатьевна Мухина против воли разглаживала заостренные черты лица Горького, как страдала от того, что именно такой памятник встал у Белорусского вокзала… А далее – и вовсе потрясающая история: Лукьянов подарил «голову»-подлинник автору книги, и она в конце концов оказалась в… Нью-Йорке. Поистине детективная развязка…
В книге ярко прослеживается путь автора к обретению писательского мироощущения. Вот как он сам пишет об этом: «…мне открылся мир, который жил внутри и дотоле не находил выхода. Я решил писать о себе. Я не прощался с документалистикой, не ставил на ней крест (было бы глупо!), однако более всего меня теперь интересовал мой протагонист, то есть я сам – со всеми моими заморочками, заполошными мыслями, чудесатыми устремлениями, глухим одиночеством, неизбывной тоской, горькой любовью, иллюзиями и надеждами и еще бог знает с чем. Я хотел разговаривать с собой, исповедоваться самому себе, часто себя осуждать и куда реже хвалить, злиться и ругаться, огорчаться и радоваться, судить себя праведным судом, не давая поблажек; я хотел, повторю, писать о себе, откровенно и беспристрастно, привлекая к рассказу множество лиц, персонажей, в каждом из которых частичка меня – хорошего и скверного. Я готовился собирать их как осколки выроненного разбившегося стакана, не боясь пораниться».
И далее. «‘Каждый пишущий пишет свою автобиографию, и лучше всего это ему удается, когда он об этом не знает.’ Мне не было знакомо высказывание немецкого драматурга Кристиана Геббеля. Узнал его от одного критика и поразился – будто про меня. А эту цитату писательницы-американки выудил из какой-то литературоведческой статьи: ‘Все мы – герои своих романов’. Писать – значит читать себя самого.»
Начало было положено повестью «День рождения», близкой по тональности трифоновским городским повестям, художественно исследующей сущность конформизма – двоедушия и двоемыслия. Под одной обложкой выходят роман-хроника о любовной связи Достоевского с шестидесятницей Аполлинарией Сусловой и повесть «Телохранитель». Трудно было бы понять такое соседство без авторских пояснений на тему «бесовщины», оправдывающей сближение далеких по тематике вещей. В Сусловой Достоевский увидел прообразы будущих «бесов», «Телохранитель» связан с перипетиями жизни прозревшего сталинского охранника, ранее служившего главному «бесу». В этой повести Д. Гай ставит прямой вопрос: существует ли закон сохранения вины? Каждый отвечает по-своему…
Огромный тираж – повесть стала бестселлером в самом конце 1980-х, а позднее была переиздана в формате аудиокниги, – казалось, о чем еще мечтать! Но Давид Гай не изменяет себе – в заметках на полях он признается: «Сегодня мой ‘Достоевский’ мне активно не нравится, я бы переписал его с первой до последней страницы. Роман-хроника дотошен и чрезмерно точен в фактах и деталях, что в данном случае не является плюсом, – отсутствует свобода допуска, любовь героев лишена мистического начала, фантасмагоричности, разноликости, неразгаданности, если угодно, инфернальности – той самой, каковой писатель наградил своих героинь, отчасти списанных с Аполлинарии. Если бы я писал сегодня, то в центр романа-хроники поставил бы любовный треугольник – не пошлого ничтожного красавчика Сальвадора, испанского студента, с которым Суслова изменила Федору Михайловичу, а совсем иного человека – знаменитого философа и публициста Василия Розанова, совсем юнцом в горячке чувств женившегося на сорокалетней Аполлинарии и тем испортившего себе жизнь». Затем идут поразительные, отчасти шокирующие откровения Розанова: «С ней было трудно, но ее было невозможно забыть… Мы с ней ‘сошлись’ тоже до брака… Обниматься, собственно дотрагиваться до себя, она безумно любила. Совокупления – почти не любила, семя – презирала (‘грязь твоя’), детей что не имела – была очень рада». Да, это был бы совсем другой роман…
Художественная литература – особа своенравная, ревнивая, не терпит полигамии. Но у Давида Гая свой путь. В отличие от большинства писателей, пришедших в литературу из журналистики, он с первой профессией не расстался. Появившиеся в период перестройки две документальные книги – тому подтверждение. Цензуры уже не было, писалось совсем по-другому, свободно, с надеждой на необратимые перемены в обществе. Я имею в виду «Десятый круг» – о жизни, борьбе и гибели Минского гетто, и «Вторжение», о войне Советского Союза в Афганистане. Что объединяет эти две совершенно разные книги? Они, по сути первые обобщенные документальные свидетельства происходивших событий – предельно честные, откровенные, лишенные соблазна умолчания. На волне горбачевских реформ так писать еще можно было. Недаром Давид Гай говорит: «Если бы ‘Вторжение’ вышло в России сегодня, меня и моего соавтора Володю Снегирева наверняка привлекли бы к уголовной ответственности за клевету на армию»… В «Зрачках зверя» он приводит массу подробностей, деталей, бесед, дополняющих эти две книги, и в этом ценность его заметок.
Романы, изданные в первый период эмиграции автора, – «Джекпот» и «Сослагательное наклонение» – носят характер исповедальности. Это, мне кажется, самая сильная сторона творчества Давида Гая. Опять-таки, автор-ские заметки на полях позволяют проследить сложный путь поиска своего неповторимого голоса. Некоторыми близкими ему мыслями он наделяет своих героев. Скажем, Костя Ситников, главное действующее лицо «Джекпота», показан как человек, отплывший от одного берега и не приплывший к другому. Сквозная для автора тема «осознания своего еврейства» представлена в 750-страничной семейной саге «Средь круговращенья земного…» Читателям будет интересно узнать подробности работы над многоплановым сюжетом, о случайных и закономерных совпадениях, которые подталкивали писателя к созданию широкого полотна, затрагивающего судьбы американской и российской ветвей одной еврейской семьи за сто лет.
И наконец, публикации последних лет – своеобразная трилогия о России – новое, достаточно неожиданное направление творчества Д. Гая. Я имею в виду романы «Террариум», «Исчезновение» и «Катарсис». Сочетание реалистического повествования с элементами антиутопии, футурологии, крутой замес сатиры, невзирая на лица и чины, позволили автору создать оригинальные, весьма актуально звучащие произведения.
Многостраничное эссе «Я сам собою недоволен» позволяет увидеть сложный творческий путь писателя со всем драматизмом, с неизбежными потерями и обретениями, и при этом убедиться в его внутренней цельности и последовательности. В предисловии автор заявил о стремлении «выговориться до конца, подвести итог», но хочется верить, что эта книга – лишь промежуточный этап.