Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 305, 2021
ШАРМАНКА
Мороженщик на старом тарантасе
проедет мимо. Музыка шарманки.
Мы выбежим,
догоним, купим. Я в шароварах,
в шлепанцах. Мы лижем,
кусаем. Сладкое течет по подбородку.
Мы в первом классе
средней школы.
Мы большие
и взрослые, и денег звон в карманах,
той желтоватой мелочи тяжелой.
Прошли века. У этого мгновенья
не оказалось вечных атрибутов –
но вдруг мелодия,
как есть, без изменений,
включает: солнце, улицу. И куртка
твоя летит по ветру
платьицем коротким,
открыв колени.
Машинка покидает подворотню
ее спешим догнать у перекрестка,
чтоб снова сладкое по подбородку.
Дом престарелых. Солнца блёстки
от стекла подъезда
плещут на газон,
пронзая тень от тучи.
Сестра толкает кресло
на колесах через кочку.
Музон
по радио совсем достал.
Сменить канал –
хоть слушать новостную сводку,
всё же лучше.
Старик опять, похоже, плохо спал.
Взгляд в точку,
да в слюнях весь сам,
по подбородку.
СМЕНА
Ну вот, дорогой, и мы рудименты в наступившей эпохе.
Сполóхи
из прошлого в тенú от берлинской стены.
Из квартирок с обоями.
Скоморохи
историй, требующих предисловий,
которые мало кому нужны.
Ну что рассказать про среднюю школу в городе «Энске»?
Как курили бычки, прогулявши урок?
Как дерзко
дразнили девчонок и как, не по-детски,
страдали от первой любви?
Про грибок
на дворовой площадке,
под которым портвейн из горла?
Про модную чёлку с зачёсом на бок?
Про бои
с беспощадной
тропарёвской шпаной?
Я в краях,
где вовсю почитают орла
с белёсой, как снег, головой.
Ты всё там же, где мы на паях
покупали бухло
и твой снег настоящий.
Поколение наше вошло
кто в долги, кто в правители, кто в диссиденты,
кто в ящик.
Кто на что посягал –
сократилось на бандитов хамло –
кто сумел – тот за славой на сцену.
Телевизор и тот – рудиментом:
по компьютеру смотрим футбол
и плохой
интернет как неважный сигнал,
только вот самому не настроить антенну.
Мы кому-то нужны
и, не многими, даже любимы.
Но полвека спустя, принимаешь, что горстка друзей –
это всё что дано.
Все, кому не чужды,
в этом поезде дней,
проносящемся мимо,
где в одно успеваешь всмотреться окно.
Что ценней –
прямота иль лукавство?
Пусть уходит мое поколенье – я с ним не знаком.
Что пожнешь – то посей,
и не сетуй, что всего-то досталось богатства –
в горле ком,
на который идущий за нами – бедней.
ПОДРУГЕ
Ты любила со мной гулять
по местам, где мы никогда не будем.
Я устал тебя обнимать, шептать
на ухо, показывать пальцем красóты,
задыхаться в твоих волосах, а ты – меня ревновать
к людям.
Пустóты
в нас теперь можно заполнить кремом брюлле
в дорогом ресторане пятизвездочного отеля,
столиками на пляже под шум прибоя
и после, ласковой рукою
сбрасывающей бретельку, колье
и всё такое.
Раскладывая на столе
фотографии, украшения, решительно
и внимательно,
неподаренные, и прочие атрибуты нашего «пóрознь»,
я признаюсь в нелюбви и в потерянном прошлом,
сидящим не взрослым,
платьем,
не перешитым,
но по швам распоротым.
Смешно, что
нам еще предстоит обсуждать поколенье внуков,
флиртовать по привычке,
целоваться, купаться nude, не вызывая мурашек кожи,
встречаясь взглядом, говорить без звуков,
соблюдая приличия,
потому что без – мы уже не сможем.
Биология забирает свое, привнося поправку,
так что всё, случившееся не с нами вместе,
жмёт, как плохая обувь.
Горчит, как с друзьями детства
впервые косяк из травки,
от пробы
старости и в ужасе от инцеста.
* * *
Не складывай время
из кубиков старых игрушек.
Живи напролет.
Пусть ненужной
окажется память.
Молись на природе, где храмы из камня
без стен, и где крыша – живой переплет
облаков. Сволоки
на обочину груз
и отбрось
пропотевший ремень.
Наконец-то себе помоги.
Не спеши. Ты и грусть –
теперь это, вроде бы,
врозь.
Не боись перемен.
Жизнь прóйдена –
стряхни песок с ноги.
LAUNDROMAT
Четверть доллара в пятикратном своем повторенье,
барахлишко в корзине, на колени
опущенной.
Отпущенного времени
ускользание из грядущего.
Из присутствующих, –
симпатичная девушка
с мешком детской одежды плюс еще
одежда в охапке,
видать не во что
запихать остатки.
На стулья разделённая лавка
посередине,
вдоль стен – машины,
стирающие каждая в своем режиме.
Ни о чем таком не завести разговора.
Вспоминаю, что малыши –
это здóрово.
Барабаны машин
вращаются. От повтора
поворотов очищаются вещи.
Пре-вращением жизни происходят дети.
Плещет,
выливаясь, вода под днище.
Два квотера (сполоснуть) еще разыщем.
Плети
перекрученных простыней, едва
она открывает крышку,
выпадают на пол, так вышло.
Наклоняется уложить: голова,
тонкие плечи,
грация,
стройные ноги, талия.
Богатство –
это наличие времени, далее
оставшегося, на жизни вечер.
Королева – днем и не на работе.
Стирает белье, не себе, конечно.
Да точно знать
так уж важно?
Я подброшу последний квотер –
орел, решка?
Чуть небрежно, с юностью: «Как вас звать?»
В последней машине крутилась блузка.
И на ней, кажется,
не осталось пятен
Героиня моей сказочки,
где конец не внятен.
Она говорила по-русски.
ВЕСНА В ДОЛИНЕ
А небо над Долиной Смерти – в снежных пиках,
и тихо
так, как может только жизнь,
из зимней спячки пробуждаясь, тикать,
вздымая миражи
озёр над солью суши.
Я слушаю
пустыню – шмель на цветущем на кактусе,
нависшем над обрывом.
Взор перепрыгивает
высохшее русло,
направляясь на перевал,
где, в ярости,
там крутит ветер всё, что не порвал
внизу. Искусно
так песком заносит, что еще не пусто.
Здесь всё про прошлое:
эпохи – цветом на прожилках гор,
деревья Джошуа
вздымают кулаки, качают лица.
Здесь каждый шаг клубится
в небеса оттенками бессилья живописца
поймать узор.
Я брошу дров,
привéзенных с собой, в скупой костер,
извáянный из дрожи.
Пустопорожних слов
молчание разложит
простор
из звезд. Сухой прибой
над дюнами склоняет из песка знамена;
лопаясь
в плену у времени, они стучат в его причал.
По гребню из-под ног стремится высота,
бросаясь в пропасть,
где волнение качает
авто корабликом в порогах дна каньона.
Когда бы красота
пронзала болью, то я б кричал.
РЕМИНИСЦЕНЦИЯ
Привычка к чтенью умерших стихов,
уже ни чем не трогающих душу.
Под танец пальцев, щелкающих кружку,
пить в одиночку,
глядя на восход.
Сперва на линию, потом на строчку,
чья точка, вырастая, станет диском,
тем утверждая планетарный поворот.
Привычка близко,
бампер к бамперу, водить авто,
где пассажирка (ножки в юбке
сидит сложив, чтоб их уже не вычесть)
Привычка к трубке
и табаку. Плюс куча разная других привычек.
Пожалуй, всё наоборот.
Есть пульс в поэзии, но нет его в душе,
заросшей луковицей обихода.
Ослепший крот,
тебе какое дело?
К чему Дюймовочки краса
в твоей норе? Уже
не выползти. Бесчинствует природа,
подчиняя тело.
Так слой за слоем исчезает лук –
слезой в глазах.
И лишь искусства звук.
Калифорния