Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 305, 2021
* * *
Мне этот город мил мускулатурой Клодта,
Неуловимым запахом болота,
Забегами гребного флота
По длинной и бликующей реке.
Главою говорящей непокорной
И надписью «Любви все возрасты покорны»
В опрятной, хлоркой пахнущей уборной,
На итальянском языке.
* * *
Ну чего ты, ей-Богу, чего ты?
У тебя-то ведь всё по уму.
Не шельмуют,
не гонят с работы.
И работа, гляди, на дому.
И почти что покрытый гламуром,
Поспевает с водою живой,
С вологодским привычным прищуром,
Этот гуманитарный конвой.
И всё больше того, что привычно.
Хохочи над духовностью «скреп».
Погоди – у тебя, что ли, лично,
Эта нищенка просит на хлеб?
И ведь ясно, что врет. На иконке
Усмехается криво Христос.
Выпьем, женка. Прости меня, женка.
Что-то дрожь меня бьет, как в мороз.
Бьет в лицо, без размаха, с порога.
Это я? Только я? Или все?
Закатай меня, женка, в дорогу,
В жесткий бархат ночного шоссе.
* * *
А вообще всё тихо и привычно,
И чайник разговаривает вслух,
И у тропинки пожилой лопух
С лицом потрепанным, но симпатичным.
Приходят ежедневные стихи,
Без блеска, но в приличных босоножках,
И муравей , окончивший МАРХИ,
Идет в свой офис по сухой дорожке.
Побрейся. Джинсы старые надень,
Пока она покорно ждет в передней.
Не знать бы только в предпоследний день,
Что завтра будет день последний.
* * *
На октябрьские купим вина и нажарим картошки,
Будет докторская, кузнецовские синие плошки,
Будет мсье Оливье с довоенной серебряной ложкой,
Даже торт «пралине».
Я за локоть словлю Лактионову Анну,
Уведу эту Анну в коммунальную ванну,
Где вода коммунальная каплет из крана
И тазы на стене.
На октябрьские когти разжала железная школа,
Ты ложись мне в ладонь, небогатая грудь комсомола,
Но сперва о шестнадцати тоннах споет радиола,
Будет выключен свет.
Это было еще до великой эпохи колготок,
Кто-то звал, как ты помнишь, по пути до калитки кого-то,
Это Анна и ты на плакучем расплывшемся фото,
До шестнадцати лет.
На октябрьские девственность зря уповала,
За окошком империя околевала,
Петроградская осень холодная, как «Калевала»,
Ледяная вода.
До прихода родителей будет помыта посуда,
Черный ход с ускользающим запахом детского блуда,
Дай мне руку. Уходим, подруга, отсюда,
Навсегда. Навсегда.
1859
Где Лев и Федор объясняют прозе,
Как ей звучать на почвах крепостных,
Где Мусоргский и юный, и тверёзый
Вступает на стезю страстей земных.
Где Фету жизнь выламывает руки,
В театре репетируют «Грозу»,
И уличное пение «Разлуки»
Выманивает мутную слезу.
Здесь скоро в хрупкие автомобили
Шоферы сядут в кожаных пальто.
Здесь так недавно Пушкина убили.
И хоть бы что.
* * *
Казалось, день, как в лузу шар, проскочит.
Жара и маята.
А он застрял, как начатая строчка
В конце листа.
Всё бычится, отталкивает точку,
Чего-то ждет.
Как острие заточки не доточен,
Глядит дождем,
Но не дает дыхания и влаги.
И небеса
Черны копировальною бумагой
И голоса
Там, под окном по-ангельски, по-детски
Тонки и злы.
И в складки ткани прячутся, как нэцкэ,
Во тьму, в углы.
В ГОДА ГЛУХИЕ
Мы оказались здесь на перекрестке,
На желтом. И всегда на полпути.
Нас пестуют и гладят нас по шерстке
Да так, что шерстка клочьями летит.
Мы оказались в этой перепалке,
С припаянными строчками к устам.
Несвязны наши доводы и жалки,
А в жмене только Блок да Мандельштам.
Мы оказались в этой передряге
Колеблемы, как огонек свечи.
Спроси – какого цвета наши флаги,
И мы недоуменно промолчим.
Не гневом набухают наши вены,
А черным илом обмелевших рек.
Кричал корейский мальчик: Перемены!
Мы ждем и ждем. И век сменяет век.
Нам лагерный прожектор с вышки светит
И милой затененное окно.
Но будут знать и знают наши дети,
Что живы мы, что нам не всё равно.
* * *
Там ты идешь доныне, стригунок,
Отдельные места перелетая,
Во всём отечественном с головы до ног,
Но в черно-белых кедах из Китая.
Идешь навстречу летним пустякам,
Совсем не спавший, легонький, счастливый,
И городские диапозитивы
Стремительно мелькают по бокам.
И улица потягивается
Во всю свою длину и анфиладу,
И выраженью твоего лица
Стараются подыгрывать фасады.
То встанешь на крыло, то на коньки,
То ловко балансируешь на строчке,
То женишься на генеральской дочке
Ужасному романсу вопреки.
В буфете жизни, на подносе дня,
Идешь, гремишь, как чистая посуда.
А я кричу, кричу тебе отсюда:
Постой! Постой! Ты выпил! Без меня!
Москва