О жизни и творчестве А. Прегель
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 305, 2021
Известно, что в конце 1940-х годов Иван Алексеевич Бунин был приглашен в Советское посольство в Париже, где его пытались уговорить вернуться на родину. Ему предлагали советский паспорт и обещали обеспечить самые лучшие условия для творчества. Отвечая советским чиновникам, писатель был немногословен. Он сказал, что не может жить в стране, где имя Божье пишется с маленькой буквы…
Это случилось вскоре после окончания Второй мировой войны. В тот период Советский Союз для поднятия своего престижа начал активную пропаганду по возвращению русских эмигрантов назад, на родину. Мы знаем, что судьба многих из тех, кто на «волне патриотизма» поддался уговорам, сложилась трагично.
Спустя примерно 20 лет произошел случай, о котором вряд ли кто-либо слышал. На одном из международных европейских конгрессов по физике познакомились и разговорились знаменитый советский ученый Михаил Дмитриевич Миллионщиков и Александра Николаевна Прегель, жена известного американского физика и бизнесмена Бориса Прегеля. Академику захотелось узнать побольше об этой красивой и благородной даме, которая так замечательно говорила по-русски. По ходу беседы он спросил, побывала ли она хоть раз в Советском Союзе с тех пор, как ее увезли оттуда много лет назад, еще ребенком.
Ответ оказался неожиданным. Александра Николаевна сказала, что не может она приехать в страну, где ее отец, Николай Авксентьев, представлен в Большой Советской Энциклопедии как «враг народа». Она знала всю жизнь, насколько отец был предан России и как всю свою молодость отдал делу освобождения русского народа от самодержавия: рисковал жизнью, сидел в тюрьмах, был осужден на каторгу. Реакция академика оказалась быстрой. Он сообщил, что скоро в Советском Союзе выйдет из печати обновленное издание БСЭ, и он, Миллионщиков, уже назначен одним из главных редакторов этого проекта. Поэтому он обещает Александре Николаевне проследить за тем, чтобы в статье об Авксентьеве слова «враг народа» не употребляли. Свое обещание он сдержал, в издании 1967 года эти слова из статьи были изъяты!
Ответы великого писателя Ивана Бунина советским дипломатам и эмигрантской художницы Александры Николаевны Прегель советскому ученому удивительно совпали: по внутреннему убеждению обоих Советский Союз никогда не был и не может стать Россией.
Александра Николаевна рассказала мне эту историю в одну из наших встреч в Нью-Йорке. Это случилось вскоре после того, как в начале 1972 года я с мужем и маленькой дочерью покинула Советский Союз. На всю жизнь сохранилась боль от разлуки с близкими людьми, но мы были уверены, что никогда не захотим жить в стране, которой правит Советская власть.
Не зная за свои почти 30 лет жизни в Москве, что у меня за границей окажутся родственники, я была приятно удивлена, когда уже после отъезда из Советского Союза я встретилась с американским дядюшкой, двоюродным братом моего отца, и его женой – Борисом и Александрой Прегель. Тогда, впервые увидев этих милых, совершенно незнакомых мне людей, я не могла предугадать, насколько значительной окажется эта встреча.
К сожалению, вскоре после нашего знакомства Борис Юльевич Прегель скончался. Однако после того, как его не стало, жизнь подарила мне годы близкого общения и дружбы с его супругой, Александрой Николаевной.
Тетя Шура – так она хотела, чтобы я ее называла, – доверила мне и моему мужу, когда ее не станет, позаботиться о семейных архивах и документах, хранящихся в их огромной квартире в Манхэттене.
Выполняя ее посмертное пожелание, мы с мужем взялись за разбор архивов. Оказалось, что личные бумаги Александры и Бориса Прегелей составляли только небольшую часть их общего объема. Остальные материалы представляли собой литературные и политические архивы, принадлежавшие эмигрантам первой послереволюционной волны. Мы быстро осознали, насколько важны эти материалы для истории Русского Зарубежья. Понять, как они оказались в одном месте, было несложно, учитывая то, что ближайшими родными и друзьями Александры и Бориса были выдающиеся деятели этого периода. Письменные свидетельства их жизни и деятельности они передали Прегелям, т. к. справедливо считали, что у тех бумаги будут в сохранности.
Николай Авксентьев – отец Александры; София Прегель – сестра Бориса; Мария и Михаил Цетлины – мать и отчим Александры; Зензинов, Руднев – ближайшие друзья и соратники по партии Н. Авксентьева; Гингер – большой друг Софьи Прегель; редакционные папки журналов «Современные записки» и «Новоселье»; письма Буниных, Гончаровой и Ларионова… – вот далеко не полный перечень имен, с которыми мы столкнулись по ходу нашей работы. Понадобилось много времени для того, чтобы ознакомиться со всеми этими материалами и принять правильное решение, где их разместить. Нам было важно, чтобы они стали доступны для исследователей этого интереснейшего периода жизни русской диаспоры.1
Себе я оставила записки Александры Николаевны. Это были отрывки воспоминаний из далекого детства, эпизоды из жизни во время Второй мировой войны, общие размышления об искусстве, впечатления о близких ей людях и т. д.
В память об этой удивительной женщине, талантливой цельной натуре, замечательной и уникальной художнице, человеке великой скромности и самоотверженности, я приняла решение рассказать о ее жизни и судьбе. В наше время опубликовано большое количество личных воспоминаний, автобиографий и биографий тех, кто оказался за границей в результате победы большевиков в октябре 1917 года. Эти люди покинули родину, пытаясь спастись от жестокого наказания за инакомыслие или просто не желая принять коммунистическую идеологию. Многие из них были уверены, что страшная реальность происходящего в России скоро сменится приходом демократической власти, и тогда они смогут вернуться. Проходили годы, а они всё еще не могли поверить, что их Россия утеряна навсегда, и до конца своих дней мечтали оказаться на родной земле.
Уникальной поэтому представляется мне судьба Александры Николаевны, которая, не успев в детстве узнать Россию и испытать боль разлуки с ней, создала для себя Россию, уже будучи вне ее, как «виртуальную родину». Она полюбила ее любовью тех людей, которые увезли ее оттуда. Образ России сложился из услышанных устных воспоминаний, сказок и рассказов, прочитанных книг, прочувствованного в произведениях искусства, русской музыке…
Родилась Александра Николаевна в Финляндии, в России прожила с интервалами всего четыре года еще совсем ребенком. Несмотря на это, русский язык остался для нее навсегда родным, хотя она в совершенстве овладела французским и английским, хорошо знала немецкий и итальянский, позднее изучила иврит. Уже с самых юных лет ее окружали те, кто, по выражению Романа Гуля, «унесли с собой Россию». Это были люди, которые, как могли, старались сохранить и продолжить те культурные и национальные традиции, которые подвергались смертельной опасности быть истребленными коммунистическим режимом. Вот как она описывает среду, в которой росла:
«Дом моей матери был ‘открытым’ домом. Где бы она ни жила (в Париже до революции, в Москве во время революции, в Париже в эмиграции, когда еще были средства, или в Нью-Йорке, когда жизнь стала очень скромной) <…> главным ее интересом были литература и поэзия и вероятно поэтому ее главными друзьями были писатели. Кроме того, русские писатели за границей были наименее приспособленными людьми и нуждались больше других. Она говорила: ‘Писатель должен иметь возможность писать, даже если его никто не печатает, значит, надо давать средства для его жизни, т. к. ничего другого он делать не может и не должен.’ Во Франции в 1920–1940 гг. русским писателям невозможно было что-либо заработать литературой, и образовалась категория людей, которые жили на пожертвования, собираемые среди более состоятельных эмигрантов.
Можно сказать, что моя мать всегда стояла во главе организации этих сборов и этой помощи. В дореволюционном Париже (1910–1917) у моей матери были друзья среди французских писателей и художников, но только с некоторыми из них (Bourdelle, Cendrars, Verharn и т. д.) она сохранила отношения и после, вероятно, она просто не могла уместить всех в своей жизни, так велик был приток эмигрантов после революции.
Она любила людей, интересовалась людьми и умела входить в жизнь других людей. Может быть, несмотря на семью и т. д., ее душевная жизнь не была заполнена и оставались неистраченные силы и эмоции, которые она неожиданно вкладывала в затруднения какой-нибудь семьи или человека…
Среди друзей и знакомых моей матери и Михаила Осиповича было также много общественных деятелей, с которыми они были связаны прошлыми общественными интересами или настоящей ‘борьбой против советского режима’. Они, может быть, делали ошибки, но люди, выражающие какие-либо симпатии или имеющие какие-либо отношения к этому режиму, переставали для них существовать. Эта линия проводилась ими без малейшего уклонения».
Для тех, кто не знаком с биографией Марии Самойловны, матери Александры, надо пояснить, что та была личностью незаурядной, оставившей яркий след в культурной жизни Русского Зарубежья. Родилась она в Москве, совсем молодой вступила в члены социал-революционной партии и уехала учиться за границу. Одновременно с изучением философии она принимала активное участие в политических кружках находящихся там русских студентов. Таким образом она познакомилась с Авксентьевым, который также был вынужден покинуть Россию, чтобы продолжить образование, – из Московского университета его исключили за пропаганду против царского режима. Николай Дмитриевич Авксентьев в скором будущем стал одним из идейных руководителей партии эсеров. Впоследствии, в течение короткого периода существования Временного правительства, он находился на посту министра внутренних дел России.
Встреча Мани (так называли друзья Марию Самойловну) и Николая Дмитриевича связала их судьбы на многие годы. Они полюбили друг друга и решили пожениться после того, как Маня закончит учебу в университете. На родину она вернулась уже доктором философских наук, одной из первых женщин в России, носящей такое почетное звание (ее диссертация была посвящена творчеству В. М. Со-ловьева).
Брак состоялся в 1906 году в тюремной камере, где Авксентьев ожидал приговора суда за участие в революционных событиях 1905–1906 гг. в России. Он был осужден к пожизненной ссылке в Обдорск, куда за мужем последовала Маня. Николаю Дмитриевичу вскоре удалось бежать из ссылки, и он нашел временное убежище в Финляндии. Маня, уже на сносях, приехала следом за ним в Гельсингфорс (совр. Хельсинки). Так определилось место рождения их дочери. Едва успели доставить будущую мать в больницу, как появилась на свет Шурочка, будущая Александра Николаевна. Это произошло 15 декабря 1907 года. Спустя несколько месяцев Авксентьев покинул Финляндию. С тех пор, вплоть до революции 1917 года, ему пришлось скитаться по Европе с короткими тайными наездами на родину по делам партии.
Мария Самойловна с ребенком вернулась в Москву и оставалась там, пока Шурочке не исполнилось два года. Тогда, взяв с собой дочку, она уехала в Европу. Там их жизнь определялась частыми переездами Авксентьева, время которого было целиком заполнено нелегальной политической деятельностью.
Вскоре для Марии Самойловны стало очевидным, что она с дочерью не в состоянии разделить полную опасности жизнь мужа. В 1909 она расстается с Авксентьевым и уже в 1910 году сочетается браком с Михаилом Цетлиным, близким другом и соратником по партии.
Новый муж Марии Самойловны, внук основателя чайного дела Высоцкого, не проявлял никакого интереса к коммерции. Истинным призванием Михаила Осиповича была литература. Он много времени проводил за границей из опасения быть арестованным за членство в партии эсеров и за опубликованные им статьи и стихи, призывающие к свержению самодержавия. Еще в юности он тяжело переболел туберкулезом костей, поэтому его родители всегда старались создать для единственного сына максимально удобные условия жизни, где бы он ни находился.
Молодая пара обосновалась в большой красивой квартире в одном из лучших районов Парижа. Летнее время семья проводила в Биаррице, на вилле, которую приобрели родители Михаила Осиповича. На эту виллу в свое время был приглашен Валентин Серов, чтобы нарисовать портрет Марии Самойловны.
Вот как записывает Александра Николаевна со слов матери рассказ об этом событии:
«М.О.Ц (Михаил Осипович Цетлин. – Ю. Г.) очень хотел, чтобы портрет М[арии] С[амойловны] был написан хорошим художником.
Они были знакомы с Серовым еще раньше, в Москве, но не близко. Их приятельница, молодая художница (мама не помнит, была ли это Ангелина Теплова, которая была потом женой Диего Риверы, или другая, Ольга, но мама не уверена), очень советовала обратиться к Серову. Они тоже этого хотели, но не знали, возможно ли это.
Пошли письма и телеграммы в Москву. Несмотря на то, что они были знакомы, Серов попросил прислать фотографии М[арии] С[амойловны] И только после их получения согласился окончательно.
М[ария] С[амойловна] и М[ихаил] О[сипович] жили тогда в Биаррице, куда Серов и приехал к ним.
М[ария] С[амойловна] его встретила в простом черном платье. Его устроили в предназначенной ему комнате. Серов попросил М[арию] С[амойловну] надеть по очереди все ее платья и остановился на том, в котором она его встретила на вокзале.
Мать позировала ему с небольшими перерывами с раннего утра и до захода солнца. По вечерам, сидя за столом, он делал с нее наброски карандашом, а М[ихаил] О[сипович] читал им вслух прозу и стихи (Серов очень любил русскую литературу).
М[ария] С[амойловна] считает, что отличительными чертами Серова были скромность (в жизни, во вкусах и в оценке самого себя) и неудовлетворенность собой и своей работой.
Хотя он назначал дорогие цены за портреты, у М[арии] С[амойловны] осталось впечатление, что ему жилось нелегко (много детей, болезни их и воспитание, обучение и т. д. Кажется, один сын был больным).
Портрет М[арии] С[амойловны] Серов писал несколько недель – 4-5, с перерывом на неделю, когда он поехал из Биаррицa в Испанию. Из Биаррица Серов, М[ария] С[амойловна] и М[ихаил] О[сипович] вернулись вместе в Париж.
Серов назначил день отъезда, считая, что портрет будет готов. Утром этого дня он еще работал, а когда пришли упаковщики, то попросил их подождать, т. к. надо еще что-то прибавить (он не мог «окончить», по выражению М[арии] С[амойловны]).
В вагоне Серов сидел против М[арии] С[амойловны] и всё время смотрел на нее и говорил: ‘Вот теперь я вижу, что это не так, вот тут нехорошо, вот это надо было бы исправить (нос, глаза и т. д.)’.
У М[арии] С[амойловны] создалось впечатление, что если бы он работал еще неделю, две, то всё равно чувствовал бы так же.
В Париже Серов не оставался. Тесно завязанная дружба продолжалась по переписке до самой кончины Серова.
Родившегося вскоре после кончины Серова сына назвали Валентином в память о художнике».
Несостоявшаяся семейная жизнь не помешала родителям Шурочки остаться друзьями, которых на всю жизнь связали любовь к дочери, взаимное уважение и общность политических взглядов. Александра, названная именем пензенской бабушки, матери Авксентьева, хоть и жила в новой семье Мани, всегда могла бывать у отца и проводить с ним время, когда позволяли обстоятельства.
Как только до Парижа донеслось известие о февральском перевороте 1917 года, Авксентьев срочно выехал в Россию. Александра Николаевна так вспоминает свое прощание с ним:
«Он (отец) пришел, посадил меня на колени и сказал: ‘Ну, дочка, наконец настал долгожданный день. На нашей родине революция. Россия теперь будет свободной, и я могу теперь туда ехать и работать, для того, чтобы помогать, чем смогу, строить великую, свободную страну – нашу родину’.
Я страшно расплакалась от волнения, он меня гладил и говорил: ‘Ничего, не волнуйся, это великое счастье. Скоро ты тоже туда поедешь, и мы вместе поедем в Пензу и покатаемся по Волге.
Он принес мне лишь маленькую икону и брошь, которая принадлежала матери (они у меня до сих пор сохранились, прошли через все войны, революции и бегства)…
Отец всегда делал мне очень хорошие подарки и со смыслом».
Спустя два месяца мать Шурочки, Мария Самойловна, вместе с новым мужем и детьми (к тому времени у Шурочки появился маленький брат, Валя Цетлин) также отправилась на родину. В Европе всё еще шла война, поэтому путь оказался долгим: через Америку, Японию и Сибирь. Судя по количеству взятого с собой багажа, Цетлины были уверены в том, что они возвращаются домой, и им больше не придется «кочевать» по Европе. В своих записях Александра Николаевна вспоминает детские впечатления от дороги: «И вот наконец мы в России. Я смотрела из окна сибирского поезда и думала: ‘Вот эта страна, моя страна, которая теперь будет свободной и счастливой.’».
Она также описывает посещение вместе с отцом Успенского Собора в Москве, их поездку в бывшем царском поезде в Петроград. Тогда, отвечая на ее вопросы, когда же они поедут на Волгу, Николай Дмитриевич говорил: «Даст Бог, поедем, даст Бог, всё будет хорошо». Это были короткие счастливые моменты, оставшиеся в памяти десятилетней девочки. Но они не смогли заслонить воспоминаний и об уличных перестрелках, и о страшных обысках в их московском доме. Вооруженные солдаты врывались в дом и всё переворачивали в поисках оружия. В эти дни у Марии Самойловны родилась дочь, Ангелина, и она, очень ослабшая, была прикована к постели, – тем не менее солдаты требовали от нее подняться, чтобы проверить, не прячет ли она что-нибудь под матрацем.
В детском сознании сохранились пугающие картины горящих степей, грохот взрывов и выстрелов во время бегства семьи Цетлиных из Москвы на юг России в 1918 году; постоянная тревога за судьбу отца, за которым охотились большевики. Вскоре он был арестован и посажен в тюрьму.
Цетлиным удалось спастись и, в конце концов, добраться до Парижа. Для десятилетней Шурочки это стало окончательным прощанием с родиной.
В Париже с ранней юности она увлеклась рисованием. Мария Самойловна решила попросить Наталью Сергеевну Гончарову, с которой была в дружеских отношениях, быть первой наставницей начинающей художницы. Гончарова согласилась, и в будущем отношения между учительницей и ученицей переросли в тесную дружбу, которая не прерывалась в течение многих лет2. В 1922 году Наталья Сергеевна написала такое стихотворение для Шурочки:
Горошек прелестный, изящный и скромный,
Средь травки зеленой и тонких кустов,
Растет, возвышаясь в колючках, укромный,
Маня переливами разных цветов.
Малиновой лентой в косе золотистой
Горит, и мне мнится наш север и рожь…
И в солнца лучах, как во ржи, синий, чистый,
Мелькнет василек, что на небо похож.
И хочется тонко ему засмеяться,
Малиновым смехом в зеленых мечтах,
И с ласкою нежной к нему прикасаться,
Как синие струйки в его лепестках.
С 1924 года Александра начала посещать художественную студию, организованную русскими художниками эмигрантами В. Шухае-вым и А. Яковлевым; позднее поступила в Высшую Национальную школу декоративного искусства в Париже, которую окончила в 1929 году.
В течение довоенного периода работы Александры Авксентьевой можно было часто увидеть на индивидуальных и групповых парижских выставках. В критических отзывах в печати отмечали ее натюрморты: «Чувство цвета сродни этой молодой художнице»; хвалили пейзажи и портреты: «Очень хорош мягкий лирический портрет М. Ларионова» и т. д.
За все эти годы активной, интересной, творческой жизни в Париже она, тем не менее, не отдалилась от русской эмигрантской среды. Она продолжала жить в доме Цетлиных, где еще в дореволюционные годы усилиями ее матери был создан литературно-художественный салон. Там встречались выдающиеся представители русской эмиграции. Александра участвовала в событиях и культурных мероприятиях Русского Зарубежья, присутствовала на литературных вечерах, слушала политические дискуссии. Темы России – ее культуры, истории народа, текущие события страны – всё это глубоко интересовало и волновало молодую художницу. На одном из таких вечеров, посвященных творчеству поэтессы Софьи Юльевны Прегель, Александра познакомилась с ее братом Борисом, ученым-физиком и бизнесменом.
В 1937 году Александра Николаевна становится женой Бориса Прегеля и с того времени начинает подписывать свои работы «А.Прегель».
Налаженное течение жизни резко оборвалось с наступлением Второй мировой войны. Когда стало очевидным, что немецкая армия, легко победившая сопротивление французских войск, быстро движется к Парижу, Александра с мужем и Софьей Прегель срочно покидают город. Борис к тому времени уже находился в черных списках гестапо как активный участник французского антифашистского движения, остаться в Париже значило вынести самому себе смертный приговор. Уезжали они втроем в небольшом автомобиле, сумев захватить с собой только самое необходимое.
Спустя несколько недель особняк Прегелей заняли немцы, и все работы художницы, около 300 полотен, созданные за парижский период и хранящиеся там, немцы конфисковали вместе со всем остальным имуществом. Дальнейшая судьба этих работ неизвестна.
Путь беженцев лежал на юг Франции, они рассчитывали через Испанию добраться до Португалии и из Лиссабона переправиться в Америку. В дневниковых записях Александры Николаевны довольно подробно описаны дни, проведенные в дороге. Уже второй раз после далекого детства она стала свидетельницей того, какие несчастья приносит война: хаос, разруху, смерть мирных жителей. Эти картины уже никогда не сотрутся из ее памяти!
С большими опасностями и препятствиями Александра и Борис наконец достигают Нью-Йорка. Борис Прегель, будучи мирового уровня специалистом по радиоактивным рудам, вскоре становится главой компании по добыче урана в Канаде. Прегели поселяются в центре Манхэттена в квартире, часть которой превращается в художественную мастерскую Александры. В Америке ее имя как художницы никому не было известно, Александра должна была заново доказывать свою профессиональную и творческую состоятельность. Интенсивно работая, она подготовила 36 полотен, которые были представлены на ее первой индивидуальной выставке в Нью-Йорке в 1943 году. Среди них были замечательные натюрморты, виды Манхэттена и Центрального парка, портреты. Эти работы были по достоинству оценены американской публикой, критика писала о большом мастерстве и вкусе художницы. Однако другие полотна, посвященные теме войны, неожиданно оказались мало отмечены, публика ими не заинтересовалась, в прессе они почти не были упомянуты.
На самом деле эти работы должны были бы произвести незабываемое впечатление своими сюжетами и композициями. В них различными приемами мастерски изображались страшные и разрушительные сцены войны, рассказывалась история осиротевших матерей; лишившихся крова мирных жителей; изгнанников из родных мест, бредущих неизвестно куда. Характерным для этих картин было то, что художница не стремилась к деталям, которые могли бы определить место и время происходящего. Казалось, она хотела показать, что ощущение человеческого горя, скорби, беспомощности перед грозными событиями истории – эти чувства универсальны!
Я много думала о том, как такое могло случиться? Нью-Йорк того времени стал мировым культурным центром. Бурно развивались новые течения в живописи и других видах искусства. Вероятно, жителям Нью-Йорка не хотелось думать о том, что где-то бушует война, – ведь так много интересного и необычного можно было увидеть и услышать здесь, в безопасности. Может быть, поэтому посетителям выставки было дискомфортно задерживаться перед этими работами. Художница могла осознавать, что «военная тематика» не будет иметь успеха, и, тем не менее, она использовала свой талант, чтобы передать на полотне свои чувства, поделиться тем, что так глубоко ее тревожило. Никакие новейшие течения в искусстве не поколебали вдруг вспыхнувшей потребности изобразить в своем творчестве трагедию и несчастья, выпавшие на долю ее современников.
Ей, как художнику, особенно созвучна и близка была тема сострадания, так характерная для русского искусства. Это был резонанс русской души на несправедливость, талант сочувствия и потребность помочь чужому горю. Этот талант она унаследовала от отца, Николая Авксентьева, которого глубоко любила и почитала. К тому же художница выросла в среде людей большого внутреннего благородства и самоотверженности, от них она научилась следовать не расчетам, а порывам души. Картины далекого прошлого вместе с недавно пережитыми впечатлениями во время бегства из Европы, вызвали к жизни эти сюжеты.
В 1944 году Александра Прегель стала членом Американской Национальной ассоциации художников. Она продолжала выставляться в престижных галереях Нью-Йорка и других городов США, зачастую с такими известными именами, как Джорджия О’Кифф и Сальвадор Дали.
В Нью-Йорк, вскоре после того как туда перебрались Прегели, приехали Мария Самойловна с Михаилом Осиповичем Цетлиным и мать Бориса с его сестрой, Софьей Прегель. С их приездом Александра была вовлечена в дела создания двух новых эмигрантских журналов – «Новый Журнал» и «Новоселье».
Вот отрывок из ее воспоминаний:
«К приезду матери и М. Цетлина я сняла в нью-йоркской гостинице двухкомнатный номер. Трудности и волнения, пережитые теми, кто, спасаясь от фашистского режима во Франции, старались перебраться в Америку, подействовали губительно на здоровье М. Цетлина. После приезда в Нью-Йорк у него развилась болезнь малокровия.
Всё то время, которое Цетлины провели на юге Франции в ожидании американской визы, они обсуждали возможности возобновления своей литературной деятельности уже в Америке. Главной идеей было создание литературно-критического периодического издания на русском языке. С тех пор как Францию оккупировали немцы, США казались им единственным местом, где будут услышаны свободные голоса.
Свои издательские планы они строили вместе с Марком Алдановым. Они надеялись, что со временем к ним присоединится также И. Бунин, но тот остался во Франции… Согласно правилам, установленным англичанами во время войны, стало невозможным получать денежные переводы из Англии, где находился филиал семейного чайного бизнеса. В связи с этим Цетлины оказались в трудном финансовом положении. В этот период Борис Прегель оказал им большую денежную поддержку, что обеспечивало им возможность жить в комфорте. Тем не менее, Мария Самойловна, тратя минимальные деньги на жизненные потребности, старалась по мере возможностей использовать эту помощь для издания ‘The New Review’ – такое название получил новый журнал, первый номер которого вышел в Нью-Йорке в 1942 году.
Мария Самойловна была убеждена, что духовная жизнь ценнее всего и что для Михаила Цетлина интересы духовные гораздо важнее, чем жизненные удобства. Они отказывались переезжать в квартиру и теснились в номере. У них была маленькая кухонька, однако Мария Самойловна предпочитала ничего не готовить, еду приносили из соседней закусочной.
Мать выполняла все секретарские обязанности. При выпуске каждого нового номера их две тесные комнаты заполнялись журнальными выпусками (до 1000 копий) и мать непрерывно их упаковывала, отсылала и т. д.».
С момента появления «Нового Журнала» Александра взяла на себя обязанности его художника-оформителя и оставалась в этой роли до 1950-х годов, когда, с приходом нового редактора, ее заменил Добужинский.
Журнал «Новоселье» образовался в те же годы, что и «Новый Журнал», его главным редактором стала Софья Прегель3.
Одним из главных дел в жизни Александры и Бориса была благотворительность. В военные годы, находясь в Нью-Йорке, они оказывали существенную помощь русским эмигрантам, оставшимся во Франции во время оккупации. В архивах сохранились письма от многих друзей, включая семью Буниных, Гончарову и Ларионова и др., с благодарностью за постоянную заботу и поддержку посылками, а также денежными переводами.
В этот же период художница увлеклась новым для себя жанром. Она начала вручную мастерить маленькие книжки, в которые переписывала тексты и делала к ним иллюстрации любимых русских писателей и поэтов. Она дарила их мужу ко дням его рождения. К счастью, часть этих «книжек» сохранилась. Это несколько сказок Пушкина, стихи и поэма «Двенадцать» А. Блока и др. Оригинальные, остроумные рисунки лучше всего показывают, насколько глубоко Александра Николаевна была проникнута русской культурой и художественной традицией! Позднее она задумала проиллюстрировать Ветхий Завет и с этой целью решила изучить иврит, чтобы иметь возможность работать с первоисточником, а не с переводом. Результаты этого замечательного труда в настоящее время хранятся в библиотеке Иерусалимского университета. Мне никогда не довелось увидеть эти иллюстрации, но, судя по сохранившимся в архивах отдельным рабочим фрагментам, видно, какие самобытные и красочные изображения вышли из-под руки художницы.
Война кончилась, и Прегели начали много путешествовать. От этих поездок сохранились акварели и карандашные зарисовки мест, где побывала Александра: море в Остенде, крыши Рима, озера Швейцарии, холмы Иудейской пустыни, парижские улицы… В послевоенном Париже успешно прошли еще две выставки художницы.
Париж она хорошо знала с детства и, навещая любимые места, делала много набросков и зарисовок. Эти замечательные, дошедшие до нас работы обращают на себя внимание особым в них настроением: серый холодный тон парижского неба и необычная, так не характерная для этого города пустынность улиц. По-видимому, художнице, пережившей двойную эмиграцию, так и не удалось побороть ощущения, что она все-таки чужая даже в Париже.
Проходили годы хорошо налаженной и содержательной жизни. Александра продолжала писать, но всё реже ей хотелось выставлять свои картины. Много времени занимало участие в делах и занятиях мужа.
После кончины Бориса Юльевича в 1976 году Александра Николаевна прожила еще восемь лет. Оставшись одна, она, еще совсем не старая женщина, казалось, потеряла всякий интерес к жизни. Почти не осталось близких друзей, а новых она так и не приобрела. Те немногие приехавшие из Советского Союза эмигранты, с которыми ей пришлось столкнуться в Нью-Йорке, были совсем другими русскими, очень не похожими на привычные ей благородные образы российских интеллигентов.
За все долгие годы жизни в Америке она так и не ощутила себя частью окружающей ее художественной среды. Замечательная художница, она вдруг почувствовала себя никому не интересной. Мы можем только догадываться о глубине душевной растерянности и тоски в последний период ее жизни, вызванных сознанием своего творческого и личного одиночества.
В записях Александры Николаевны я нашла такие строчки: «Кто-то однажды привез или прислал отцу лакированный деревянный ящик с русской землей. Этот ящичек казался мне какой-то святыней, самой драгоценной вещью на свете и залогом будущей жизни с отцом в России, где всё должно быть необыкновенно хорошо и прекрасно…»
Александра Николаевна Прегель (Авксентьева) скончалась в Нью-Йорке 26 июня 1984 года.
Примечания
Автор выражает искреннюю благодарность своим друзьям за помощь в суровой, но справедливой критике, пока писалась эта статья: Яне Бусловой, Израиль, и Юлии Гельман, США.
1. Основную часть литературных архивов мы с мужем, Вячеславом (Славой), решили подарить архивному отделу библиотеки Иллинойсского университета в городе Урбана. Выбор был не случайным: библиотека является самой крупной из всех штатных университетских библиотек в США и славится одной из самых значительных коллекций напечатанных книг, журналов, газет, справочных материалов по России и Советскому Союзу и странам, ранее принадлежавшим к коммунистическому блоку в Европе. Кроме того, в ней с давних времен существует «Славянская справочная служба». Задачей работников этой Службы является бесплатная помощь нужной информацией любому, кто интересуется этими странами. При передаче архивов мы высказали единственное пожелание: они должны быть доступны каждому, кому дорога и интересна русская культура. Политическую часть архивов мы передали в архивный отдел Центра Русской культуры при Университете в Амхерсте штата Массачусетс.
2. О взаимоотношениях Александры с Натальей Гончаровой и Михаилом Ларионовым был опубликован набор заметок под общим заголовком «Учитель и ученица» в журнале «Наше наследие», 2001, № 57.
3. Софья Юльевна Прегель начала издавать журнал «Новоселье» в 1942 году, в Нью-Йорке. Журнал просуществовал 8 лет; последние два выпуска увидели свет в Париже, куда Софья Прегель вернулась осенью 1948 года.