Стихи
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 305, 2021
* * *
Анемоны перемешаны
с одуванчиками на лугах Геенны.
И то же во мне: советское детство,
юность в самиздатском подполье и
30 лет в Иерусалиме, иная жизнь,
но с тем же бэкграундом.
И когда я стою перед тобой, Святой град,
как лист перед травой, я вижу
будто всё сразу, словно
на одну пленку сняты
две жизни:
Старый Город наслоился
на рощи Сокола и поля Аэропорта.
Под Дворцом Ирода подземная река Ходынка –
каменная труба в скале в Долине Иосафата.
В ней археологический слой: пионерский значок,
пятка, пробитая гвоздем, солдатская пряжка
римского легионера.
Кто-то умер, кто-то родился. Кто-то
переродился. Кто-то скоро еще раз придет
обменять свою кровь на вечность
у метро Акелдама, переход на
Октябрьское Поле мертвых.
* * *
Старый город в Иерусалиме – всё, что
внутри стен, меньше квадратного километра.
Но кажется гораздо больше. Пространство здесь
и вокруг – как будто плывет, перспектива
не линейна, взгляд скользит по спирали.
Стены города – первый
концентрический круг. Еще один –
на ближайших склонах: гробницы в садах
и каменоломнях. И гребни окружающих гор
расходятся по сторонам света,
как круги по воде.
* * *
Сколько еще
всему этому сниться,
сколько будет тянуться
кожаный свиток?
Потом буквы кончатся,
кожу закутают в ткань
и положат в кувшине
в безмолвный Кумран.
Вокруг Соленое море,
сугробы соли, как лед.
И не кружится голова,
и не болит живот.
Небо – размытые смыслы,
горы прошедших времён.
И света прозрачное масло,
как исцеляющий сон.
* * *
Под детской площадкой рядом с домом
случайно обнаружилась подземная цистерна
византийского времени.
Сводчатый каменный зал, как в церкви, с ярко-зеленой,
малахитовой водой. Она словно светится, как будто
открылось что-то в подсознании города.
Сначала мэрия хотела водить туда экскурсии, но
потом всё закрыли, оставив табличку с картой того, что
под землей. Похоже на картинку из анатомического атласа.
Сюда, мимо колониальных вилл начала 20-го века,
итальянского и греческого консулатов, школ,
домов престарелых, автобусных остановок
по-прежнему стекается вода зимних дождей,
как благословение, которое
пока не иссякло.
* * *
Плато на горе
над Мертвым морем:
дворец Ирода, потом
крепость апокалипсиса,
цитадель восстания против Рима,
все защитники покончили с собой –
обменяли жизнь на свободу воли.
После апокалипсиса здесь был
оглушительно-тихий
византийский монастырь
потом и он отцвел.
А еще через тысячу лет
в новом государстве
это место стало символом
смерти за родину.
У меня на руке, приобняв за шею,
историческое событие:
дочь двух лет,
в углу рта соска как потухшая сигарета,
смотрит вокруг покровительственно
и слегка хмуро.
Мы живем за родину.
* * *
Среди удивительных историй об отшельниках
в Иудейской пустыне есть рассказ о том,
как монахи, жившие на горе у Мертвого моря,
посылали ослика за плодами монастырского сада,
который был в долине. Ослик приходил к воротам сада,
стучал головой в двери, садовник нагружал его
свежими дарами – и ослик возвращался в обитель.
В примечании к этой главе было сказано:
Среди пустынных местностей обители
представляли как бы цветущие оазы. Пустыня
процвела «яко крин». Куда же всё это делось?
Под железною и жестокою дланью старых османов
увял окончательно этот духовный луг, исчезли цветы,
а в глухой и немой пустыне поросли травой забвения
и самые следы прежних высоких подвигов.
Но, похоже, ничто полностью не исчезает. Волшебство
воскрешения – только в умении увидеть, распознать
присутствие прошлого и будущего, только в тонкости
настройки. Как в недавней истории с царским дворцом
в Рамат-Рахель между Иерусалимом и Вифлеемом,
когда стало возможно восстановить по пыльце,
слетевшей с цветов и деревьев три тысячи лет назад,
что же росло на террасах царского сада. И вдохнуть
запахи этого сада. И чем тоньше наше «обоняние»,
тем мы ближе к подлинной реальности,
тем объемней и детальней память –
знание о нашем месте
во времени.
Иерусалим