Стихи
Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 303, 2021
* * *
Не ангел и не призрак, третий кто-то
Срывает с черной розы лепестки,
И видит, как в глазах у звездочета
Планеты пьют сгущенное с руки.
…Раз лепесток – она тебя полюбит,
Два лепесток – отправит к Сатане,
И усмехнется в преисподней Гумберт,
С которым Минос на одной волне.
Не ангел, не фантом, а – третий кто-то
Махнет Гекате, ведьма снимет плащ:
В ее мирах ты не отыщешь брода,
Огонь демонологий говорящ.
Три змея держат над богиней нимбы,
В нечетком дыме атмосфера та.
Три зверя в масках распевают гимны…
Ты в зазеркалье прибыл неспроста,
А вот зачем – не скажет и смотрящий
За сновиденьем. Может третий? Кто
Стоит за всем? Как будто говорящий
О розе «Black» в бессовестном пальто.
Как ты сказал? – не призрак и не ангел?
Заснул в своей постели звездочет,
В слоях видений видит лунный кратер,
Пасется в небе красно-бурый скот.
Всё объяснить, открыв портал фантазма? –
Ты лучше сам, под лампой ведьмы, сам
Закрой ворота тучного маразма…
Тяни курсор к молочным берегам.
* * *
«…А тот, кто умер, снова ищет тело», –
Сказала ты и крылышки надела,
И вылетела в первое окно.
Расплылся сумрак мятою вороной,
Монах с клюкою показался сонный,
Закрыл собой распахнутое дно
Шестой реки Аида: сновиденье
Такую видит в матовом подземье:
Не понарошку демоны живут.
А ночь нежна ленивою постелью,
Не так ли, Фицджерáльд? Какому кхмеру
Открыть глаза – видения убьют.
Ты улетела в первое… жива ли?
В небесном мире ангелы щелчками
Сбивают монструозных малышей:
Близнята так похожи на папашу, –
Какой иголкой к вашему пейзажу
Кошмарик в рисовалке миражей
Пришпилить, а? Не умерла, не умер?..
Окраска ночи – оберштурмбанфюрер:
В проявке демон сущий Айсман Курт.
Всё в беспорядке: в космосе и дома,
У ангела от вечности саркома,
А в горлышке ангина и абсурд.
Ландшафты сновидений, ветки совьи,
Обмякшие от точной пули дрофы:
Впадаю в сны, а – подхожу к черте,
В которую стучатся волны Леты
И бьются в дебаркадер Яндекс-ленты,
Но нет о крылышкующей вестей.
ПЕСНЯ
«Похититель верблюдов и золота спит на песке…»,
Вот напишешь такое, но видишь – за окнами вьюга
Распускается кобрами, тянет позёмку к реке,
Желтоватый фонарь смотрит желтым на желтого друга.
Всё становится белым, и контур бумажной луны
Размывается и – вот и спряталась в космосе спектра.
Как персидские лампы, включаю бессонные сны,
Те, что жили в холодное, слишком холодное лето.
Чем пределы снегов не пустыня? Сахара к стеклу
Прилипает, попробуй ее оторви, амфибрахий!
То ли я с караваном иду в невозвратную мглу,
То ли мгла подает похитителю черные знаки?
«Похититель верблюдов и золота спит на песке…»
И в мешках и в карманах его золотого немало.
Это песня о желтом металле, синице в руке,
О подарках маридов, смотрящих куда-то устало.
…Где-то в Северной Африке я обретаюсь сейчас.
Дромадер по гаммаде уходит в закатное пламя,
Караван похитителя тащит богатство для нас.
Открывайся, пустыня, по строчкам Омара Хайяма.
Это ветры иллюзий? Реальность? Смотрю как идет
Снег песочного цвета и вьюгой навьюжен мехари.
Будет золото бедным. И праздник. И парусный флот.
Корабли марсиан. И феллахские песни Сахары.
* * *
Сходил июнь. Стихала детвора,
На парашютах опускалась мгла,
Срывая маски с мятого заката.
Провинция старела. Мальчик жил
Совсем не так, как пресловутый сыр,
Что с маслом завсегда запанибрата.
Не столько в дружбу с мальчиками, он,
Скорее, в книжный рай был вовлечен:
При книгах был, как варвар при фетише.
Над ним сивиллы ворожили сад
Когда бывал он сновиденьям рад,
Как позже бы сказали «выше крыши».
И музы потоптались у дверей…
Июнь, июль… а дальше сентябрей
Хватало на виолы и печали,
Чтоб умирать хотела вся листва,
И в жутком фильме падала дрофа
С глазами цвета дымчатой эмали.
И кто-то шел повторно биться за
Святой Грааль, оружием грозя…
Сомы дряхлели в мутноватом Буге.
И здешний черт крутил винил с утра:
«Locomotiv GT» от сентября
До «выше крыши» слышался на юге.
Сивиллы, музы, нимфы местных вод,
Кто нашептал мальчишке звездный ход
И память сердца, что рассудка глубже?
Возможно безотцовщина и – знак
Мифических подруг? Наверно так.
…Разбитая листва темнеет в луже.
* * *
С холодами тельхины заходят погреться в квартиры,
В те, что мечены цифрой зверюги-кота Бегемота.
Ласторукие демоны любят простые камины,
Тот, который второй (было двое), с башкою койота,
Объяснял, почему под водой сероватого Стикса
Жизнь животных и прочих существ неотчетливо снится,
«Жизнь людей» – я пытался два слова добавить в потоки
Фантастической речи… Молчанье повисло на люстре.
И в потемках сознанья морские невзрачные боги
Надевали на шею веревку стареющей музе…
Что еще? Всё смешалось, как в Ясной Поляне когда-то…
За окном голубые снега обнимала лопата.
Потешался тельхин с головою койота и, слезы
Вытирая платком, произнес: «Этот синий платочек
Подарил мне Харон, чьи капризы, вернее запросы,
Переходят все нормы: давно бы и без заморочек
Речнику подарили венок, только кто согласится
Одиноко работать от берега к берегу Стикса?..
Ох, морозно вокруг. Но – прекрасно у вас, в самом деле,
Малахитовый чай так и дышит драконом Китая
(Возникают и тихнут вулканы в тельхиновом теле).
На сто первом участке от двери молочного рая
Начинается праздник, такой, о котором ни завтра,
Ни сегодня сказать не могу, не хочу до инфаркта…»
Тот, который молчал и держал свои лапы в камине
(Не сгорали обвитые тиной и чем-то пахучим),
Что-то нервно сказал, и соткалось чужое в квартире,
И расплылось по стенке, и в зеркале свилось паучьим,
И исчезли тельхины за стенкою двунадесятой.
…Слышишь, как снеговик эту ночь зарывает лопатой?
* * *
Уже фонари приукрасили, как сумели, в столице, затем,
Что праздник рисует застолье в мозгах. Волхвы, говорят, в Вифлеем
Отправились, чтоб чудеса подогреть, напомнить слепым о звезде,
А в городе шастает белая Смерть. Ты спросишь: «Не близко?» – «Везде» –
Ответит, смеясь, нарастающий смерч. Ну ладно, не смерч, а – пурга,
В которой теряется всякая речь. «До смерти четыре шага» –
Не рэпер, старуха с косою поет. Тут фанов не сыщешь с огнем,
С билборда глядит аль-пачиновский черт, а в башне Других астроном
Поддал и забыл, что смотреть на Восток положено даже в метель
Вседневно-всенощно, проснись-ка, дружок, открой запредельную дверь,
Иначе волхвы позабудут, зачем куда-то идти в холода,
И рухнет на голову всем Вифлеем, и дьяволом станет звезда.
ГОДОВЩИНА
В забытом фильме* Влади упыря
Заговорила – пристально смотрела…
За окнами рассыпалась заря,
Селена по-монгольски зажелтела.
Затем пошел предновогодний снег,
А в кадре распалились вурдалаки:
То языками щелкали, то смех
Из телика звучал, фантомы-страхи
Как будто перешептывались. Ей
Хотелось одиночеством креститься.
Хоть волком вой, и – волк среди теней
Стоял на лапах аллегорий… Пицца
Нетронутой осталась, как и то,
Что наливалось в рюмочку вначале
Несложной ленты. За окном мертво,
Темнее, чем на неживом вокзале.
…Ей снились облака, в которых бы
Недурно разобрался б доктор Зигмунд,
И кто-то выходил из скорлупы
Навстречу то ли мухе, то ли тигру.
Семь слоников с комода бы ушли
В ту сторону, где Индия с Непалом,
Когда она, не видя ни души,
С его душой спала под одеялом.
_________________________________
* «Пьющие кровь» (1991) – экранизация повести А. К. Толстого «Упырь».
НАКАНУНЕ 26 ДЕКАБРЯ
…Каждую зиму она превращается в ведьму,
Видит в нескромных мечтаниях шабаш-парад:
Тянется стерва к учителю-дьяволу, ведь у
Падшего ангела в вечной смиренности ад.
Каждую зиму Морена ей шепчет три слова,
Может, четыре, откуда мне тонкости знать,
Ветер с Востока шумит по ночам бестолково,
А по утрам наползает снежистая рать.
Спутник ее, без сомнения, подозревает
О трансформациях, то есть он знает про всё.
Тьмущая тьма темноту в города разливает,
Аллегоричное катит с небес колесо.
Спутник сидит у окна в ожидании чая,
(Чай из Бутана с древесною ноткой на вкус),
Мыслит: попал не на шутку – чудовище, майя…
Смотрит затравленно в полночь, где стаи медуз,
Ну, не медуз, а созвездий, подумаешь, спутал,
Нет под рукой телескопа и, в общем, зачем?
Месяц глядит на него каменеющим спрутом,
В колер светила на блюдце нетронутый джем.
Каждую зиму она превращается в эту…
Мнится ему космодром на Фортуне-горе,
Белый корабль, что летит на другую планету,
Опустошенных уносит в каком декабре?
* * *
На планете Гекаты в фаворе огромные псы,
То ли демоны, то ли… ну сам назови, если знаешь,
И другие страшилы природы, и тоже тузы,
Посмотри им в глаза – от прицельного страха растаешь.
Там в солдатах – скелеты, не те, что в шкафу у тебя,
Вся галактика им – пофиг дым, в командирах старуха,
Та, что носит в мешке, как подарки родным, черепа,
На котором сидит в черном платье безносая кукла.
Вот картинка из тех, что фламандцы смогли срисовать
С гримуара небес? Может статься, с подземного царства?
И тебя приколоть к страшной сказке, покуда в тетрадь
Залетают слова и Геката в приливе коварства
Подтянулась к окну. Раскрывает с подбоем пальто.
Что там дальше? Всмотрись: в небесах между монстрами бойня?!
Я хотел сочинить. Не впервые сложилось не то…
В грозовых облаках потешается темная мойра.
КХАДЖУРАХО
…о снеге азиаты говорили:
«Земля соединяется с драконом».
Я стихи Кхаджурахо читал в переливчатой мгле,
Мне казалось, индийская муза сравнима с тростинкой.
Мы от холода прятались в вязком большом декабре
Между белой Москвой и мерцающей в космос глубинкой.
Я стихи Кхаджурахо «мохнатому золоту» пел,
В них пылало светило в котельной далекого юга.
На каком языке я тебе говорил very well? –
С 4 до 6 на каком мы любили подруга?..
Мы однажды с тобой полетим в кхаджураховый рай,
Прикоснемся телами к сакральному миру. Ты хочешь?
Между белой Москвой и провинцией – не отвечай:
С 4 до 7 ты любимые фишки отточишь.
…Заметает везде, не расслышать, как сосны шумят,
В 7:15 в окне, кроме мрака, табачного цвета
Не стихает луна, и ветра до небес не молчат:
И валторну гобой обвивает в проулках сюжета.
В забеленном краю накрывает нескучная мгла:
Апельсиновый чай заварю до зеленого счастья
И разрежу гуаву и манго. И так до утра –
Кхаджурахо-слова и другие заморские яства…
И душа поплывет за индийским драконом. Земля
С длиннохвостым созданьем сплотится под именем Бога…
В сновиденье каком нашу тему закроет зима?
На часах… – всё равно. На губах – свежесваренный мокко.
Москва